Церковность – самое главное, что может быть

Е.Никифоров: Здравствуйте, дорогие братья и сестры! У микрофона Евгений Никифоров. С радостью представляю вам Бориса Николаевича Любимова, ректора нашего знаменитого Театрального института имени Щепкина, который снабжает актерами, режиссерами всю страну, а Малый театр в первую очередь.

Б.Любимов: Ну, конечно, но и всю страну отчасти тоже.

Е.Никифоров: Малый театр для меня – как Камеди франсэз во франции. Хранилище, такой талон, который заложен во всю французскую театральную культуру, французский язык. Очень интересно устроен этот театр. Я бы хотел, чтобы Малый театр был таким же хранилищем русского языка и русской культуры. Но сегодня я хотел бы вас расспросить о другом. Ваша долгая жизнь, уж простите, что есть, то есть, проходила в церковной среде. Ваш отец – известный переводчик. Как он вас привел к вере, или это было просто естественно для вас?

Б.Любимов: Он меня привел, а для меня это было естественно. Кроме того, этому способствовало, как ни странно, то время, в которое я родился. Не могу сказать, что оно было благоприятное для Церкви – я 1947 года рождения. Это, конечно, не 1937 год, когда пачками и штабелями расстреливали архиереев, священников. Но сказать, что уж так было легко, точно нельзя. Всей стране было тяжело, и священникам, конечно, тоже. Безбожные пятилетки уже не объявляли, но все равно Церковь была как соловей у кошки в лапах. Для меня очень важно, что все-таки с 45-го года возобновились богослужения в Троице-Сергиевой лавре. Это был тогда единственный монастырь на все Подмосковье, на всю Москву и почти на всю Россию, не считая, скажем, псково-печерского. Отец всегда снимал дачу где-то между Москвой и Троице-Сергеевой лаврой. И почти неукоснительно на каждую всенощную он туда ездил. А в это время там – цвет монашества, нерасстрелянного, вышедшего из лагерей, да и просто много становившихся монахами людей. Он это описал в воспоминаниях. Если кто знает – труды епископа Вениамина Милова, отец с ним был хорошо знаком. Самый близкий из монахов, потом игумен, – отец Савва Остапенко, впоследствии схиигумен. Для меня это очень важно. Для ребенка человек в рясе – это точно не враг, и не чудище. Это так же нормально, как человек в военной форме. Там лейтенант, капитан, а здесь – иеродьякон, архимандрит. Еще одно обстоятельство, конечно, было. Если бы я не был плохим, пускай, но христианином, я бы, наверное, был бы пантеистом, что называется. Для меня природа и животные – необходимость в моей жизни. Когда я совсем маленьким увидел роспись преподобного Сергия с медведем, понятно стало – это есть то, о чем я мечтаю, чего хочу в жизни, чтобы с медведем или с волком, с лисой, с зайцем, с птицей, с рыбой ты разговаривал так, как... Как мир до падения – мы же к нему стремимся. Когда думаем о рае, смутно представляем, что это такое. Но это точно место, где можно будет со всеми общаться вот так. И в Москве отец брал в храм на всенощные бдения, на литургии. Тогда, мне кажется, православные больше ходили ко всенощной, чем на литургии. У меня такое впечатление по детским и даже, пожалуй, по отроческим и юношеским годам. Литургическое возрождение – это, наверное, вторая половина 60-х. Мой тогдашний духовный отец, батюшка Всеволод Шпиллер, немало потрудился на этой почве. А так, ко всенощной, акафист попеть старушкам, а в воскресенье утром действительно и трудно встать, и домашние дела. Как ни странно, на литургии тогда народу бывало меньше. Есть такой и ныне, слава Богу, действующий храм Воскресения словущего. Теперь там Иерусалимское подворье. Согласно свидетельству о крещении, которое у меня сохранилось, таинство проведено 1 мая 1948 года. Я не уверен, что это было на самом деле тогда. Может быть, задним числом дали эту справку, но она у меня существует. И туда отец меня приводил, мы стояли с ним в алтаре. Это тоже мне посчастливилось, потому что, конечно, впечатление внутри другие, там ты немножко к этому действу прикасаешься. Это важно. Не обязательно, но для меня это случилось, и тоже было существенно. Помню, на Пасху, наверное, 55-го или 56-го года, поздно вечером, боковым ходом, мимо хора, в алтарь. Настоятелем был тогда отец Александр Скворцов, которого мой отец бесконечно чтил. Батюшка меня и крестил. А вторым был священник, который после кончины отца Александра лет 30 был настоятелем этого храма. Я его помню лет пятидесяти. Дьякона помню, который потом был в Елохове протодьяконом. И вот я сейчас произношу слова, которые для большинства моих одноклассников звучат как иностранные… Дьякон, протодьякон, настоятель.

