Честь и достоинство офицера, гражданина...

Е. Никифоров: Я рад, что Вы, отец Андрей, сегодня согласились поговорить на такую важную тему, как честь и достоинство офицера, гражданина, и дворянина. Что за странная вещь вообще – честь? Чем она отличается у офицера и мужчины, мальчика? Честь — трудно формализуемое, но всеми понимаемое явление. Великий военный, генерал Скобелев, герой Шипки, наставлял своих офицеров, говорил, что им нужно хранить и воспитывать в своих подчиненных честь и достоинство, понятные, но не определённые в какой-то единый кодекс понятия. Есть книжка замечательного Валентина Кульчицкого, ротмистра царской армии, «Кодекс чести русского офицера». Вот что такое происхождение? Откуда эта честь взялась-то? Почему она именно у офицера водится?

Отец Андрей: Думаю, история идёт от царских времён, от дворянского сословия – служивое с детства и юности, – присяга верности императору, служению Отечеству. Там нужно искать корни этого особого понятия, потому что все остальные в христианском мире руководствуются заповедями. Они достаточно избыточны для нравственного возрастания. Но есть особые категории людей, страты общественные, довольно закрытые, которые руководствуются специальным кодексом внутреннего поведения. Там есть особое представление о чести и бесчестии, о том, что должно и не должно, о том, что тебя исторгает из числа коллег, о том, что прославляет в глазах коллег. Это совершенно понятно именно у военных людей, потому что кавалергарда век не долог, жизнь и смерть рядом, вопрос смерти становится очень приближенным к человеку. Это очень важно для всего нашего общества. Дети, если изучают, например, Пушкина, и если хорошо им преподают, поистине получают филологическое дворянское образование. Потому что эти писатели творили не для крестьян и рабочих, а для своего круга, в крайнем случае для интеллигенции, для разночинцев.

Е. Никифоров: Толстой попытался писать для народа, но все это было так плохо.

Отец Андрей: Да. А вещи, возникшие внутри дворян, имеют потом тенденцию расширяться на целое общество. Литература наша, чисто дворянская, которая потом распространилась на всех и на вся с колыбели до старости. Точно так же и все нравственные вещи, которые возникли в дворянской среде служивого сословия имели тенденцию распространиться уже на весь корпус русской армии со временем. Сегодня надо это изучать, очевидно, в курсе истории Отечества и в курсе специальной этики военной. У военных должна быть своя особенная этика, как у горнопроходчиков или МЧСников, наверняка у моряков – есть обязательно свои какие-то вещи, которые прописаны или не прописаны. Человек за бортом, свой-чужой, помощь на воде – свои вещи совершенно возникают.

Е. Никифоров: У священников.

Отец Андрей: У священников, конечно. Вообще у всех людей, дающих присягу, я бы сказал даже так. Нет присяги, скажем, краснодеревщика, штукатура, инженера-строителя гражданских домов. Но есть присяга врачебная, присяга государственного служащего, воинская присяга, священническая. Это значит, что обычных норм морали не хватает для этих сословий или ниш социальных, что им нужно нагрузить область морали какими-то специфическими требованиями, ибо их служба специфична. Они должны включить в свою моральную составляющую какие-то особые константы, которые не требуются от окружающих людей. Воинская служба полностью подпадает. К тому же офицерство сословным было. До Первой мировой войны, до ускоренного курса, до тех пор, пока офицеры стали уже простыми парнями. Проходя быстрое обучение, получали первое офицерское звание, уходили на фронт. Размылась эта дворянская косточка. Хорошо, плохо – отдельная тема. Но все с момента петровской регулярной армии это были дворяне, которые служили государю и царю. За веру, царя и отечество! Не так давно проходили Столыпинские дни. Было много фильмов свежих и старых, снятых о нем. Был там такой нюанс – не очень хорошие отношения Александры Федоровны с женой Столыпина. Семья Столыпиных давала у себя однажды какой-то обед большой. К ним пришло много офицеров, которые не сняли сабли на трапезе. А не снимать сабли можно только при приеме пищи на балу, на обеде у императора. То есть офицер, который приглашен трапезовать с государем, не должен снимать холодное оружие с себя. Такой этикет. Потому что он в любое время должен быть готов обнажить это оружие, вступиться за государя. Во всех остальных случаях он должен снять с себя портупею, оружие сдать, должен быть налегке. И там обсуждается момент перехлёста разных эмоций, ревности, зависти. Сам факт прочитывается.

Е. Никифоров: А император – первый дворянин? Главнокомандующий президент. Сейчас они не ходят, конечно, с кинжалами по резиденции президентской. Это было бы чрезмерно, но защищать-то надо.

Отец Андрей: Вообще оружие холодное дисциплинирует. Допустим, если бы они по этикету должны были бы иногда фехтовать или обучаться фехтованию, и иногда держать в руках холодное оружие, рапиру, шпагу, саблю, то я думаю, это благотворно бы влияло на их психическое, моральное и физическое состояние. Потому что эти вещи дисциплинируют. Не зря у японцев эти все... Военные искусства, стрельба из лука, мечевые бои. Главным образом это делается для того, чтобы научиться самообладанию. Поражение цели стрелой из лука не является главной целью стрелка из лука в японской культуре. Главной целью является научиться правильно думать, дышать, владеть собой, рукой, глазом. Находить внутренний баланс внутри себя. А все остальное это прикладные вещи, которые могут получаться или не получаться.

Е. Никифоров: Отсюда и обаяние самурайской культуры, да и нашей тоже. Выправка офицерская откуда берется-то? Постановка корпуса фехтовальщика - дворянская выправка.

Отец Андрей: Ну, это благородное оружие. Им можно только защищаться. То есть гранатомет, скажем, предназначен только для поражения, никак не для защиты. А вот шпагой можно отбивать любые удары противника, не нанося удары самому. Высшая степень благородства - защититься не убивая. Но и много другого. Поклониться человеку перед боем, назвать его по имени, потом принять позицию, а потом уже скрестить шпаги. Даже если это сохраняется в области только ритуального, спортивного действия или обучающего физкультурного занятия, оно все равно выстраивает внутренний мир человека. Так же, как конные упражнения.

