Перейти к основному содержанию

10:18 29.03.2024

Звезда «Серебряного века»

16.02.2016 09:29:03

Поэт, член Союза писателей России Л.В. Кононова рассказывает о своём знакомстве с творчеством А.А. Ахматовой, о жизни поэтессы до октябрьского переворота и во время сталинских репрессий. О возрастании в скорбях её души и ее поэтического дара. В передаче звучат стихи Анны Ахматовой и песни Л.В. Кононовой.

Часть 1.

- Я начинаю  программу, которую условно  назвала «Китежанка». Это  программа  о  вере в  жизни Анны Андреевны  Ахматовой. Анна  Андреевна  сама так  себя  называла в поэме «Путем  всея  земли». У каждого  человека - своя  встреча  с  Поэтом, и, наверное, с этой личной  встречи  все  и  начинается.  Моя  встреча  произошла  в  конце  70-х, на это  время пришлась моя  юность. Я приехала тогда в  Москву  поступать  в  Щукинское  театральное  училище, забегая  вперед, скажу, что не  поступила. Багаж  мой  был  таков: об Анне Андреевне я, конечно же, слышала, но  на  слуху  были  в то  время только  что  вышедшие  записи  Александра  Николаевича Вертинского «Сероглазый  король» и стихотворение «Сжала  руки  под черной вуалью». Сама Анна Андреевна называла  это  стихотворение мулькой, которая  сопровождала  ее всю  жизнь: люди, встречаясь с ней, люди сразу  вспоминали только «Сероглазый  король» или «Сжала  руки  под черной  вуалью». Ее  подруга  Фаина  Георгиевна Раневская, которую  дразнили: «Муля, не нервируй  меня», в беседе  назвала эти стихотворения «мулей»,  только   в  отношении Анны Андреевны. 

С этим  багажом  я  приезжаю в Москву. И так  получается, что  я  размещаюсь  в диссидентской квартире. Она  была  полна  литературных  сокровищ, по  тем  временам - книги  издательства «Имка-ПРЕСС», поэты «Серебряного  века». Вы  понимаете, что  Ахматову  тогда не  издавали, и  не  только Ахматову…Главное, что  я нашла  в  эту  ночь - несколько   пожелтевших  листков формата А4, со  слепым  машинописным  текстом, которые  были  озаглавлены «Реквием». Вдруг  раздвинулись  стены, со  мной  заговорил Голос  словом какой-то  неведомой  мне правды, истины. Все, о чем мне рассказывала    моя  мама, которая  родилась на  советской  каторге, получило  зримое  воплощение, такое  точное, совершенное, которое извергалось  из  глубин  сердца. Мне  разрешили взять с  собой эти  листочки, я  привезла их домой -  это был 1977 год  - и  дала их почитать  маме. Она  долго читала  и  плакала. Потом  переписала  от  руки  своим  крупным, круглым  почерком,  переплела это в  синий  картон. И эта  тетрадка  с  надписью «Реквием» долго  хранилась  у  нас  дома, пока  не  потерялась  в  переездах…Я сразу  оговорюсь: я не  литературовед,  не исследователь  творчества  Ахматовой, я  просто  поэт, которого не  отпускает  это  время. Которого  очень  интересует: как же  можно  было  жить  тогда, в  нечеловеческое время оставаться  самим  собой, сохранять свое  лицо, сохранять  свою душу, сохранять  главное, и еще  пронести веру  и  оставить  нам  свидетельства времени, такой дневник  возрастания  собственной  души, дневник исторических  событий, осознанных и преодоленных этой  душой. И  вот  сейчас  я как  человек  верующий, понимаю, что это тот самый путь, о котором  говорят  святые отцы: путь  несения скорбей  и  возрастания  в этих  скорбях, в общем - путь  спасения здесь, в этом  мире. Анна Андреевна оставила  нам свидетельство  всего, о чем  я  сейчас  говорю. Это богатство, это  бесценное  сокровище, кроме  того, что  это еще и  великая русская  литература, великая русская  поэзия. Вот  с  этой  точки  зрения  я и попыталась  просмотреть эту  жизнь. С  точки зрения того, как  они  могли   сохранить  рассудок  в этих обстоятельствах, на  что  они  опирались.  Изучить этот  образец,  как нам-то  с вами следовало  поступать в такой  ситуации.   Потому  что  все  основные  искушения, которые  предлагаются душе - они все уже  прописаны  в  Евангелии. И  поэтам  Железного  века – то - есть  тем, которые  составили  Серебряный  век, а  потом не  по  своей  воле  перешли сразу в  век  Железный - эти испытания, дьявольские  испытания  предлагались  в  полноте.

 - И сказал Господь Своим ученикам: все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь, ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы стада; 32. по воскресении же Моем предварю вас в Галилее. 33. Петр сказал Ему в ответ: если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь. 34. Иисус сказал ему: истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. 35. Говорит Ему Петр: хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя. Подобное говорили и все ученики.  Мф. 26, ст. 30-35.

- Ты жаждешь меня более меня

Я трепещу, ропщу, в подушку вою.

Ты отсекаешь лишнее, граня,

Чтоб стало явным сходство родовое.

Как раз этот путь –отсечения всего лишнего, чтобы душа, в конце концов, прошла родовые пути земного существования и родилась в царство небесное -  таким мне видится путь Анны Андреевны. Конечно, еще раз скажу: это субъективно.