Е.Никифоров: Страшно даже. Это же все враги советской власти. Настроение такое, по крайней мере, нагнеталось.

Б.Любимов: Тем более, когда началось отрочество, то пошли так называемые вторые хрущевские гонения. Они, конечно, не сопоставимы с тем, что было до этого. По крайней мере, расстрелов не было, но ведь тому, кого посадили в 1957 году, совершенно все равно, что в 1937 году было хуже. И архиереев, арестованных при Хрущеве, достаточно было. Поэтому, да, в классе не поговоришь ни с детьми из простых семей, ни с высоколобой интеллигенцией. Не будем забывать, что там появлялись спектакли под названием «Без креста»... Вторая половина 50-х годов – начало 60-х – это несопоставимо с тем, что было до войны, но на моей памяти это худший период для Церкви. Закрытие храмов, аресты, увольнение священнослужителей, очень трудный быт священнослужителей, законодательство. Вспомните слова Хрущева о том, что последнего попа покажем в 80-м году, когда будет построен коммунизм. Насколько сбылись его прогнозы, судить всем нам. Но тенденция к этому шла...

Е.Никифоров: И общественное мнение как бы не замечало церковные страдания, не знало об этом. Знали все в процессе Синявского и Даниэля о диссидентах, а Церковь… была просто невидимой, было непонятно, что происходит с ней.

Б.Любимов: Совершенно верно, и непонятно, но где об этом сказать. Вторая половина 60-х годов. Доктор Живаго. Как бы он ни был перекрыт, но все-таки он всегда доходил. А главное, что стихи из романа все-таки почти все уже потихонечку печатались. Не какой-то там старый поэт, допустим, Жуковский, Апухтин, а Пастернак, ныне живущий и почитаемый. И стихи его, весь Евангельский цикл – это было важно. Не менее важной, конечно, была публикация романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Казалось, вот оно. Можно как угодно относиться к этому роману, но сам факт для читающей молодежи… что есть какой-то Ершалаим. Тогда никто и даже не думал, что можно туда уехать или побывать в паломничестве. Не думали даже, что там происходили события известные. А как об этом прочитать и узнать, как это на самом деле было?

Е.Никифоров: Да и дьявольский мир. Мы же впервые узнали, что есть мир духов. Опасное место, куда лучше не ходить, но которое затягивает своим обаянием.