Е. Никифоров: Даже названия, выправка. Фуэте они не крутят, конечно, это женское. Но все балетные термины французские. И балетная выправка удивительная. Посмотрите, какие они все подтянутые. Принцы, что называется. А принц — это офицер.

Отец Андрей: Дворянское воспитание перешло потихонечку контрабандой в советское военное воспитание, потому что лучшие советские начальники, педагоги, начальники училищ военных всегда говорили, что вы должны быть начитанней среднего гражданина по палате, культурнее. На вас смотрят как на лучших представителей страны и народа. Вы должны быть спортивнее, образованнее. Офицер должен танцевать вальс по идее?

Е. Никифоров: А вот эти сталинские, предвоенные, военные фильмы - какие там офицеры?

Отец Андрей: Ну такие же. Сталин любил царскую армию, поэтому фанатично смотрел «Белую гвардию», «Дни турбинных». Он смотрел чуть ли не каждую неделю, образно говоря. Он был влюблен в образ этого исчезнувшего русского офицерства, жалел об его исчезновении, хотел в лучших его традициях имплементировать, реинкарнировать его в Советской Армии.

Е. Никифоров: Получилось?

Отец Андрей: Получилось.

Е. Никифоров: Правда, мне кажется, что они внешнюю оболочку восприняли как-то и даже внешние правила поведения, но так как они были все-таки безбожники.Укорениться в этом все равно было трудно. Они искали, где же найти источник этого благородства. Источник достоинства человеческого.

Отец Андрей: Однозначно. Я недавно видел хроникальные кадры, как наши уже закончили с квантунской армией после разгрома гитлеровской Германии, и там они как бы мстили за Цусиму, сознательно мстили. Сталин говорил, что мы, люди старшего поколения, помним позор, а это же был позор царской империи. На самом деле все социалисты, враги империи поздравительные телеграммы друг другу посылали, когда случилось наше поражение.

Е. Никифоров: Ну, какая низость.

Отец Андрей: Инстудентики выходили на улицу с букетами цветов и швыряли их в воздух, как чепчики – радовались поражению русской армии. А Сталин говорит, что мы, люди старшего поколения, помним несмываемый позор Цусимы и Порт-Артура. Мы ждали, когда же мы сможем, так сказать... Отмстить врагу. И вот, наконец, мы дожили до времени священного отмщения, и там они восстановили могилы русских воинов павших, часовни отремонтировали там, где захоронены герои Цусимы и Порт-Артура. Маршем прошлись, отдавая честь, советские матросы, как бы пытались сшить эту ими же разорванную историческую ткань, воздавая должное своим предкам, которые воевали под имперским флагом, которые все были крещены, безусловно. Трогательно смотреть, безусловно. Трогательно, хотя это и полумеры. Тогда не было никаких фактических возможностей возродить русское офицерство и русскую армию в ее прежнем имперском духе, в лучших свойствах.

Е. Никифоров: Ну, хотя бы честь мундира была восстановлена!? В том смысле, что сам мундир красивый, погоны те же самые. С человека, который оскорбил офицерскую честь, срывали погоны. Красиво же было!? Мундиры офицерские, эполеты, галуны.

Отец Андрей: маркер падения России, а ниже падать уже некуда, – когда люди стеснялись ходить в военной форме, когда офицеры приходили на службу в гражданском, переодевались в свои капитанские, майорские кителя, а обратно уходили в гражданской одежде, потому что люди оскорбляли их. Им бросали всякие упреки, молодежь могла поглумиться.

Е. Никифоров: А как так могло произойти? Из-за чего? Я чуть-чуть застал, может быть, маленьким мальчиком. Какие-то разговоры такие были, понимаете.

Отец Андрей: Кто-то метко сказал «плевали в коммунизм, попали в родину». Все грехи СССР вешали на кого попало, на кого видно. Когда вместе с этой волной ненависти к прежнему режиму с его ошибками вышло наружу это умонастроение, тогда начали без разбора осуждать всех подряд и начали с водой выплескивать ребенка. В принципе, это такая легкая технология – возбудить ненависть ко всему прошедшему этапу историческому, возбудить избыточную любовь к западной витрине, и обратить ненависть к государствообразующим институтам. На всякий случай я взял с собой и прочитаю начало третьей главы Исаии. «Так рушился Иерусалим и пал Иуда. Вот Господь Саваоф отнимет у Иерусалима и у Иуды посох и трость, всякое подкрепление хлебом, всякое подкрепление водой». Дальше передает перечисление ключевых людей в государстве и обществе, которые Господь отберет, и это будет значить падение. Первыми «отберет Господь храброго вождя и воина». Потом уже «судью и пророка». Потом «прозорливца и старца», потом пятидесятника, вельможу и советника, мудрого художника и искусного в слове. «И дам им отроков в начальники, и дети будут господствовать ими». Это газетный репортаж лихих девяностых. Ходорковский будет командовать вами. Отниму у вас сначала храброго вождя и воина. Потом судья – несправедливость в судах, недоверие к судебной системе, коррумпированность судов, тема такая вечно звучащая. То есть сначала исчезает армия, потом коррумпируется и падает в глазах общественности суд – «я не верю суду». А потом уже исчезает прозорливец. Прозорливцы не сначала исчезают, они еще могут быть, как и святые, старцы и все остальное. Но они потом тоже исчезнут. Как только исчезнет храбрый воин и справедливый судья, потом неизбежно исчезнет и прозорливец. А потом отроки будут командовать нами. Вот это описание, хронология, вернее, типология падения верующих людей.