Коротко о ней: Анна Андреевна родилась в местечке Большой Фонтан под Одессой, в 1889 году, в день празднования Владимирской иконы Божией Матери, установленном в честь победы над ханом Ахматом, ее очень давним предком. Отец – бывший морской инженер, мама происходит из древнего дворянского рода Стоговых. Мама была прекрасно образована. Ее звали  Инна Эразмовна Стогова. Вспоминают ее  великолепный французский. Но эта барышня была очень рассеяна, мечтательна. При этом ее не обошло увлечение «хождением в народ»: она была участницей кружка  «Народная  воля». Когда Инна вышла замуж за бывшего инженера Андрея Антоновича Горенко -  в семье родились, один за другим, пятеро детей. У Анны было две сестры и два брата. Семья была, по воспоминаниям, довольно безалаберная. Когда Анне Андреевне исполнился год – они переезжают в Царское село, под Петербургом. Здесь она возрастает, поступает в гимназию, и здесь живет до 16 лет, до развода родителей. Такая мечтательность «не от мира сего» - это в ней от мамы. А красота - от отца, по воспоминаниям, он был красивым мужчиной, нравился дамам. Человек он был веселый, о себе говорил:  «Я человек независтливый, но тому, кто мог у Элеоноры Дузе поцеловать ручку - завидую страшно». Быт семейный был рассеянный, непонятный. Но, тем не менее, уже до того, как Анна в 11 лет написала свою первую строчку стихов, ее в семье уже называли поэтессой, немножко поддразнивая. Отец почему-то называл «декадентской поэтессой». При этом она еще до15 лет страдала лунатизмом, позже это прошло само собой. Но девочка была странная. Память  у нее  была необычайная,  с первого прочтения она запоминала любой текст. Легко давались языки, читала Данте по  - итальянски, Шекспира - по-английски. Но это вообще свойственно русскому классическому гимназическому образованию, почти все поэты Серебряного века, закончившие хотя бы классическую гимназию,  владели свободно несколькими языками, и это давало возможность в советское время  тем, которые не эмигрировали, уцелели - зарабатывать переводами. Что касается веры – она была верующим человеком с самого начала. Это была та среда, в которой она возрастала, в которой формировалась ее душа. По воспоминаниям близких, она была религиозна. Это было существенной стороной ее личности; основой ее мужества и патриотизма была именно вера. Повзрослев, она уже верила как современный человек - со всей широтой философского восприятия жизни, с широким приятием Православной Церкви. Представьте себе Царское село, которое в то время еще носило черты  XIX  века – это был небольшой элитный город, в котором в основном обитало светское общество. По переулку, в котором жили Горенки, часто проезжали кавалергарды на великолепных рысаках, кареты с  дамами, светскими, элегантными, одетыми очень дорого, закутанными в черное –на облучке кареты непременно  стоял лакей в раззолоченной ливрее. И этот  переулок, заросший теми самыми лопухами и лебедой, которые потом станут персонажами ее стихов, эти аллеи царскосельского парка – вот они, весь дух этого места сформировал ее как человека, и здесь она родилась как поэт. Уже в первой книге мы чувствуем эту  ее любовь:

Смуглый отрок  бродил по аллеям,

У озерных грустил берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни….

Здесь лежала его треуголка

И растрепанный том Парни.

В 1903 г., она, ученица гимназии,  со своей подружкой отправляется за елочными игрушками в Рождественский сочельник   и  встречает по дороге в торговые ряды гимназиста старших классов Николая Гумилева. Эта встреча не производит на нее почти  никакого впечатления. А его - пронзает в самое сердце, так что он начинает искать возможности приблизиться к этой девочке: для этого знакомится с ее родным братом, вступает с ним в дружеские отношения.  Ей тогда было 14. В 16 лет, когда ее родители разводятся, они переезжают в Киев.  И до 1910 года, когда она принимает его предложение,  он ей предлагает руку и сердце шесть раз!

-То - есть, видимо, она его не любила.

-Может быть, она тогда еще не вызрела, была не готова к этому. Еще и поэзия

-то в ней не проснулась…Хотя, как она сама говорит, «я писала страшно много». С 11 лет она начала строчить. Это были исписанные тетради неимоверно плохих стихов. Я читала однажды ее стихотворение того времени, 15-16 лет, неимоверно глупое. Не проснулась еще ее душа, хотя в ней уже все было, как в матрице, как в почке, и, как говорят потом, в самых первых ее настоящих стихах была  «врожденная мудрость». Он услышал это своей поэтической душой, потому что в то время был уже известный в определенных кругах поэт-символист. Так вот, он делает ей предложение шесть раз, в последний раз он приезжает в 1910 г. в Киев, где она поступает на Высшие женские курсы, Он привозит с собой револьвер и говорит ей: «Если вы не выйдете за меня замуж сейчас –  я застрелюсь». И она соглашается. Пишет кому-то из знакомых: «Я приняла решение, которое, видимо, изменит всю мою жизнь.  Я приняла предложение друга моего детства и юности Николая Степановича Гумилева. Я полна решимости сделать жизнь этого человека счастливой, я клянусь, что я это сделаю».

-Какой замечательный христианский подход: сделать его жизнь счастливой. Не свою, а именно  его!

-Она принимает его предложение, и, действительно, в течение нескольких дней они венчаются. Сначала уезжают в Царское село, затем в Петербург. Только после того, как они обвенчались, Николай Степанович узнает, что его жена пишет стихи. Это его огорчает, тем более, когда он видит эти стихи – это какой-то кошмар. Как   же ее не обидеть? И он ей говорит:  «Анечка, когда муж и жена пишут стихи – это смешно. У тебя столько талантов в других областях! Ну, займись хотя бы балетом. Ты такая стройная, такая гибкая! У тебя получится».

Они едут в свадебное путешествие в Париж, а по возвращении из Парижа он оставляет молодую жену и уезжает на полгода в Абиссинию.

-Оригинально!