Б.Любимов: И все это происходит не только на святой земле! Ясно, что среднестатистический человек того времени там никогда и не побывает. Но ведь еще и Москва. Это все и в Москве есть и не когда-то в далекие времена, а именно тогда, по времени - рукой подать. Это время моих отцов и родителей, а не пра-пра-пра-пра-пра. Но самое главное, это пробудило интерес родителей! А как достать библию, как достать Евангелие? Хотя бы Евангелие от Матфея. А что, есть еще и другие Евангелия? А что евангелист был не один… и пошло, пошло, начинаешь читать и зачитываешься. А давайте-ка посмотрим, что в этом храме, где там бабушки только одни. Заглянем туда. А там музыка потрясающая, там Рахманинов и Чайковский, и Киево-Печерские распевы, Оптинские и так далее. Общественное внимание к событиям было приковано и через ходивший тогда в самиздате очерк Солженицына «Пасхальный крестный ход». События там - это не бог весть когда, не 20-30-е годы при плохом Сталине, а вот сейчас, в 67-м году, вот так себя ведет молодежь, вот так чувства испытывают верующие. И речь о Москве, Переделкино, – патриаршей резиденции в двух шагах от Москвы. А что же тогда такое происходит удаленно в маленьких городах, селах? Каково там духовенству живется, каково там верующим живется? Интерес пошел… на ловца и зверь бежит – появилась литература. Прочитали мы Евангелие, а как быть с молитвословами? В 70-м году издательский отдел возглавлял архиепископ олоколамский Питирим. Тогда православный молитвослов был издан. У меня сохранился молитвослов 56-го года, изданного еще при патриархе Алексии I. Совсем крошечный, маленький, но по нему ты основные молитвы читал, как и молитвы к причастию. В 70-м году уже довольно основательный молитвослов появился, хотя и без молитвы оптинских старцев, молитвы св. Филарета. Но основные утренние молитвы, три канона, три акафиста, скажем, текст вечернего богослужения, литургии, ряд молитв дополнительных – все это там есть. Колоссальным трудом можно было достать церковный календарь. А это очень важно. Афанасий Никитин в путешествии говорил, как вообще жить-то, когда не знаешь, сейчас пост или можно есть мясо, или наоборот, сейчас уже Светлая седмица, а ты ведешь себя так, будто ты на Страстной. Если бы я полетел в космос навсегда, то я бы взял Евангелие, Новый Завет, если была бы возможность, то и Ветхий, молитвослов и календарь. Для меня это очень важно. Я должен знать не только основные двунадесятые праздники, но и каждый день, посвященный какому-то святому, который с каждым годом по разным причинам становится тебе все ближе и ближе. С конца 60-х годов в Москве пошел уже не только самиздат, но и тамиздат. Как раз с конца 60-х начались переиздания Бердяева, булгакова. Издавали и молодых. Отец Александр Шмеман, отец Иоанн Мейендорф. Эта литература стала приходить, но была нехватка для того, чтобы систематически заниматься всем. Эта книга попала тебе в руки, а эта нет. Получалось немножко клочкообразное восприятие, но постепенно и это тоже проходило. В 70-е годы ко мне пришла книга Зернова, посвященная русскому религиозному возрождению. Дело даже не в самой книге. В конце было приложение, где были перечислены в хронологическом порядке основные труды всех зарубежных православных авторов от Арсеньева до того же отца Александра Шмемана. Я решил, что все это буду читать. И стал доставать. Так что появилась еще и такая литература. Журнал «Московской патриархии» умудрялся напечатать даже фрагменты из произведений святых отцов.

Е.Никифоров: Владыка Питирим очень старался, пробивал эту каждую цитатку какую-то, каждую страничку из святых отцов. Он гордился, считал, что это достижения его большие, потому что давались большими трудами.

Б.Любимов: Я очень хорошо помню, как вернулся из армии в 1973 году. И с одной стороны иконостас отца Павла Флоренского, а с другой стороны в прекрасном переводе труды Владимира Николаевича Лосского, богослова, посвященные святоотеческому наследию.

Е.Никифоров: Это все ИМКА-пресс. Никита Струве. Они там горели тем, чтобы насытить как можно полнее родину церковной литературой.

Б.Любимов: Это получалось! Выпуски богословских трудов очень для меня оказались важными. В частности работы Владимира Николаевича Лосского. Русских религиозных мыслителей я уже знал для нефилософа и небогослова достаточно основательно, а вот это меня развернуло в сторону святоотеческой литературы. Медленно, постепенно. Достать тоже было не так просто. Один батюшка тебе даст третий том трудов святителя Василия Великого, другой второй том св. Иоанна Златоуста. Опять выходило клочкообразно. Но потихонечку начинало собираться.

Е.Никифоров: Мы в «Радонеже» впервые издали все 24 тома св. Иоанна Златоуста. Для этого нужно же было первоисточник иметь. Мы собирали по клочкам буквально, мозаично, потому что полного собрания не было нигде. Ни в Ленинке, ни в Лавре, нигде. Собрали все это, издали. Слава богу. Полное собрание сочинений. А до этого же на ксероксе копировали, а там ведь том – тысяча страниц, они такие увесистые, большие. Вот какое подвижничество этого религиозного самиздата. И тиражи-то самиздатовские были приличные. По тысяче экземпляров, даже больше. Подпольные магазины появились.