Е. Никифоров: Ну, как нынче на Западе. Сейчас мы немножко пытаемся преодолевать это все. Извращено ведь многое. Права ребенка. Права кошек, права собак… Настолько извратить слово «права» больше невозможно. Ну, какие права у ребенка? Может быть другое какое-то отношение в семье, но о правах говорить, мне кажется, довольно-таки трудно.

Отец Андрей: Даже постараемся не уходить в эту сторону, потому что это безумие будет продолжаться, к сожалению, они не смогут остановиться. Вставши на лыжи и оттолкнувшись от бортика, этот лыжник будет лететь до самого конца трамплина. Вернуться назад они не смогут. Но можно пожалеть только о той Европе, которую мы, как Достоевский, любим, но она будет неизбежно сокрушена собственным безумием. Ну и пусть с ними.

Е. Никифоров: Так по дороге-то она и нас сокрушит.

Отец Андрей: Ну, может. Вы слышали, что Верховный главнокомандующий говорил? Если хотят, то мы готовы прямо сейчас, только потом не будет с кем разговаривать. Он таких вещей, кстати, никогда не говорил. Я так вот слушаю все его слова регулярно, но он так никогда не говорил. Обычно он, как бы, если говорит, то делает, не балаболит. Потому что балаболов вообще не любят, тех, кто сказал, но не сделал. Горбачев балабол был редкостный. Говорил одно и то же или каждый раз новое, но не делал ничего из того, что говорил. А нынешний молчит вообще или обтекаемо говорит. Вчера сказал, что крайней мерой прекращения пиратства на Черном море будет отсечение Украины от выхода к морям. Он до этого ни разу подобного не говорил, а раз уж сказал, значит, допекло, значит за этим словом будет состоять какая-то реальность. То и здесь. Мы об офицерстве. Видите, оказывается деградация государства непременно включает в себя как первый элемент внутреннюю деградацию воинства и его девальвацию в глазах окружающих. То есть ты больше не герой, меняешь свой статус в глазах окружающих людей.

Е. Никифоров: Это же привело нашу империю русскую к падению, потому что эксплуатировали, прежде всего, образ дворянина и офицера, и самого императора. Это просто праздные нахлебники, ничего другого. Люди, которые занимались балами, прожигали жизни, непонятно было, зачем они вообще взялись-то такие. Хотя дворяне, как мы понимаем, и есть те самые офицеры, которые призваны защищать народ. И, как сказано в Писании, есть княжеское достоинство. Почему столько святых князей? Это же те, кто носит нож или шашку.

Отец Андрей: Ну, при бедре оружие, да.

Е. Никифоров: Именно. Он же не случайно носит, но чтобы защитить, восстановить справедливость, правду какую-то. Он поставлен на это. Когда он этого не делает, не выполняет свои функции, тогда зачем же он вообще?

Отец Андрей: Жирующую прослойку, конечно, упрекали в том, что они жируют и больше ничего не делают. Воинскую прослойку упрекали в другом – что не воюют. Но зачем они воюют? И стоит ли воевать? Потому что 19 век – это век такого буйного роста пацифизма в определенных кругах. У Владимира Соловьева как раз с этого вопроса начинается «Три разговора об антихристе». Первый вопрос, который они поднимают, существует ли вообще христолюбивое воинство? Возможно ли оно? Воинство существует, но лучше, чтобы их не было. Лучше решать вопросы путем дипломатии, а не столкновения армии на поле боя. Поэтому поднимается вопрос, а не лучше ли упразднить вообще армии вообще? Да и может ли быть христолюбивое воинство, сочетаемы ли эти два понятия: «христолюбивое» и «воинство»? Об этом всем ломаются копии у Соловьева. Он прекрасно решает эту проблему. Кстати, эту книгу книжку можно просто изучать в курсах обучения военных училищ, на средних курсах.

Е. Никифоров: Тем более написано очень простым языком, образы очень ясные.

Отец Андрей: Да. Когда возникает сомнение, вписана ли война в планы Божии до страшного Суда, или будет такой период, когда начнется такой травоядный период истории человечества, когда мы все будем решать как бы «мерси», «здрасьте», как вам угодно, дипломатией, экивоками, торговлей. Будет ли такой период? И может ли быть воинство христолюбивым? Как поминать будем? Мы молимся «о властях и воинстве», и добавлять-то мы имеем право, и надо добавить «христолюбивом» воинстве, потому что воинству как раз нужна эта добавка. Посмотрите, как на фронте постепенно все шевроны вытесняются Спасом Нерукотворным или соседствуют с ним, как постепенно эти молитвенные различные выражения типа «Спаси и сохрани», распространяются естественно, ненасильственно, именно изнутри сердца каждого солдата, вместе с материнской рукой или рукой жены, которая ему это дает, и как оно свое занимает место. Образ Господа Иисуса, Архангела Михаила, Девы Марии! При этом люди воюют, совершают боевые задачи, решают их, исполняют. Поэтому у Соловьева решается очень важный вопрос. На уровне теории он вышибает оружие из рук всякой теоретической сволоты. Самые главные враги – теоретики, это самые опасные люди. Враг-теоретик пишет какую-нибудь поганую книжонку, которая потом как инфекция распространится по умам тысяч реципиентов, и вы будете иметь какой-то фурункул внутри государства. То есть главный враг – теоретический враг. И Соловьев с ним разбирается. Эту проблему нужно и нам поднять и решить, потому что этот вопрос остается в обществе. А нужно ли воевать? Нельзя ли было не воевать? А можно ли воевать во Христе? В общем, можно ли, воюя, сохранять совесть, честь и достоинство верующего человека, не противоречит ли это Евангелию и христианству? У нас священники многие поражены этим толстовством, пацифизмом. Какая-то холера их там отравила внутри. И они не понимают, запутались в азах и буках. А вот там как раз это поднимают. Так что, если критиковали, например, дворянское сословие за то, что они жируют, то иногда это попадало в точку. Вообще раскрутить революционное настроение очень легко. Очень легко. Дал бы только Бог времени и таланта. А воинство упрекали за то, что они вооружённые силы, охраняют режим, и ненавистны тем или этим, потому что льют кровь вопреки гуманным устремлениям человечества. Вот в чем их упрекали! И нужно было именно решать эту теоретическую задачу. Существует ли христолюбивое воинство до сих пор? Если существует, то как примирить христолюбие с воинским долгом? И что это значит – быть христианским воином? Это вполне решалось в курсе российской истории. Примеров тому очень много. Даже если брать войны 19 века, балканские, например, войны с Турцией, там как раз русское воинство проявляло себя как христолюбивое: не пытать пленных, не мародерствовать. Самое главное преступление войны – это же преступление против мирных и пленных…

Е. Никифоров: И преступление против чести офицерской.