-Очень! В это время она живет у его мамы в Слепнево. Она в Румянцевской библиотеке читает корректуру нового сборника Иннокентия Анненского - его считают родоначальником акмеизма – и во время чтения, как она сама говорит, «со мной что-то происходит, как будто бы что-то переключается, и я вдруг начинаю понимать, как надо делать». В отсутствие Николая Степановича она постоянно пишет. За это время написала 200 стихотворений. И когда он возвращается из путешествия и спрашивает с кислой миной, писала ли Анечка стихи - она скромно отвечает: «Да», и приносит ему бумаги. Он прочитывает все, не отрываясь, и говорит: «Да, это стихи, и мы будем их печатать». Из них выбирается 56 стихотворений, и они составляют ее первый сборник, который называется «Вечер», он  выходит в 1911 году. Ахматова входит в литературную жизнь как живой человек. Николай Степанович  вводит ее  в кружок Вячеслава Иванова, знаменитую «Башню», он считается теоретиком, главой, «фронтменом» этого времени.  Ее, конечно,  принимают с восхищением. Потому что то, что она делает, можно назвать как угодно, можно акмеизмом - греческое слово «акме» обозначает высшую степень цветения. По определению Осипа Мандельштама, акмеизм – это тоска по мировой культуре. Но как это ни назови, даже в самых первых ее опытах  видна необычайная гармония - ни убавить, ни прибавить. Ни одного слова не убрать. Притом, что интонация  ее – женская, лирическая -  вся рождается из классической русской прозы, русской литературы. Явно традиционная. Но это свежо, это нескучно, это ново.   И первое, с чем она приходит в поэзию – это, конечно, тот самый «вопль женщин всех времен», о котором сказала Марина Цветаева или  еще один чешский поэт Людвиг Ашкенази:

« Если бы мысль было бы слышно – улицы задыхались в женском крике, молящем о любви».
Это, конечно,  основное. Молодая душа приходит в поэзию – и как всякой молодой душе, ей свойственно  полагать центр внимания - в самой себе, центр мира - вокруг себя. Молодому человеку,  и ей тоже  свойственен некий эгоцентризм, и, в общем-то, это же предмет ее художественного исследования, ее творческой работы - она сама, ее переживания. Но при тех дарованиях, которые ей даны, они, конечно, не только лично ее -  это видно сразу.

 -Людмила Владиславовна, есть такое понятие, как «исписывание». Многие поэты, писатели с годами    теряют свой талант.  И в конце жизни это уже совсем не то,  что мы видим в начале. Даже не жизни, это бывает на протяжении десятка лет. Десять лет назад это удивительные строчки, а спустя десять лет - это уже смеху подобно, и жалости, и плачу. Как Вы думаете, почему это происходит, и произошло ли это с Анной Андреевной?

-Я обязательно об этом расскажу, тем и интересна эта жизнь, что в ней все было. Но, забегая вперед, замечу: человек утрачивает дар, когда он удаляется от источника жизни -  с ней тоже это происходило -  или когда идет против своей совести. Или  в силу многих каких-то обстоятельств, это может быть тяжкая болезнь, заключение, в конце концов -  истощение…

-А бывает так, что Бог дал кому-то один талант, кому-то –  пять, кому-то - десять? И что делать, если Он дал человеку не десять, а пять?

-Конечно, может быть и так, но в случае Анны Андреевны это была матрешка: одну убираешь - а там еще-еще-еще. Или цветок -  он отцвел - а из него появляется следующий. Но для того, чтобы этому цветку вылупиться и процвести, чтобы этот звук из тростника Господь извлек тот самый, который ему нужен – Он  ставил человека в такие обстоятельства, извините, так его закручивал – что   тот, в конце концов, вопил именно тем голосом, которого Бог от него ждал.

-Посмотрите, как в маленьком стихотворении заключен целый роман. Стихи из сборника «Четки» ( 2-ой сборник Анны Ахматовой):

-Течет река неспешно по долине,

Многооконный на пригорке дом,

А мы живем как при Екатерине -

Молебны служим, урожая ждем.

Перенеся двухдневную разлуку,
К нам едет гость вдоль нивы золотой.

Целует бабушке в гостиной руку,

И губы - мне, на  лестнице крутой.

Или о встрече с Гумилевым:

В ремешках пенал и книги были,

Возвращалась я домой из школы.

Эти липы, верно, не забыли

Нашу встречу, мальчик мой веселый.

Только ставши лебедем надменным,

Изменился серый лебеденок.

И на жизнь мою лучом нетленным

Грусть легла, и голос мой незвонок.

1912 год. Ее близкая подруга говорит об их отношениях с Гумилевым:

- Их отношения были, скорее, тайным единоборством. С ее стороны –самоутверждение  свободной от оков женщины, с его - желание не поддаться чарам, остаться самим собой, независимым и властным над этой вечно ускользающей от него женщиной, многообразной и не подчиняющейся никому.

-К сожалению, это не исключение из правил. Жизнь супругов – это тайное единоборство, видимо, это следствие нашего грехопадения.

-Конечно -  да,  я согласна. В 1917 году она уже в зените славы. Вообще это время  с момента ее выхода замуж ознаменовано рядом событий: выходит первый сборник, через месяц рождается ее единственный сын Левушка, будущий историк Лев  Николаевич Гумилев, выходят один за другим шесть поэтических сборников -  Вы представляете, сколько же  стихов было написано! Жизнь такая наполненная, насыщенная   – и жизнь души, и жизнь внешняя, и вообще жизнь того времени - вспомните хотя бы «Бродячую собаку»,  появление различных течений в искусстве. Я  пишу в своей работе о Борисе  Пастернаке, что   начало XX века ознаменовалось приходом в жизнь, в русскую литературу целой плеяды, созвездия равновеликих по дарованию поэтов. Ни до, ни после ничего подобного не было.

-Вспоминается апостол Павел: «Где изобилует грех – там умножается благодать».

-Да-да-да.  Я спрашивала себя, почему. И нашла для себя такой ответ: чтобы в этом непрерывном потоке катастроф – войн, революций, коллективизаций, чисток, 1937 года - хоть кто-то уцелел и нам свидетельствовал об этом времени. Это огромная милость Божия, что нам были даны поэты такого масштаба, которые несли нам слово Истины в отсутствие этого слова из уст тех, кто был замучен, уничтожен, и так далее …

-Т.е. они, поэты, несли пророческое служение.