Б.Любимов: Конечно, и не будем забывать, что можно было вполне получить от пяти до семи лет с ссылкой. Это не просто подвижнический труд, а гипотетически мученический труд. Я знал людей, которые за хранение и передачу религиозной литературы получали срок. Началась перестройка и срок был сокращен, но тем не менее. Легче стало с 1988 года, когда готовились, а потом праздновали тысячелетие крещения. Со мной был такой казус. Я был в Мюнхене с театральной делегацией. Знакомые религиозные люди привезли меня в магазин, и я просто набил чемодан. Думаю, рискну. Не посадят, но больше не выпустят. Могут снять с поста заведующего кафедрой. Но когда я увидел эти книги, то...

Е.Никифоров: Искушение слишком велико.

Б.Любимов: Конечно. Я впервые тогда Ивана Ильина смог привезти в союз. Ехал с этим чемоданом… все мои спутники везли чемоданы вещей, а я с чемоданом книг вхожу уже вот к таможеннику. На ленте видят все то, за что людей сажали. Досмотр в ужасе. Приглашают человека, как я понимаю, который отвечал именно за религиозную литературу. Он начинает все это перебирать и спрашивает, зачем я это везу. Я говорю, что хочу публиковать это у нас на родине. Он говорит, что не все же можно. Правильно, но для того, чтобы знать, можно или нельзя, надо это иметь и прочитать. Верно. Спросили, не было ли там такого, что критиковало бы нашу жизнь в последние годы. Ответил я, что нет, и был абсолютно справедлив. Потому что ни Булгаков, ни Бердяев по техническим причинам не могли критиковать последние годы. Они просто умерли на 30 лет раньше. Он третий вопрос задает, от которого я немножко вздрогнул. Сколько стоят там книги? Я говорю, что довольно дорого стоят. А сколько там Высоцкий стоит? И я понял, что он хочет купить Высоцкого, потому что у нас тогда еще купить его было невозможно. Он чемодан закрыл, протянул мне руку, пожал и сказал, работайте, товарищ.

Е.Никифоров: Потрясающая история.

Б.Любимов: Я считаю, что я с тех пор просто под крылом, под омофором этого таможенника. Дело в том, что я этого не знал. До моего отъезда вышло постановление ЦК КПСС о необходимости публиковать произведения русских, зарубежных мыслителей и так далее. Я получил заказ от журнала «театральная жизнь» и дальше пошло. Я вел цикл под названием «русские идеи», не вступая в соперничество ни с Бердяевым, ни с Владимиром Соловьевым. Мне казалось, что «русская идея» — название замечательное, но чуть-чуть обедняющее то многообразие, разнообразие, иногда противоречие даже внутри религиозных течений в русской мысли. Поэтому таможенник не то чтобы был такой добрый и хороший, а просто вышло постановление. Эту историю забыть не могу. Это 29 мая 1988 года.

Е.Никифоров: Ваше существование вместе с отцом Всеволодом Шпилером, расскажите об этом. Вы же были просто соседи, насколько я понимаю. Батюшка – очень знаковая фигура того времени.

Б.Любимов: Кстати, интересующиеся его личностью могут прочитать работу настоятеля храма св. Николая в кузнецах, отца Владимира Воробьева. По его инициативе собран сборник воспоминаний об отце Всеволоде. И мое одно выступление вошло, за что я очень благодарен отцу Владимиру. Мой отец познакомил меня с отцом Всеволодом в конце 60-х годов. Я жил в писательском доме по улице Черняховского. Дом отца Всеволода был рядом, такое продолжение нашего дома. Г-образное строение, где 3-4 подъезда. Это вообще редкий случай, когда твой духовник так рядом. Только в деревне в 19 веке могло быть так, когда рядышком батюшка. Никуда не надо ехать, если что... Это помогало, когда он болел, можно было что-то купить, если он болел. С другой стороны, он и литературой снабжал. Священники нас поддерживали литературой на рубеже 60-х и 70-х годов. Первый конкретный интерес к русской философии я получил, когда он дал мне составленную Семеном Франком хрестоматию из истории русской религиозной мысли. И эти все мыслители с их датами жизни и смерти… тогда этого было не прочитать даже в словарях. Все это сыграло очень большую роль.