Отец Андрей: Да, да. Предательство, измена, воровство на военном бюджете – вот грехи войны. И мародёрство, пытки пленных, насилие, воровство. Вот что составляет грех. Все остальное – это благородное схлестывание двух сильных сторон, где все мужики вооружены. Каждый имеет какую-то идеологическую основу. Они бьются, уважая поверженного врага, например, или отдавая честь чужой храбрости. Это тоже прописано в Кодексе чести, как и уважение к противнику. Неуважение к противнику ведет к поражению. Чего не понимает украинец среднестатистический? Если ты убитого русского солдата раздел догола и выколол ему глаза, сфотографировал, каким-то образом опозорил труп убитого и растиражировал это в соцсетях, думая, что таким образом наносишь ему виртуальное духовное поражение, ты приближаешь крах своей собственной армии. Потому что у войны свои законы, и там прописано благородство, уважение к покойнику, уважение к поверженному врагу. Если ты этого не понимаешь, ты как бы ускоряешь тенденцию краха твоей собственной армии. Война – это именно экстремальная ситуация, требующая особенных благородных вещей, которые должны быть у носителя этой идеологии – офицера. Он может отдать честь храброму противнику, при похоронах погибшего храброго врага. Может. Это прописано в воинском кодексе. Он может отдать должное гению, например, полководца, воюющего против него. Именно в силу уважения врага он и разбивает врага. Потому что опасна переоценка собственных сил и недооценка сил врага, такое бакланство, политическое хулиганство. Да мы их сейчас шапками закидаем. Эти паразиты, которые так говорят или говорили, приводят к катастрофическим пощечинным мордобоям, потом чего надо кровью умываться простым солдатам, из-за этой наглой позиции. Это как раз неблагородно. Благородный уважает своего соперника.

Е. Никифоров: Я сейчас вспомнил кадры, которые поразили всех и поражают до сих пор – кадры ареста Паулюса. Как он выходит. Какая шинель. Как он одет. Как достойно он выглядит. Это достойный противник. Все вот так ощущали это. И вермахт отличал себя от СС, от полугражданского сброда, о котором мы сейчас тоже сказали, об этих лихих людях, которые партийные на самом деле были, полицией. А вермахт себя ощущал совершенно иначе, как и наши офицеры. Шапошникова, нашего знаменитого генерала, начальника штаба, всевластный Сталин, склонный к такому похабному поведению иногда, видел перед собой как настоящего офицера! Сердце ищет красоты поведения, красоты служения.

Отец Андрей: Недавно я пересматривал «Дни Турбиных». Великолепный камерный телеспектакль с Мягковым, Басовым. Потрясающий Басов, как это все изумительно сделано. Главное – внутренняя подоплека фильма – это совершенно антисоветский фильм! Сначала и в конце есть какие-то атрибуты, мол, вот там «Петлюра», «Красный наступает», «Муравьев», «Троцкий»… Антисоветщина, которая открывает сердце для любви к исчезнувшему офицерству. Люди, которые попали под жернова истории, – лучшие люди России, которые были смолоты этими жерновами.

Е. Никифоров: А мы-то почему это все любим? Почему наше сердце, которое не воспитывалось тогда? Зашито в какую-то родовую память человеческую?

Отец Андрей: Ну да. Любое образование и воспитание офицерское позволяло человеку, оставив службу, совершить что-то прорывное и интересное в самых разных областях общественной и гражданской жизни. Например, «Могучая кучка» наша, – почти все военные. Мусоргский, Цезарь Кюи, известный критик музыкальный, генерал, Бородин - военный химик. Через одного! Они служили, оставили службу, потом занимались музыкой, что начали делать еще в военных училищах. Они там музицировали на балах своих, среди ребят. Потом раскрывался талант, они уходили со службы. Этот самый Верещагин, наш известный художник-баталист, начал рисовать в военном училище. В те годы не было никаких подручных средств, фотоаппаратов. Чтобы сделать тактическую съемку местности, чтобы понимать, где они находятся, им требовалось составлять так называемый ситуативный рисунок. У каждого офицера был блокнот с карандашом, и он должен был набросать такой пейзаж быстренько. Он должен был глазомером определить масштаб местности, перенести на листочек, где холм, где овраг, где лесочек, нанести на топографическую карту, если угодно, исходный пейзаж. Они все рисовали! И портретная живопись могла быть. Поэтому курс военной истории, инженерно и гуманитарно формировал образованного в разных областях человека. Где Попов наш изобретал свое радио? На минно-инженерных курсах военно-морской академии, в классах, инженеры там изобретали морские мины, в этих же классах Попов проводил свои опыты по телефонной связи. Если так покопаться, вся наука и искусство, живопись и различные другие наши достижения 19-20 века если не выходили из среды военной, то, по крайней мере, очень тесно с ней коммуницировали и перетекали одно в другое. Именно в силу интеллектуальности этой прослойки общества. Кем был Колчак до тех пор, как он стал правителем России, до революционных лет? Он был военно-морской исследователь, картограф, исследователь морских путей, территорий. Это был офицер, первопроходец. Они совершали опасные экспедиции на кораблях в неизведанные моря Северно-Ледовитого океана. Там наносили карты, там измеряли глубины. Он был морской ученый. Таким же был Беллинсгаузен, например. Если посмотреть вообще, что сделала армия русская, помимо побед и всего остального, с ним связанного в русской культуре, то мы найдем следы армейского офицера, генерала всюду, куда бы только мы не обратили свой праздный или специально настроенный взгляд. Это говорит о качестве образования, воспитания и моральной устойчивости и особенной специфичности нравственного духа этой корпорации. Это корпорация высоконравственных людей, хорошо образованных, преданных Отечеству, готовых выполнить любую сверхзадачу.