-Конечно! И в ее случае это абсолютно явно, причем это проявляется уже в первых ее книгах. Для нее крушение мира уже произошло. Оно для нее  началось раньше, чем для России в 1917 году. Она предчувствует его. И в 1915 г., когда уже Николай Степанович уходит на фронт – а он был чрезвычайно смелым человеком и храбрым офицером, получил два Георгиевских креста – она пишет:

-Дай мне горькие годы недуга,

Задыханье, бессонницу, жар…

Отними и ребенка, и друга,

И таинственный песенный дар,

Так молюсь за Твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

Далее «Колыбельная»:

Младший сын был ростом с пальчик-

Как его унять?

Спи, мой тихий, спи, мой мальчик,

Я - дурная мать.

Долетают редко вести

К нашему крыльцу.

Подарили белый крестик

Твоему отцу.

Было горе-

Будет горе,

Горю нет конца.

Да хранит святой Егорий

Твоего отца!

 (1915 г.)

 

Мы на сто лет состарились, и это

Тогда  случилось в час один.

Короткое уже кончалось лето,

Дымилось тело вспаханных равнин.

Вдруг запестрела тихая дорога,

Плач полетел, таинственно звеня,

Закрыв лицо, я умоляла Бога:

«До первой битвы умертви  меня».

Из памяти как груз, отныне лишний,

Исчезли тени  песен и страстей-

Ей,  опустевшей, приказал Всевышний

Стать страшной книгой грозовых вестей.

-Это просто пророчество о том, что она будет делать в свою оставшуюся часть жизни. И далее невозможно не вспомнить еще одно стихотворение:  осень 1917 г., еще не произошел октябрьский переворот, и  она пишет пророческое - великое! - стихотворение:

-Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал,

И дух суровый византийства

От русской Церкви отлетал,

Когда приневская столица,

Забыв величие свое,

Как охмелевшая блудница,

Не знала,  кто берет ее,

Мне голос был,

Он звал утешно,

Он говорил:  «Иди сюда,

Оставь свой край, глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,
Я  новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Это пишет человек, которому 28 лет!
Стихотворение, которое было начато в 1917-м году, было закончено в 1922-м, когда уже многие друзья- близкие, любимые - покидали Россию.

Не с теми я, кто бросил землю

На поругание врагам.

Их грубой лести я не внемлю,

Им песен я своих  не дам!

Но вечно жалок мне изгнанник

Как  заключенный, как больной,

Темна твоя дорога, странник,

Полынью пахнет хлеб чужой.

А здесь, в глухом чаду пожара,

Остаток юности губя,

Мы ни единого  удара

Не отклонили от себя.

Но  знаю, что в оценке поздней

Оправдан будет каждый час,

И  в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас.

Все уже есть в этом улье с медом. Надо только его открывать, чтобы эти потоки изливались.

В 1921 г., на похоронах Блока, с которым они были творчески и по-человечески близки, Анна узнает об аресте Гумилева. К тому времени они уже были в разводе. Когда расставались, он ей сказал: «Все было не напрасно, потому что ты научила меня верить в Бога и любить Россию». Значит, если она, такая молодая, такая юная душа, научила мужа своего, с которым она прожила семь лет  -  значит, это в ней самой это было всегда. И это было стержнем ее личности.

16 августа 1921 г. она пишет пророческое стихотворение, а 21 августа его  расстреливают.

Не бывать тебе живым,

Со снегу не встать,

Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных – пять.

Горькую обновушку

Шила другу я,

Любит, любит кровушку

Русская земля.

Я не удивлюсь, если все было так, как она написала.

И еще одно:

-Я гибель накликала милым –

И гибли один за другим.

О, Господи, эти могилы

Предсказаны словом моим.

В 1924 г. она выступает на вечере памяти А. Блока, она читает стихотворение, посвященное ему: «А Смоленская нынче  именинница…» Она в расцвете красоты, таланта, известности своей. В общем-то, это уже поэт с мировым именем. Она выходит на сцену  в  лазоревой шали, с черепаховым гребнем в волосах. Читает своим глубоким голосом это стихотворение, посвященное Блоку, и производит впечатление неизгладимое. Те, кто любит и слышит стихи, об этом говорят. Но такое же впечатление она производит на тех, кто не слышит и не любит, на тех, кому это чуждо, и тех, для кого это просто по духу  чужое, не наше.

И вскоре выходит разгромная статья о ней, где написано: «Ахматова вышла на сцену и что-то такое там провыла, прочитала  про гробы, про мертвецов», что эта поэзия чужда советскому строительству, что она дурно влияет на настроение советской молодежи. Выходит негласное постановление, что Анна Андреевна не должна существовать как поэт. Ее не арестовывают, не уничтожают, но уничтожают знание, память о ней. Ее сборники, которые в то время были в печати,  рассыпаются, работы ей не предлагается никакой, ничего не издается, она остается без средств к существованию в буквальном смысле слова. Это совпадает со знаменательным событием в ее жизни: в 1923 г. она выходит замуж за искусствоведа, известного и авторитетного в литературных кругах человека -  Николая Николаевича Пунина. Она приходит в его дом - это бывший Шереметьевский дворец или Фонтанный дом, где проживет в общей сложности 18 лет. Приходит в квартиру, в которой он прежде жил с первой женой, с ребенком от первого брака, а поскольку в советское время разъехаться было невозможно – приходит в квартиру, где остается жить первая жена с ребенком, просто переезжает в другие комнаты. Они с Николаем Николаевичем занимают две другие комнаты. Это коммунальный быт. Еще две комнаты занимает некая пролетарская семья, которая за ними подсматривает и пописывает на них, и немножко презирается ими. Глубокое чувство захватывает обоих, и поэтому поначалу ничего этого не замечается. Но постепенно из знаменитого поэта, из любимой женщины, по истечении  какого-то времени, когда проходит жар страсти, она становится женщиной, которая увела мужа и каждый день видит ту, от которой увела. Николай Николаевич – человек увлекающийся, она понимает, что она не одна в его жизни. Она проживет с ним 13 лет, и это будут 13 лет немоты. Как говорит Анна -  «когда муза уходит?». Когда поэт идет против совести, против чего-то важнейшего в самом себе. И если он – человек верующий – он этого не может не понимать. То, что она человек верующий -  об этом говорят все, потому что Евангелие, Деяния апостолов и икона Корсунской Божьей Матери всегда с ней - в эвакуации, возвращении из эвакуации, неустройствах, долгой жизни у друзей – это то, что ей всегда сопутствует. Она переживает 13 лет немоты. Не то, чтобы она вообще не писала стихов. Раз-два в год стихи появляются. Но вот такие:

-Двадцать первое, ночь, понедельник,
 Очертания столицы во мгле,

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле!