Е.Никифоров: Раскупали атеистический словарь именно потому, что там можно было узнать кое-что реальное. Пропускали всю критику, а фактология-то оставалась, цитаты некоторые, и хоть что-то можно было получить.

Б.Любимов: Конечно. Это очень важное наблюдение, особенно для той части молодежи, которая сегодня ткнет пальцем в интернет, и прилетает им верная или неверная информация. Раньше было не ткнуть. Кстати, в пятитомной философской энциклопедии, которая выходила у нас, последний том собрал всех мыслителей на Ф. Флоренский, Федоров, Флоровский. В этом томе были очень уже сильные статьи написаны православно ориентированными мыслителями.

Е.Никифоров: Там большую роль сыграл Аверинцев.

Б.Любимов: Вне всякого сомнения… и когда ты знаешь, что отцу Всеволоду ты можешь позвонить, никуда не надо ехать, а просто через двор – и ты у него… я не злоупотреблял, но он сам часто приглашал. Иногда я исповедовался у него. Первая исповедь была в храме. Тоже занятная история, которую я очень люблю вспоминать. По разным причинам духовно я трудно жил после института. Возраст 20 с чем-то лет. Метало из стороны в сторону. Не в смысле религиозных сомнений, а не мог найти свой путь, что называется. И как-то я выхожу из подъезда, иду направо, и, как правило, я входил в арку. Тут я почему-то, теперь-то я знаю, почему, иду дальше путем, которым я очень редко ходил. Навстречу мне по узкому тротуарчику довольно массивная фигура отца Всеволода. Перекрывает мне дорогу. Здравствуйте! Здравствуйте! Как ваши дела? А я никому, ни родителям, ни о чем не говорил. Признался, что очень плохо. Батюшка сказал приезжать в воскресенье после поздней литургии. Он собирался меня поисповедовать. Что обычно в таких случаях говорят? Да я не готов, да так, да сяк. Он говорит, а что готовиться? Вот среда и пятница – и так нужно поститься. Захватите еще четверг и субботу, в воскресенье исповедуйтесь, а в понедельник Сретение, как хорошо причаститься. Вот я тогда самого себя не слушался, не то что других. Жил, как стихия повернет. А тут я сделал ровно то, что он сказал. С этого момента я уже от его пути не уклонялся. И так получилось, что в воскресенье 14 мая 1972 года я у него причастился, вечером, и это тоже совпадение, был в гостях у человека, который потом будет моим духовником. Это был отец Георгий Бреев. А 15 марта, на Бориса и Глеба, я пошел в военкомат и ушел в армию. Очень важные многие события в моей жизни так или иначе связаны были с отцом Всеволодом. Это, конечно, жизнь не отдельно от Церкви, а все равно внутри себя, как в своем храме, молишься в этот день этим трем святителям особенным. И так все 365 или 366 дней в году.

Е.Никифоров: Это и есть то, что называется церковность. Я как-то спросил митрополита в Американской церкви, когда он был на Валааме вместе со Святейшим, что бы он хотел воспитать в своих чадах, в своих прихожанах, в членах их церкви. Он ответил, что то, для чего нет слова в американском и английском языке – церковность. Это он считал самым важным.

Б.Любимов: Совершенно с вами согласен. Это и у отца Павла Флоренского было. Церковность – самое главное, что может быть. И действенная жизнь в церкви, даже если почему-либо в этот день не в церкви. Мы сейчас сидим и говорим, но живем все равно церковным ритмом, знаем, какой праздник будет завтра, послезавтра. Вот отец мой, не воспитывая, воспитал во мне точно. От детских впечатлений вместе с отцом, от воспоминаний отца, устных и письменных, от общения с людьми. Сначала ребенком научился ходить, потом бегать, потом на трехколесном велосипедике, потом плаваешь. А дальше – спорт высших достижений – священнослужители. Кто-то не становится священнослужителем, но он все равно каждый день делает зарядку и те или иные виды спорта включает в свою жизнь. Бегает или поднимает какие-то тяжести. Эта причастность к такому образу жизни. Хорошо даже и работником 11-го часа быть, как святитель Иоанн Златоуст говорит. Но все-таки, когда в тебе живет эта церковность, когда ты свою удаленность от чувствуешь, что это лишение для тебя. Вот это и есть, конечно же, церковность. Она во мне уже больше 50 лет живет.