Е. Никифоров: А там же еще внутренние отношения совершенно замечательные – отношения начальника с подчиненным.

Отец Андрей: Да, конечно.

Е. Никифоров: Об этом же писал Суворов – потрясающий офицер. Вел за собой армию. Да, и жертвы были совершенно... Страшные. Это война настоящая.

Отец Андрей: «Я лил кровь ручьями», - он при смерти сказал.

Е. Никифоров: Да, но вместе с тем сейчас готовится прославление его. Поразительная вещь. Суворов блистательно представлял модель русского офицера. Отвага, но без запальчивости. Расторопен с рассуждением. Подчиненный без унижения. Начальник без излишней на себя надежды. Победитель тщеславия, благороден без гордости.

Отец Андрей: Это христианские добродетели. Человек понимает вкус именно в добродетелях, потому что добродетель всегда избегает крайностей. Если, например, храбр по-кавказски, то без берегов. А здесь храбр, но с рассудительностью, со смирением. Начальник, способный избегать крайностей, – это христианская закалка ума.

Е. Никифоров: Там какая-то поразительная вещь в этом офицерстве, в этом воинском служении. Христианнейшее служение. Альфред Девиньи, французский офицер, замечательный совершенно человек, который любил воинское служение офицерское. И дворянское достоинство он очень высоко ставил. У него есть очень интересные мысли: он сравнивал служение офицера со служением священника. Это самопожертвование, самоограничение, нестяжание. Какое там стяжание на войне? Все понимают, что сегодня да, а завтра нет.

Отец Андрей: Писание пишет, что «никтоже войн бывая обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет». Невозможно собирать себе имение, служа на военной службе. Потом в награду ты можешь получить земельный надел или что-нибудь еще, но покуда ты в боевом статусе, о каком накопительстве можете речь идти?

Е. Никифоров: Поэтому и говорили о том, что у врача, священника, не работа, но служение.

Отец Андрей: Здесь возникает такая штука – просто работать ты не можешь, либо служишь, либо не служишь. Если ты работаешь, то ты просилка. А чем служение отличается от работы? Ненормированностью, если угодно, дополнительными рисками, когда не просто от сих до сих, до свидания, а все остальное под отдельную плату. Служение предполагает готовность на максималках пойти, не за что-то, а ради присяги, идеального образа жизни, своих устремлений. Так же и с священством, врачебным искусством, педагогикой, государственным управлением. Человек должен костями ложиться на той работе, на которой он находится. Предощущая будущий эффект, предвкушая радость от общей пользы, он должен приносить себя буквально в жертву. И жертвует он личным временем, семьей, здоровьем.

Е. Никифоров: У нас хотели все это переломить, вынести за скобки. Это лишь работа, зарабатывай и всё. Сейчас меня коробит, когда говорят, да это у нас на войне такая работа. Какая же работа, ребята?

Отец Андрей: Это следует отнести к сленгу, к профессиональному языку. Это есть даже в песнях о Великой Отечественной. Война, в принципе, – тяжелая работа, если так между нами мужиками говорить. К ней всегда готов, например, шахтер больше, чем офисный менеджер, потому что шахтер даже в гражданское время вечно рискует собой, лезет в темноту, погибает, калечится – некомфортно работает, мягко говоря. И поэтому там приходится спать на земле, терпеть голод, холод и прочие неудобства, постоянно быть в стрёме, страхе, и выполнять тяжёлую физическую работу, не доевши, не допивши, совершая пешие марши или поднимая эти снаряды, разгружая, погружая, вынося своих на себе. В общем, это в том числе и тяжёлая работа. Помните слова дагестанского героя, которого расстреляли террористы? «Работайте, братья!» Теперь это тоже один из слоганов современной нашей СВО. Труд здесь – не в смысле «я зарабатываю деньги», а в смысле, что надо додавить гадину, закончить тяжелый труд, вернуться домой живым в семью.

Е. Никифоров: Показывали по телевизору то ли вьетнамца, то ли китайца, который принял православие. Его спрашивают, что вообще послужило мотивом-то? Парень такой симпатичный, без всякой военной агрессивности на лице, говорит, что принял православие, потому что очень хочет, если убьют, остаться в Царстве Небесном с братьями! Красота служения, братства военного! Красивее и привлекательнее для мужчины и представить невозможно.

Отец Андрей: Те, кто понюхал этого пороха, рвутся за ленточку опять. Им трудно переключиться на простую гражданскую жизнь, типа кино, вино, домино. Оно их мало интересует. Они туда хотят. Там страшнее, но там честнее. И там свои.

Е. Никифоров: Опять-таки «честнее», «честь».