И по лености или от скуки

Все поверили, так и живут,

Ждут свиданья, боятся разлуки,
И любовные песни поют.

Лишь иным открывается тайна,

И почиет на них тишина.
Я на это наткнулась случайно,

И с тех пор все как будто больна.

Вот, человек 13 лет находится в обстоятельствах, которые своим существованием  его смиряют. Смиряют постоянно, потому что никто ее не очень – то просит читать какие-то стихи, в этом коммунальном быту, и когда приходят гости, Николай Николаевич может,  достаточно небрежно обращаясь к ней, при гостях, показывая свою власть, бросить ей: Анечка, не надо тут читать стихов, пойди, почисть селедку.

Муза возвращается в 1935 г., когда арестовывают Пунина и сына. В это время Лев Гумилев учится в университете, живет в этой же квартире, спит на тюфячке под дверьми. Арестовывают его, студента университета, арестовывают Пунина. Она бросается в Москву, прося заступничества Пастернака, они пишут письмо Бухарину, Пастернак отвозит это письмо в Москву, бросает в кремлевский почтовый ящик. Их вскоре выпускают, но уже появляются звоночки, первые строки «Реквиема»:

-Уводили тебя на рассвете,

За тобой как на выносе шла.

В темной горнице плакали дети,

На  божнице свеча оплыла.

На губах твоих – холод иконки,

Смертный пот на челе не забыть.
Буду я, как стрелецкие женки,

под кремлевскими башнями выть.

Они возвращаются, но она еще три года не находит в себе сил уйти  от Николая Николаевича, который в это время приводит себе новую жену. И Анна Андреевна переезжает в другую комнату той же самой квартиры, остается там. В 1938 г. во второй раз арестовывают сына. И вот это – тот катализатор, который позволяет ей  найти в себе  силы порвать с Николаем Николаевичем, уйти от него  уже официально.

И как только она это делает, как сама говорит: «Муза  вернулась и привела с собой такого Пегаса, который  более походил на «коня бледного» из Апокалипсиса». Стихи начинают идти косяками. Она превращается в какое-то принимающее устройство.  Сын - под следствием, в заключении. Кругом идут повальные аресты. Как сама она потом говорит в «Реквиеме»:

-Это было,  когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

В это время она почти не ест. Она переживает один за другим сердечные приступы. Близкие, люди, которые любят ее, ценят  ее как человека, влюблены в ее творчество, окружают ее.  Без их помощи она бы, наверное,  не выжила, они опасаются за ее здоровье.  Но она постоянно пишет. Это такое  время, когда она находится под пристальным вниманием органов безопасности, и то, что  она пишет  - просто нельзя сохранять в доме как написанный текст. Что тогда она делает? Если это написано ночью, то   к ней приходит днем кто-то  из знакомых, кому она доверяет. Ну, например, Лидия Чуковская, внучка Корнея Чуковского. У Анны Андреевны был разработан с ней целый ритуал: она приходит, Анна Андреевна говорит что-нибудь светское: как Вы сегодня  себя чувствуете? А в это время начинает писать те строки, которые написаны ночью.  Показывает Чуковской. У Чуковской фотографическая память на поэтический текст. Она прочитывает один раз, кивает ей, после этого чиркает спичкой, сжигает  - и Ахматова произносит что-нибудь, например: Ах, как сегодня душно! Не хотите ли чаю? Таким образом, писался «Реквием». Так он сохранялся до 1949 г., когда был впервые записан целиком, когда собрались люди, которым она доверяла. То, что она сохраняла в своей памяти – наконец было написано на бумаге. Поэтому вся поэма существует в виде временных фрагментов. Поэтому она впервые была собрана в то время.

  • В 1940 г. судьба вдруг делает пируэт, зигзаг: Ахматову вдруг начинают печатать! Этому предшествует такое предание, но, может, так оно и было: дочь Сталина Светлана Алилуева тогда была школьницей. Девчонки в школе любили стихи Анны Андреевны Ахматовой, переписывали их, потому что печатные достать было невозможно. Сталин видит, что его дочь что-то пишет, спрашивает -  она отвечает: «Стихи Анны Андреевны Ахматовой, мне дали их на один вечер». «Так зачем же переписывать, почему нельзя взять книгу и почитать?» -  «Так не издают же!» Тогда Сталин в каком-то собрании спрашивает: «А что там у нас Ахматова? Давно о ней не слышал, ничего  не читал». Этого было достаточно, чтобы ей стали поступать предложения из издательств. И действительно издается книжка впервые за эти 16 лет, из шести  сборников. Она готовит эту книжку, и надо сказать : как ее душа за это время изменилась! Она пишет: «Я прочитала стихи своей юности и была поражена, какие они  недобрые по отношению к герою, какие бесстыдные, и вообще непонятно, чем же они нравились людям? Но самое главное - какая пустая книга!»  - Да, здесь она права. Потому что в этой книге нет главного. Потому что сама она в то время стоит в тюремных очередях в Ленинграде, потому что она разделяет судьбу своего народа. Потому что она посредством того, что гранит ее душу, обкатывает в этих обстоятельствах Богом  - она сама возрастает в другую меру человеческую, и, самое главное – творческую.

Часть 2.