Е.Никифоров: А как в таком случае возник театр?

Б.Любимов: Совершенно параллельно. Отец мой, кстати, больше всего на свете любил литературу и театр. Я потом уже задним числом, думая о себе, что надо делать иногда, нашел некое чувство театральности в своей природе. Почему я на это легко откликаюсь и отзываюсь, но далеко не всегда восхищаюсь, разумеется. Но вместе с рассказами отца, с походами в театр, главным образом в Художественный и Малый, потом уже с работой в качестве осветителя театра «Современник» жила во мне и Церковь. Одно другому не препятствовало. Церковь не мешала театру, а театр не мешал Церкви. Тут сработало и то, что в моем подъезде и доме вообще жило много драматургов, в том числе такие известнейшие, как Арбузов и Розов. Виктор Сергеевич Розов – мой сосед по лестничной клетке, или, будем скромнее, я его сосед. Одно время он был моим руководителем диссертации в литературном институте. Я говорил, «Господи, Ты все делаешь». Духовный отец в соседнем подъезде, а научный руководитель на одной лестничной клетке, чтобы я ботинки, так сказать, не стоптал. Однажды отец Всеволод, зная, что я в театральном институте, собирался дать мне прочитать книгу. Это была работа Флоренского «Храмовые действия как синтез искусств». Сейчас она неоднократно переиздана, а тогда – редчайшее издание «Маковец». Поскольку мой отец был библиофилом, он закричал: «отец Всеволод, не давай книгу этому мерзавцу, он ее потеряет». На что отец Всеволод сказал Николаю Михайловичу, что он все-таки священник, а не библиотекарь. И дал мне эту работу. Она меня тоже подтолкнула на осмысление того, что в структуре церковного действа и театрального действия есть схожесть и абсолютное различие до противоположности. Это легло отчасти в основу моей книги «Действа и действия». Поэтому это не противоречило и с общетеоретической, искусствоведческой точки зрения это давало, несомненно, пищу для ума. А дальше уже, когда многие актеры, выпускники актерских и режиссерских факультетов становились на моей памяти священнослужителями, это еще больше укрепило меня в мысли о том, что общего здесь много.

Е.Никифоров: В природе русского именно театра существует ясное понимание того, что он не осмысливался как просто развлечение.

Б.Любимов: Конечно.

Е.Никифоров: Это не шоу. У Станиславского доходило даже до сакрализации сцены. Театр – это храм.

Б.Любимов: И у Щепкина.

Е.Никифоров: И у островского. Что ни возьми, это не просто английский морализм, но более глубокое понимание театра и его просветительского свойства. Чехов, к примеру, был большим скептиком, но вместе с тем все его творчество проникнуто высоким пониманием природы человеческого духа, исследованием человеческого духа, как все время писал, подчеркивал Станиславский в своих трудах. Некоторые знаменитые столпы МХАТа доходили до ревности чрезвычайной, когда кто-то недостойно себя вел на сцене. Актеры все немножечко религиозные. Иногда это такое наносное, нечто связанное с суеверием. А как сейчас актерская среда отличается от того, что вы застали?