Отец Андрей: Да, это чувство, что там свои. У них у всех такое. Феномен очень яркий. Война всех и всюду ставит на место. Человек же мечтателен, греховно мечтателен, фантазирует себе новые идеологемы под новые грехи. Пытается слюнями и соплями розовыми размазать всю вселенную и придумать себе земной рай всеобщей толерантности, мерзость такую. Давайте воровать, торговать, блудить, пьянствовать, – в этом будет наш маленький рай. Так и было до войны, на самом деле. До войны так и было! И вдруг война взрывает этот блудный мирок, приносит кому страх, кому боль, кому ампутацию, угрозу народного негодования, тюремный срок, – воров-то сколько повскрывала война. Именно война развязала руки следственным органам для вскрытия и уничтожения целых ОПГшных ячеек, проникших как метастаза во все поры государства. Мы же постоянно читаем официальные сводки, кого раскассировали, кого посадили, сколько у кого денежных средств вытащили. Именно война как священный меч дала в руки прокуроров. Щит и меч у него на лычках, но он ржавеет в мирное время, потому что «вась-вась», туда-сюда, там этого не трогайте, все свои – сочтемся. И вдруг – начинается война, и все меняется на глазах, война всех заземляет, ставит всех на место, показывает реальность. Ты просто боишься смерти, а думал, что наступило время кайфовать и наслаждаться. Нет, наступило время потеть и упражняться. Ты думаешь, что Европа так хороша, как ты себе это мечтал? Нет, Европа бесовская и звероподобная. И она хочет лично твоей смерти. Если ты об этом не знал по глупости своей, то теперь узнаешь об этом не глазами, не умом, но носом почувствуешь. В общем, война всех заземляет, на место ставит и открывает реальность. Война – это великий способ вернуть людей в реальность, когда опять валютой становятся хлеб, патроны. Как там пел Расторгуев? На войне, как на войне: патроны, водка, махорка в цене. Опять ценным становится ничтожное в мирное время. А те люди, которые в подвалах!? Те, что ждут освобождения, допустим, в Харьковской области. Тут тысяча по подвалам сидит, там – две тысячи. Они не снимают обувь! Банально не снимают обувь третий-четвертый месяц. Ногти поврастали, как у Маугли, в поверхность стопы. Они немытые. Некоторые из них лежачие, некоторые старики-колясочники, а некоторые – молодые люди, долго не видевшие душа. К ним подойти уже составляет проблему для эстетики, этики. Да, вот это реальности войны. Что они требуют к себе? Сострадания! Русский воин, приди. Помните плакат Великой Отечественной войны? Женщина с ребенком уворачивается от штыка, на котором свастика нарисована, и там «русский солдат, приди». То же самое сейчас! Мужики рвутся быстрее это все уничтожить, чтобы из подвалов подоставать завшивевших, завонявших простых людей, которые попали в этот передел, оказались на территории этого фашистского государства. Это реальность. Пока кто-то думает об очередной яхте, курортах, – настоящая реальность вот эта. Кто этого не понял, продолжает думать о своих фантазиях, тот будет жестоко наказан.

Е. Никифоров: Потому что они просто убийцы. Откуда деньги? Они не додали этих бронежилетов.

Отец Андрей: Ну, не только. Там всё. Когда все начало разваливаться, когда Российская империя стала двигаться к своей катастрофе, то из криминальной хроники Российской империи повылазили очень печальные всякие вещи. В частности, постоянное воровство на военных подрядах. Постоянное, такое упорное, постоянное воровство на военных подрядах, когда шинели шиты в одну нитку, отчего они расползаются через две недели носки. Когда из некачественной кожи пошиты, например, обувь солдатская, которая разлазится в осенне-зимний период. Когда то самое пресловутое гнилое мясо на броненосце Потемкин, мясо с опарышем, залежалая продуктовая вещь. Это были постоянные предметы расследования военной прокуратуры и следственных органов до революции. Количество воров плодится как вши в грязных волосах завшивевшего человека. Ворье плодится жутко.

Е. Никифоров: Но почему? Все-таки была же Церковь, она как-то пыталась воспитывать. Или она не выполнила свою миссию?

Отец Андрей: Церковь вообще, по большому счету, под судом российской истории имеет бледный вид, мягко говоря. Жуткая гекатомба кровавая именно определяется этим бледным видом. По сути, Церковь великой кровью смывала свои собственные грехи. Только получалось так, что лучшие люди своей кровью смывали грехи не лучших людей, грехи, совершенные 50-100 лет назад. Церковь как институция допустила ошибку, проморгала, не заметила, занималась совсем не тем. Грехов институций, скажем без перехода на личности, было очень много, в том числе и в вооруженных силах. Известный факт: разрешили не причащаться. Солдат же причащался регулярно, по крайней мере, два-три раза в год, на Рождество, Пасху, на Георгия Великомученика, допустим. И как только разрешили не причащаться, то прибегать к таинству стало не более 30%. Выходит, что 70% причащались просто потому что надо.

Е. Никифоров: Конформизм обычный.

Отец Андрей: А им лично им было не надо… Много вопросов остается. Вообще читать историю без валидола, по-моему, невозможно. История читается с валидолом, по крайней мере своя отечественная история, которая тебя задевает за живое. Помните братьев Шмеманов? Александра, Андрея. Они были очень противоположны идеологически. Александр, богослов, был весь такой американоцентричный, в своих любовных иллюзиях, был весь за радость, у него слово «радость» было господствующим в словаре, он как будто не замечал кошмара, ужаса, скорби, слез и всего остального, но все время топил за радость на Литургии. При этом он относился очень скептически к тому, чем занимался его брат. А брат его бывший кадет. С прочими, как он, которые в детстве были кадетами какого-то корпуса, очень чтил праздник церковный, кажется, Введение. Они приходили все вместе в церковь, батюшка служил. Но они все вымирали год за годом. И на каком-то этапе остался только батюшка да еще пару человек. Потом и батюшка помер, потом эти люди… Сам Андрей Шмеман приходил и служил молебны мирским чином, один от лица всех. Последний из могикан. А Александр говорил ему, мол, ты занимаешься ерундой, какой-то дуростью. Брось ты уже в конце концов, Российской империи нет, все эти ваши полковые праздники – рухлядь историческая. Давай что-то другое делай, как бы более конкретное. А тот продолжал, не бросал своих занятий. Говорит, я не возьму никаких паспортов, ни американского, ни французского. С паспортом Нансена так и жил. Пока на русском паспорте не появится «Двуглавый орел», я не возьму русского паспорта. И он дожил до того, что Путин пришел к власти. И вот первая встреча... Первая поездка Путина по избрании его президентом была в Париж. Там он встречался с интеллигенцией русской. Он лично вручил Андрею Шмеману паспорт с двуглавым орлом и принял его в российское гражданство. Андрей Шмеман достоял до того, что вернулись эти полки, Преображенский, Семеновский, в историю русской армии. Вернулись эти все праздники, двунадесятые, полковые. Андрей Шмеман победил. Оба Шмемана были кадетами, но разошлись их пути. Александр нам известен, все его любят, уважают. Но нужно понимать, что исторически он проиграл. Он отдал сердце тому, что проигрывает. А Андрей, его родной братец, Царством Небесное, буквально держась за волосинку, вытащил на себе, на своей линии обороны всю русскую историю. Оказалось, что он был прав. Нужно стоять до конца. Нужно исповедовать принципы своей юности и любви к отечеству до конца. Даже если никого нет справа-слева, надо до конца стоять. Тебя одного хватит. То есть ты будешь один, и тебя хватит.