Она постоянно чувствовала себя в контексте исторического процесса, происходящего в России. Она была вполне женщина, как говорит Лидия Чуковская, с ней можно было болтать о чем угодно: о новой кофточке, о каких-то пустяках. Но дух, который в ней жил, существо ее личности  было полно величия. Молодые поэты - шестидесятники, и среди  них - Анатолий Найман -  вспоминает: «Когда впервые я ее увидел, вышел от нее в каком-то чаду - она была необыкновенно красивая (уже после четырех инфарктов, полная, грузная –Л.К.) и очень страшная». Представьте, вы идете по лесу, бегают зайчики, белочки - и вдруг на вас выходит белый единорог. Вот такое впечатление производила Анна Андреевна. Однажды Маргарита Алигер привела к ней свою внучку, которая восхищалась стихами Анны Андреевны и в воспитательных целях, делая большие глаза,  спросила: Анна Андреевна, не правда ли, ведь это очень  плохо - красить ресницы? Не правда ли, Вы никогда этого не делали? И Анна Андреевна отвечала: Со своим лицом в молодости я делала абсолютно все, что было модно.

-Ай-ай-ай, разве можно православной женщине красить лицо?

-Простите.

Итак, 1941 год. Немцы стоят у стен Ленинграда. Уже наступает голод, у Анны Андреевны дистрофия. Но ее успевают вывезти в эвакуацию сначала в Чистополь, затем -в Ташкент. В первые годы войны потребовалось то самое слово истины, которое невозможно  было заменить трескучими передовицами и ура-патриотическими виршами. И, конечно же,  власть предержащие это ясно чувствовали. Поэтому ее стихи начинают появляться на первых полосах центральных газет.

Она пишет:

-И та, что сегодня прощается с милым –

Всю боль свою в силу она переплавит.

Мы внукам клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться ничто не заставит.

Важно с девочками простились,

На ходу целовали мать,

Во все новое нарядились,

Как в солдатики шли играть.
Ни плохих, ни хороших, ни средних –

Все они по своим местам,

Где ни первых нет, ни последних –

Все они опочили там.

Вот про них и напишут в книжках-

Жизнь свою за други своя.

Незатейливые парнишки-

Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки  -

Внуки, братики, сыновья.

Вот такой глубинной материнской интонации еще не было в ее стихах. Какие огненные испытания проходит душа для того, чтобы возрасти в ту меру, какую о ней задумал Бог! Это действительно вершина, и этот масштаб остается в ней до конца жизни - возрастание в меру Матери Человеческой.

Ленинградским детям

Щели в саду вырыты,

Не горят огни,

Питерские сироты-

Детоньки мои.

Под землей не дышится,

Боль сверлит висок.
Сквозь бомбежку слышится

Детский голосок.

Постучи кулачком - я открою,

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда.

Твоего я не слышала стона,

Хлеба ты у меня не просил.

Принеси же мне веточку клена

Или, может, травинок зеленых,

Как ты прошлой весной приносил.

Принеси же мне горсточку чистой,

Нашей невской студеной воды-

И с головки твоей золотистой

Я кровавые смою следы.

И, конечно же, цикл «Победа»:

-У наших стоит дверей-

Чем гостью желанную встретим?

Пусть матери выше поднимут детей,

Спасенных от тысяч и тысяч смертей –

Вот чем победу мы встретим.

И как алмазная вершина одноименного цикла - стихотворение «Мужество». Как современно оно звучит в жизни России,  и еще долго будет звучать:

-Мы знаем, что ныне лежит на весах,

И что совершается ныне,

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не больно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

И мы сохраним тебя, русская  речь,

Великое русское слово,

Высоким и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем
Вовеки!

В 1943 г. это стихотворение печатается на первой странице «Правды». Ахматова без популяризации, без печатания тиражей, негласно к концу войны становится национальной героиней. Я вам сейчас прочитаю выдержку из докладной записки, которая представлена  руководителем Ленинградского МГБ.
Итак, вот «Справка из дела Анны Ахматовой»:

-«Ахматова  пользуется огромным авторитетом и популярностью как единственный и лучший представитель  настоящей поэзии в Советском Союзе и Европе. Вызывает все больший интерес к себе не только как поэтесса, но и  как личность. Вокруг ее имени создается и культивируется частью интеллигенции и работниками искусств образ непризнанной советской действительностью поэтессы. В СССР отдельные литературоведы и писатели называют ее великим преемником Пушкина, а за границей  сравнивают с поэтессой Сафо».

В 1945-46 гг. она очень востребована. Проходят ее вечера в Ленинграде и Москве. В Москве с огромным успехом проходит их совместный вечер с Борисом Пастернаком в Политехническом музее, зал переполнен, аплодисменты не смолкают.  В 1946 г. на знаменитом вечере встречи московских и ленинградских писателей с советскими читателями в Колонном зале Дома Союзов при ее появлении зал встает, и ей аплодируют стоя несколько минут. Это – овация. Приветствуют ее как национальную героиню. Но в то  время, как вы понимаете, вставать и устраивать овации можно было только при появлении одного человека. Ему, конечно, вскоре об этом доносят, и он произносит   знаменитую фразу: «Кто организовал вставание?» Но когда  узнают, что его никто не организовывал – это такой сигнал.

Вот еще одна докладная записка английского дипломата Исайи Берлина, близкого человека Ахматовой. Он писал о настроениях советской интеллигенции, о том, как изменилась обстановка  в то время: «Ахматова заботится о чистоте своего политического лица, гордится тем, что ею интересовался Сталин. Очень русская, своим национальным установкам не изменяла никогда. Стихами не торгует. Дом писателя  (т.е. Союз писателей) ненавидит как сборище чудовищных склочников. Хорошо пьет и вино, и водку». Это очень скоро становится известно  у нас. Этот доклад пересылают - там были свои соглядатаи, доносчики, шпионы.