Б.Любимов: Если говорить о студенческой среде, то, когда я учился в институте, думаю, только я один и был таким церковным. Помню, в храм водил одну студентку, но это очень тщательно скрывали. Хотя кое-кто из тех, кто учился тогда со мной, принял сан монашеский, впоследствии ушли в монастырь. Но это все-таки единицы. Сейчас, мне кажется, это открыто в гораздо большей степени. Старанием одного священнослужителя в ноябре отслужили панихиду по Щепкину в Щепкинском училище. Было абсолютно добровольное участие и педагогов, и студентов. Большая часть студенчества пришла на панихиду. Кто-то с интересом. Кто-то активно крестился. У нас довольно многонациональное училище. В этом году заканчивается киргизская студия, абхазы на третьем курсе, туркмены на втором, тувинцы на первом. Их лица я во время панихиды не разглядывал, но заметил. Это не значит, что они завтра крестятся. Но думаю, что с 1917 года это был первый молебен, первая панихида, которая произошла. В ГИТИС приходят священнослужители, заканчивавшие именно этот институт. Я был когда-то на Валааме, встретился с иеродиаконом, который тоже когда-то учился в Щепкинском училище. В 15-миллионной Москве это, конечно, капля в море, но все-таки это есть сейчас, но не было 60 лет назад. С другой стороны, мне кажется, это работа чрезвычайно интересная, которую очень трудно проделать. Случайный факт сейчас приведу. Несколько лет назад вышла переписка Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой, жены, вдовы Чехова, актрисы художественного театра, и Марии Павловны Чеховой, сестры. И в одном из писем, наверное, 18-19-го года, она говорит, что очень часто посещала Новодевичий, поскольку там Антон Павлович похоронен. В одном из храмов, по-моему, на субботу акафиста, великим постом, она читала канон. Это так сходу не прочтешь, если ты просто актриса, и только Россина и Корнеля читала, а тут тебе – канон.

Е.Никифоров: Даже читая на клиросе иногда привычное шестопсалмие, все равно не продерешься просто так.

Б.Любимов: Конечно. А она это сделала, и ее похвалил святейший патриарх Тихон. А мы многого не знаем. Ведь трудно провести такую исследовательскую работу, чтобы узнать, когда кто как часто исповедовался и причащался. Но вот такой разворот 60-х, который и актерскую публику тоже привел в храм постепенно.

Е.Никифоров: Как вы пришли к проекту «Читая Библию», который долгое время шел по телевидению?

Б.Любимов: Пришел не я. Сейчас, например, этого я может быть и не стал бы делать. В 1997 году создан был канал «Культура». Позвонили, предложили сделать. Через паузу, но я все-таки согласился. Все-таки 97-й, это, конечно, не 77-й, но… к тому времени очень многие люди не читали Библию, не читали Новый Завет. И я подумал, если это правильно, ненавязчиво построить программу, то может кого-то, если не привлечь... То, во всяком случае заинтересовать. Они что-то узнают, чего до этого не знали. Но мне было предложено начать с Ветхого Завета, а я прекрасно понимал, что так до Нового Завета можно никогда не дойти. С другой стороны, предложили читать Библию. Значит, надо привлечь и то, и другое. Я сказал, давайте так, по субботам Ветхий Завет, по воскресеньям Новый Завет.

Е.Никифоров: Потрясающая, великолепная выдумка.

Б.Любимов: Получилось так, что я прочитал, не пропустив ни одной строчки в Ветхом Завете всю книгу Бытия и Исход, а из Нового Завета – Евангелие от Матфея и Евангелие от Марка. Но время эфира истекло, и на этом дело закончилось. Сейчас бы я этого не сделал, потому что появились замечательные священники, которые знают все это гораздо лучше, чем я, и умеют говорить и общаться с аудиторией. Все-таки в 90-х годах еще очень закрытая была церковная жизнь. Человека в рясе увидеть можно было на улице только во Пскове или в Загорске, ныне Сергиевом Посаде. И поэтому, как сказали бы театральные люди, и батюшки были немножко зажатые. Не было умения говорить с аудиторией, которое сейчас есть. Сейчас бы я застеснялся и не стал бы делать, а тогда удовольствие я большое получал от того, что ты можешь делать то, что и так делаешь каждый день, но для себя. А тут ты рассказываешь аудитории.

Е.Никифоров: Само присутствие на телевидении этих слов Библии создает некоторую атмосферу этого канала. А то, что касается батюшек, то долгое время длится процесс перевода вообще всей Церкви на нормальную речь. Чтобы просто говорить нормальным русским языком. Я не хочу сказать о переводе на русский язык богослужения. Говорить, а не бубнить, как мантры, церковные тексты, к смыслам которых не продерешься. А когда продерешься, то понимаешь, какое это сокровище.