Е. Никифоров: Что это за такое стояние? Не только христианское стояние, верность, долг стоять до смерти. Смотрите, Антигона, да? Женщина, которая просто выполняла под страхом смерти свой долг – похоронить брата, погибшего в сражении. На то она греческая трагедия-то и есть. Это не развлечение, а довольно-таки страшное зрелище с катарсисом в конце.

Отец Андрей: Это воспитательная вещь, которую греки осознавали как один из таких хребетонесущих вещей в их цивилизации. Вы знаете, что были специальные трибуны для сидящих в тюрьме? Во время ежегодных представлений они же показывали почти одно и то же. Специально в этих театрах античных были трибуны или сидения для сидящих в темницах. Их тоже вытаскивали на время показа, сажали, чтобы они участвовали в общественной жизни, чтобы общее смысловое поле этого греческого этноса входило в них тоже, чтобы они не были отвержены. Это сильное воспитание. Люди воспитывались театром. Что такое идиот? Человек, который у греков не включен в общественно-социальную жизнь, кто не интересуется выборами, не ходит в театр, не голосует ни за кого, вообще которому наплевать, с кем мы воюем. Идиотус. Так что у греков, а еще у японцев, о которых мы с вами говорили. Знаете, у них был такой сержант Анода, герой Японии, который закончил войну на Тихом океане спустя 20 лет после капитуляции Японии. Трогательная история. Он с какой-то разведгруппой в чине сержанта получил от какого-то капитана или майора приказ воевать, диверсионные действия производить на каких-то островах против американских войск. Ему дали команду, лично его оставили на боевое дежурство, пообещав, что он лично получит приказ о прекращении боевых действий. И все. И вот он там лазил по каким-то горам на Филиппинах, значит, подрывал какие-то американские базы. Уже все погибли, он дальше лазил. Украл у кого-то радиоприемник, узнал о том, что Япония капитулировала, не поверил этому. Лазил, вытворял всякие диверсионные действия. Это лет 15-20 после войны! Его ловила вся филиппинская полиция. Наконец, его загнали где-то в горах, объявили ему, что он окружен. Он попросил найти того майора, чтобы тот дал новый приказ – прекратить войну. Нашли уже престарелого майора, который где-то в Токио доживал. Он оделся по всей форме и дал ему приказ прекратить войну. Тот вышел, обросший весь, как Робинзон Крузов из джунглей, сдал винтовку. И вот не знали, что делать: судить его на Филиппинах как террориста, потому что он там... Вытворял, не пойми что. Решили его отдать японцам, встретили как героя. Его война была не закончена, он же приказ не получил. Можно не уважать такого человека? Нельзя. Если он даже и враг, то и воин! Нас тоже воспитывали, пытались, по крайней мере, найти, честь, где это.

Е. Никифоров: Вспоминаю маленький рассказик, не то фильм или даже мультфильм 50-60 годов, «Честное слово». Там история мальчика, который играл с друзьями во дворе в войнушку. Его поставили сторожить да и забыли про него. Ночь, страшно, никого нет, в парке каком-то. Он начал плакать, бедненький, но не уходит. Прохожий говорит, идем, что ты, я тебя отведу домой. Нет, я дал честное слово, я здесь буду стоять! Меня только может снять с поста офицер. И, к счастью, этот прохожий поймал офицера, который садился в трамвай. Стой, помоги мне, дай приказ. Офицер сначала не поверил – ерунда какая-то происходит. Но пошел, по-офицерски, по-военному как-то его освободил от его обязанности стоять на посту. И только после этого мальчишка пошел домой. Откуда в ребенке это? Не демагогия, не риторика школьная. В программах этого особенно не было. Но кажется, что в каждом мальчике это живет, вот эта мужественность, которая говорит, что нужно защитить женщину, мать, слабого, и нужно презирать тех, кто их обижает. Отсюда и возникают князья наши, которые поставлены на то, чтобы творить справедливость, творить правду. Это какое-то божественное чувство все-таки заложено в человека.