Дело Ахматовой курировал сам Сталин. Причем этому есть объяснение. У него было мистическое отношение к большим поэтам. Дело в том, что он до революции тоже писал стихи и печатался под псевдонимом. Эти стихи печатались даже в грузинских хрестоматиях. Правда, он противился тому, чтобы их переводили, они так и остались дореволюционными опытами. Но он понимал, что от великой эпохи, каковой он считал время своей жизни и правления, остается великая литература. «Как там наша монахиня поживает?» - спрашивал он об Ахматовой. Но все это вело к гражданской казни, к Постановлению 1946 г. «О журналах «Звезда» и «Ленинград», речи Андрея Жданова, где она объявляется «типичной представительницей чуждой нашему народу пустой, безыдейной поэзии». Ее стихи «пронизаны духом пессимизма, упадничества, выражают вкусы салонной декадентской поэзии, не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе». И начинается эта страшная кампания 1946 г. против Ахматовой и Зощенко: не говоря о том, что изымают из печати все, что было, лишают – опять, опять!- средств к существованию. Она пишет - правда, раньше -  пророческое стихотворение:

Все ушли, и никто не вернулся,

Только верны завету любви

Мы последние. Лишь ты оглянулся,

Чтоб увидеть все небо в крови.

Дом был проклят, и проклято тело,

Тщетно песня звенела нежней,

И главы я поднять не сумела
Перед страшной судьбою своей.

Оболгали пречистое слово,

Растоптали священный глагол,

Чтоб с сиделками 37-го

Мыла я окровавленный пол.

Разлучили с единственным сыном,

В казематах пытали друзей,

Окружили невидимым тыном

Крепко слаженной слежки своей  (а это действительно так в это время!- Л.К.)

Окормили меня клеветою,

На весь мир окаянно кляня,

Отравили меня немотою,

Опоили отравой меня…

И до  самого края доведши,

Почему-то оставили там.

Любо мне, городской сумасшедшей,

По предсмертным бродить площадям!

Это состояние у нее с 1946 по 1949 год. Ее в 1946 г. исключают из Союза писателей, но в 1951 г.  восстанавливают. Она доживает до смерти Иосифа Виссарионовича. 5 марта, эту дату она всю свою оставшуюся жизнь отмечает как свой личный праздник. Она в этот день давала деньги на водку, посыльный бежал в магазин, собирался народ. В этот день  обязательно было застолье, люди говорили, вспоминали,  не только плакали, но и смеялись. Она говорила: «То, что пережили мы, не запечатлела  ни одна литература. Трагедии Шекспира – детские игры по сравнению с тем, что пережили те, кто был в лагерях. И каждая наша благополучная жизнь – шекспировская драма в тысячекратном размере. Немые разлуки, немые черные, кровавые вести в каждой семье, невидимый траур на матерях и женах…» И когда ей говорили, что лес рубят – щепки летят, и надо все это забыть, в конце концов, после смерти Сталина реабилитация пошла – она отвечала: «С каких это пор 30 миллионов жизней  – мусор?» Никакого соглашательства больше в ее жизни не было. Хотя, оговориться нужно: в 1949 третий раз арестовали ее сына, и он сидел еще семь лет. Им манипулировали: было непонятно, то ли его расстреляют, то ли нет.  Это был рычаг давления на нее, кнопка, на которую нажимали, которая гарантировала ее молчание. Она, по совету Фадеева – это был, конечно, жест отчаяния -  написала цикл «Слава миру», которого потом страшно стыдилась, заклеивала эти страницы своих сборников. Этот цикл - возможная апология сталинских дел. Я представляю, чего это ей стоило. Это был единственный конформистский шаг – шаг материнского отчаяния, страстная попытка спасти сына от гибели. Но вот на этом – все.

Она пишет: «Судьба ничем не обошла меня, все, что может человек испытать – все выпало на мою долю. В моей судьбе всего было по два: две революции, две войны, два голода, два ареста сына, две его большие отсидки – но двойного удаления я не переживу», - заканчивала она, великая личность, великий человек. В это время, в 50-е годы, самое главное, при всех этих жизненных реалиях, чем она живет? Она говорит о русской поэзии: «Если поэзии суждено цвести в XX веке ( продолжим, в ХХI-Л.К.) то именно на моей родине. Чему я была радостной свидетельницей. Я  уверенна, что русский язык молод и гибок. Что мы еще  совсем недавно пишем стихи, любим их и верим им».

-Да, это правда, и, видимо,  промыслительно, что в русском языке есть окончания, которых нет в большинстве европейских языков. Благодаря окончаниям, у нас гораздо больше возможностей для рифмы.

-Не только это. Когда мои стихи переводили на французский язык, и я работала во Франции с переводчиком – она хваталась за голову и говорила: «Ну, это ужас, что позволяет себе русский язык,  что позволяет себе русская поэзия!» Во французском – жесткая конструкция: местоимение - подлежащее – сказуемое. Шаг вправо - шаг влево – расстрел. Переставлять ничего нельзя, а мы-то с Вами куда угодно, как угодно можем загнуть эту конструкцию. Вот какой нам достался язык! Когда мне сейчас говорят пренебрежительно: «Ну, конечно, у нас в России каждый третий пишет стихи». Ну, не каждый третий на самом деле, у нас, по подсчетам, не знаю, каким - миллион поэтов.

- Так это же хорошо!

- Гордиться надо, что у нас миллион поэтов! Что у нас каждый пятнадцатый соображает, что это такое. Это значит, у нас еще не повреждена главная способность души, которая дана Богом – способность к символическому мышлению. Она еще находится в развитии.

Давайте сейчас перейдем к вере как к главному. Мы сейчас поговорим о ней как о верующем человеке. Она не вела философских или теоретических разговоров о религии. Только приводила подходящую к случаю Евангельскую заповедь, смиренно добавляя: «Но выполнять ее очень трудно». Говорила в применении к самой себе. На вопрос, верит ли она в Иисуса Христа не только как в историческую личность, она отвечала: «Разумеется! Как и все более или менее интеллигентные люди». Когда Пастернак - у него был период утраты веры, тогда Господь в его стихах незримо присутствовал, но он Его не исповедовал – написал в стихотворении «Рассвет»:

-Ты значил все в моей судьбе,

Потом пришла война, разлука,

И долго, долго о Тебе
Ни слуха не было, ни духа.