Б.Любимов: Да, совершенно верно.

Е.Никифоров: Крайне важно то, что вы тогда делали.

Б.Любимов: Спасибо, вы меня сейчас очень одобрили. Я проблематично относился к этому: правильно ли я делал. Священнослужители, с которыми я общался, меня за это не осуждали, но у меня было чувство, за свое ли дело я взялся.

Е.Никифоров: Ну а кто же, как это сейчас говорят в армии, если не мы, то кто? Вот примерно так. Тогда Аверинцев начитал пластинку Евангелия, потом хорошие записи оставил Смоктуновский. Конечно же там есть интонация той эпохи, его артистизма и личности такой своеобразной. Но это хорошее и проникновенное чтение. Чтение человека, который желает понять то, что он читает, и донести понятое до окружающих. Это все дает свои результаты так или иначе. Я вспомнил, кстати, артистку, о которой мы говорили. Серафима Бирман.

Б.Любимов: Да!

Е.Никифоров: Она была просто цербером чистоты сцены, защищая ее от всякого поношения и нечистоты. Очень интересный такой сознательный, глубокий человек. Я не знаю ничего о ее церковности, насколько она была христианкой, но то, что для нее театр был замещением в какой-то степени христианства, церкви – факт. В конце передачи не могу не спросить: если такое влияние отец оказал на вас, то вы какое влияние оказали на свою дочь, министра культуры? Как она относится к церкви и христианству?

Б.Любимов: Мы с ней регулярно и когда есть возможность вместе причащаемся, иногда каждую неделю, по обстоятельствам. Мы вместе с женой водили ее в церковь. Она училась три класса в православной гимназии, когда только она была создана в 91 году по благословению владыки Питирима. Начинала еще ходить в воскресную школу издательства Московской патриархии в 88 году. Дома библиотека, конечно. Единственное, считаю, что с какого-то момента очень важно, когда человек сам уже идет в храм. Не потому, что папа и мама за ручку приводят. Она спокойно прожила эту жизнь церковную в нашей семье, а потом уже самостоятельно стала жить своей церковной жизнью. Надеюсь, то же она передаст моим внукам, которые тоже прошли через православную гимназию. Зачатки церковности тоже в них есть, а дальше ребята сами думают.

Е.Никифоров: Разбираться, конечно, сами должны. Важно отсутствие насилия и естественное приятие через семью, через школу. В нашей гимназии мы берем не уроками катехизиса, а тем, что преподают православные люди, что создана атмосфера семьи православной христианской. Это и заквашивает детей. А сейчас даже героев порождает. Аллею славы недавно заложили в одной гимназии. Герои – наши ученики. Их уже в одной только школе четыре человека. И четыре отца. Это не просто по факту гибели. Эти люди еще совершили подвиги. Молодые совершенно ребята. Для меня очень важно, что они выросли в церковных семьях. Ребята совершили такие поступки, которые иначе как героизмом не назвать. Они равны святости, потому что это сознательные были действия: защита ближнего своего. Это все производит громадное впечатление. Поэтому, братья и сестры, даже если ваши чада не хотят утром вставать на литургию, не отчаивайтесь. Если мамочка помолится над постелькой своего сына или своей дочери, это сказывается так глубоко. И эти маленькие росточки, они все равно прозябнут в благодатную жизнь. А вам, Борис Николаевич, мое большое спасибо за сегодняшний рассказ чрезвычайно интересный. И большое вам спасибо за то, что вы родили толкового министра, который не только в семье своей продолжает церковную жизнь. Она же свободный человек, с большим юмором и сознанием, и свободой внутренней большой, и пониманием театра, и вообще искусства. Спасибо за сегодняшний рассказ. Мне очень важно ваше мнение о картине того, что происходит.

Б.Любимов: Спасибо, что позвали. Храни господь!

***
Борис Николаевич Любимов - советский и российский театровед и педагог, театральный критик, кандидат искусствоведения, заслуженный деятель искусств РСФСР, профессор, ректор Высшего театрального училища имени М. С. Щепкина, заместитель художественного руководителя Государственного академического Малого театра России, заведующий кафедрой истории театра России ГИТИС.