Отец Андрей: Тут такая, знаете, архангеломихайловская тема, потому что зло ведь тоже имеет свою обаятельность. И у зла есть иногда очень реальная сила. Зло в подворотне, зло на той стороне улицы, зло среди тех, которые не наши. Насилие рождает великое сладострастие. Психология XX века открыла, что насилие имеет сексуальную природу. То есть сладострастное насилие над слабым. Здесь выступает на первый план именно религиозная тема, то есть Михаил против дьявола, Михаил против Люцифера. Люцифер – это не шутки. Люцифер это тот, который выше Михаила на самом деле по чину, по первенству, по красоте, по силе больше Михаила, гораздо больше. Это был Давид и Голиаф. Когда он шел на эту битву, битва не была решена изначально. Когда Давид шел на Голиафа, не было понятно, что сейчас этот малый наваляет громиле. Наоборот. Было 10 против 1, что Голиаф в порошок сотрет, поломает на части этого маленького мальчика. И то же самое было у Михаила с Люцифером, потому что Михаил по чину меньше. И вот когда мы говорим о том, что ты должен защищать, ты должен быть смелым, ты должен терпеть, ты должен не бояться, что их больше, что они сильные, они старше, ты должен защитить вот этого, то именно тут без Михаила не обойдешься. Если просто на что-то человеческое опираться, провалишься. Нужно иметь метафизическую такую духовную базу, фундамент. Ты делаешь работу Михайлову, то есть архангельский труд. Идешь против тех, которые сильнее, может быть, заведомо, наглей, которые привыкли сусликов по ушам бить. Они не боятся тебя, а ты их немножко побаиваешься, но идешь, потому что надо. Вот это то, что дает религиозное сознание человеку. И оно как раз в наше сознание просачиваться начало именно благодаря Великой войне, потому что образ русского офицера возник у нас, воскресился в советскую эпоху, опять через Великую войну. Тогда начали снимать фильмы про Ушакова, про Суворова и про все на свете, потому что почувствовали нужду в преемстве воинских традиций. В преемстве воинских традиций, в верности, чести, в молитве, в умирании с молитвой. Сам погибай, товарища выручай. Длинная тягловая традиция, в которой нужду надо почувствовать. Так что офицер смел не потому, что он сверхчеловек. Он по обязанности смел, потому что присягу дал. А смелость требует от него не спрашивать, сколько врагов, но где они. Это древняя такая спартанская штука. Не спрашивай, сколько врагов. Говорите, где. Не потому, что он 100% всех победит. Нет, как раз тогда интрига снимается. Он как раз может погибнуть в этом всем. Это может дорого ему даться, его смелость. Но он идет потому, что идет делать работу Михаила. Ему для корысти ничего не нужно. Он не радуется чужому проигрышу, чужим слезам, чужим ранам. Он просто должен это сделать. Я обязан сломать им хребет. Это моя обязанность. Погибну я или останусь живым, это уже как Бог даст. Это моя работа. Здесь вот этот праздник Михаила Архангела здесь является смыслообразующим. И сейчас на фронте происходит эта работа. И в сознании людей должна происходить именно эта процедура. То есть здесь без религиозного компонента, без религиозного сознания человек проваливается. У него под ногами становится какое-то хлипкое болото, он проваливается, как бы не имея твердого основания. Именно религиозный кодекс делает офицера офицером, либо явно преподанный ему, либо тайно питающий его скрытыми соками через историческую преемственность.

Е. Никифоров: Но это нужно же полюбить все это не из каких-то низких побуждений, подсознательного начала, а полюбить дисциплину.

Отец Андрей: Представьте себе, как трудно любить медицину. Что там можно любить, особенно в хирургии? Или в гнойной хирургии? Св. Лука всю жизнь занимался тем, что дурно пахнет, гниет, отмирает, воняет. Он это все скоблил, вычищал. Мыл руки по полчаса, мылом, еще мылом. И служил Литургии весь благоухающий в ризах епископских. А потом опять на работу, опять в гной, в некрозы. Как это можно любить? Но он любил это. Если бы он не любил, не был бы великим хирургом. Для меня доктор ангельское существо. Как можно любить человека в его болезнях? Со всеми немощами, со всем, что из него течет и капает, что в нем ноет и болит. Это же нужно знать, понимать и лечить, и сострадать. Космос какой-то. Вот это нравственная подоплека людей с особыми послушаниями. Это какие-то совершенно другие люди. И солдат, и офицер в особенности, потому что это формирующее, косточка такая, которая формирует и солдата, и другое многое. Офицер, доктор, учитель, священник, госслужащий…

Е. Никифоров: Поэтому девушки не могут устоять против мундира. Мундир, это невероятно красиво, так привлекательно. А если ты еще умеешь его носить и понимаешь, как мундир обязывает...

Отец Андрей: И стояли барышни у обочин, им солдаты нравились очень-очень. И в каком столетии не живи, никуда не денешься от любви. Это все поют солдаты. «И лежит у меня на погоне незнакомая ваша рука». Все об этом, да. Там любовь везде есть, потому что опять-таки любовь ценнее, потому что там везде опасность, смерть ходит рядом. И любовь пронзительней. Завтра в поход, прощай, труба зовет… Смерть, разлука, увечья – там все рядом. Там как бы и момент слаще. Все по-другому. И жена офицера – тоже совершенно другая женщина. Жена директора магазина – это другое. Вот извините, но другое. «Просто ты умела ждать, как никто другой». Помните Симонова? Гениальнейшее стихотворение. Я не знаю, что может быть еще гениальней, написанного о женщине на войне. «Не понять, не знавшим им, как среди огня, ожиданием твоим ты спасла меня». То есть он бы хотел сказать «молись за меня», но не мог, сказал «жди». «Жди меня, и я вернусь, только очень жди». Это в космос. Это посвящается любящей женщине. То есть ожиданием своим она спасла его.

Е. Никифоров: Какое счастье, что все-таки мы дожили до того времени, когда можно говорить о природе, чести и достоинства человека, который укореняется в Боге, конечно же, говорить о молитве. И когда офицер начинает понимать, в чем корень, стержень его служения. Он служит Богу, царю и отечеству. А царь это не просто тот, кто властвует, не тиран, не захвативший власть, это человек невластный, а князь, который призван так же, как и ты, солдат, к служению, защите чести, достоинства, правды, справедливости. Меня поразило, когда я читал Кульчицкого «Кодекс чести русского офицера», то, что офицер «обязан исполнять заповеди Божии». То есть они возведены в его работу. Удивительная вещь.

Отец Андрей: Да, имеющая войти в кровь, чтобы уже из книжки превратиться в нечто неписанное, а струящееся в крови твоей уже по роду, по потомству, по твоему личному выбору.