- она возмущалась этими строками: «Как это  не было ни слуха, ни духа? О Христе!» Слава Богу, может быть, потому, что она была женщина, мать -  в ней утраты веры не было никогда. Были какие-то компромиссы, были сделки с совестью, но веру она сохраняла. Вера - то, что всегда помогало ей выживать и  преодолевать. Все ее творчество – это именно опыт преодоления. Церковный календарь всегда держала в голове, хорошо знала службу. В Прощеное воскресенье 1963 года  она рассказывала: «В этот день моя мама всегда выходила на кухню и сурово говорила прислуге: «Простите меня, грешную». Вот так же и я», - говорила она. Вячеслав Всеволодович Иванов: «Если Ахматова была в Москве в день православного праздника -  она всегда звонила утром и поздравляла. Праздники, православная традиция,  церковь  для нее значили очень много.  Все это  ей постоянно сопутствовало, не афишировалось, а подразумевалось. Она очень красиво и благородно придерживалась православной традиции».

В 1963 г., уже после трех инфарктов, уже с небольшими физическими силами, она с Лидией Чуковской едут в Троице-Сергиеву лавру. Вспоминает Чуковская: «Когда мы вошли в Собор, в котором шла служба -  вокруг нас зашептались: «Мирские…мирские…».  Анна Андреевна сразу прошла к иконе Божией Матери и опустилась на колени. Мне было неловко. Мы отошли, чтобы не мешать, и ждали у входа».

Секретарь вспоминает: «Ахматова говорила, что не может согласиться с общей исповедью». Тогда не было  частной исповеди. Я вот застала общую исповедь. День ангела, 16 февраля, всегда отмечался. Днем принимала поздравления, вечером за столом  был небольшой круг гостей. Любила говорить: «Я Анна Сретенская»,  т.к. это день пророчицы Анны.

В 1963 г.  пошла хрущевская волна разрушения храмов. Она говорила: «Я собираюсь написать Реквием по всем распятым храмам». Я уже говорила, что при ней были постоянно Евангелие, Деяния апостолов.  Перечитывались  постоянно. Т.е. это был человек библейского мировоззрения. В этом контексте она видела события исторические и события своей собственной жизни. Есть свидетельство, что, отправляясь в санаторий «Домодедово», в котором она скончалась, за три дня до смерти она сокрушалась, что не смогла взять с собой Библию.

В конце жизни она все-таки получает некие прижизненные свидетельства своего труда. В 1958 г. выходит прижизненный сборник «Стихотворения», а в 1964 г. ей присуждается  итальянская литературная премия «Этна Таормина». В 1965 г. ей присваивается звание почетного доктора Оксфордского университета. На церемонии она присутствует сама, ей вручают мантию и шапочку. Т.е. приходит мировое признание. Она встречается с людьми, которых не видела многие-многие десятилетия,  с теми, кем она дружила, кого она любила. Это происходит как бы земное прощание. Выходит еще один сборник «Бег времени» ( еще до смерти). И вот еще что нужно обязательно сказать - что сама она говорит в конце жизни: «Я счастлива, что жила в эти годы, и видела события, которым не было равных». Это первый поэт, живший в советское время, который был отпет по православному чину. В 1966 г. ее отпевали в храме Николы Морского, ее сын стоял на коленях перед гробом матери и непрерывно читал молитву Ефрема Сирина. Это были люди, которые знали, знали…И никогда не расставались, может быть, на какое-то время как бы закрывала некая завеса, что ли, но в тяжкую минуту все это сердечное знание приходило в подмогу….Умерла в санатории «Домодедово», в присутствии врачей, похороны были сняты - несанкционированная съемка.  У нас с вами есть эти драгоценные кадры  похорон Анны Андреевны Ахматовой. Вы можете посмотреть. Видно, что хоронят православного человека – видна эта торжественность, виден масштаб, видно это необыкновенное лицо. Иногда я смотрела на ее фотографии и думала: это не просто женщина какая-то, это ангел, который залетел откуда-то иногда, когда не было страстей на этом лице. И когда она уходила - это было лицо иного преображения.

Вот, пожалуй, и все. Главное, что хотелось бы сказать – мы в России просто сидим на сокровищах. Они нас с вами окружают. Это живая молитва о новомучениках, о нашей с вами близкой родне, с которой   нас разделяет только одно поколение. Вот меня с моим дедом, с теми, кто был расстрелян, кто пострадал - только  одно поколение разделяет. Стало быть, как они к нам близко, как они ждут от нас памяти, живого отклика, живого призыва, как скоро они откликаются на него – точно так же и великие души, которые были нам даны в XX веке, которые были нам даны не случайно. Они не то, чтобы ждут, наверное, это наша душа ждет такого глубокого, серьезного разговора, и тоскует по этому разговору, потому что они оставили нам авансом этот образ жизни. Мы можем учиться не только у тех, кто погибал за веру, но и у тех, кто жил с верой, нес веру -  и отошел.

-Большое спасибо, Людмила Владиславовна.

 

 

 

Дорогие братья и сестры! Мы существуем исключительно на ваши пожертвования. Поддержите нас! Перевод картой:

Другие способы платежа:      

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и абзацы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Простите, это проверка, что вы человек, а не робот.
2 + 1 =
Solve this simple math problem and enter the result. E.g. for 1+3, enter 4.
Рейтинг@Mail.ru Яндекс тИЦКаталог Православное Христианство.Ру Электронное периодическое издание «Радонеж.ру» Свидетельство о регистрации от 12.02.2009 Эл № ФС 77-35297 выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Копирование материалов сайта возможно только с указанием адреса источника 2016 © «Радонеж.ру» Адрес: 115326, г. Москва, ул. Пятницкая, д. 25 Тел.: (495) 772 79 61, тел./факс: (495) 959 44 45 E-mail: [email protected]

Дорогие братья и сестры, радио и газета «Радонеж» существуют исключительно благодаря вашей поддержке! Помощь

-
+