Прежде сего в школе должен быть дух любви.., когда дети видят преподавателя, который их любит… На вопросы слушателей отвечает протоиерей Сергей Махонин - директор Иоанно-Богословской гимназии в Кунцево. Ведущий Евгений Никифоров.

- Итак, батюшка, поздравляю Вас с началом учебного года. Если гимназия «Радонеж» разменяла уже 25 первое сентября и сие отметила в этом году, то вы в следующем году тоже будете отмечать юбилей. Я,  как председатель Братства «Радонеж»,  имею честь быть учредителем вашей гимназии. Школа состоялась, школа прекрасная, очень интересная, своеобразная, с чудесным коллективом педагогов. С чем вы пришли к своему 24-летию? Как вы отпраздновали это? Много ли детей в школе?

                   -Взаимно поздравляю Вас. Поздравляю наших бабушек, дедушек, родителей и тех, кто нас слушает. Все-таки образование -  неотъемлемая часть нашей жизни. Наши благочестивые предки очень красиво говорили: век живи, век учись. И не очень умным помрешь.

                  -И не очень умным?

                   -Да. Это в нашей редакции. Все-таки должно понимать, что мы стараемся свою жизнь выстроить с разными,  может быть и возрастными и какими-то иными представлениями о жизни. Иногда совсем безотчетно и бессознательно. Но вот как это сложилось. И я по пальцам пересчитывал  - этот учебный год двадцать пятый, а календарно двадцать пять лет будет в следующем году. И вот  двадцать четыре  с лишним года я уже директор школы. Я даже ужаснулся этому факту. Потому что не мог даже понять,  как пролетело время. Все-таки далекий 91 год. Потом сложные,  совсем сумасшедшие годы, как-то все это прошло. Уже дети наши выросли. Они уже привели своих детей. У меня уже внук в четвертом классе учится в нашей школе. И многие другие дети наших выпускников и не только их.

                       -Мне кажется что это показательно, что выпускники приводят своих детей. Это крайне важно. Это говорит о том, что хорошая атмосфера в школе.

                      -Это говорит о некой  идентификации  домашней близости. Того,  что выпускник воспринимает школу как родной дом. Потому что школу мы заканчиваем один раз. Университетов можно закончить много, особенно в современной жизни. Можно в Сорбонне 20 лет учиться, только деньги плати. И неважно,  когда сдашь экзамены. Но не в этом суть. А важно,  кем выходит человек и что он в реальной жизни действительно может принести в том социуме, в котором он общается. В том отечестве, в котором он рожден или ему предстоит жить. Потому что,  например,  многие наши красавицы вышли замуж и они не живут в России. И это в общем-то частично беда. Могли бы быть люди, которые  составили  бы их счастье здесь, но так сложилось, что кто-то  уехал на Мальту, кто-то в Мексику. И они православные, они остаются полноценными членами Церкви. И более того, развивают православие там, оказывают свое миссионерское влияние. Может быть,  вот в этом смысле православие должно быть проповедано каждой твари и в разных странах,  и на разных континентах. Но важно, что вот эта преемственность  - она такая дорогая для памяти! Как только теряется преемственность в той или иной сфере деятельности,  профессиональной, домашней, в какой-то иной жизненной ситуации, то люди забывают прошлое.  Это осознание себя в истории, то есть идентификация личности в истории,  -  очень сложный процесс. Он требует и больших знаний,  и большого мужества, и большой культуры.  Вот Первое сентября -  это условно День знаний. Знание само по себе -  оно и хорошо, и плохо.

                   -А Писание вообще говорит, что знание надмевает.

                  -Да. Древний пророк так и говорил: многое знание надмевает душу и во многом знании много печали. Но это опять же как понимать? Это все очень сложно. Когда знание становится самоцелью... И когда знания действительно ставят человека в такое положение, о котором великий поэт скажет:… «мы почитаем всех нулями, а единицами — себя». Тогда знание надмевает и душу. Знание, в котором много печали,  может быть  у человека очень мудрого, который видит внутреннее состояние другого человека. Оно вполне могло быть  присуще такому духовному  человеку, который знает,  что такое духовная жизнь. А главное, когда он видит подлинное состояние человека, который находится рядом. Это действительно печаль для праведника -  видеть внутреннее состояние человека, который не может исправить свою жизнь, немощен и никак  дороги к спасению в храм или какой-то внутренней своей воли не найдет.

  Но вот я помню по своей личной судьбе, по своей памяти замечательный пример митрополита Иоанна Вендланда Ярославского, который был епископом и на Ближнем Востоке, и в Берлине. И пять лет был митрополитом в Америке. Потом уже заканчивал  свою жизнь архиерейскую будучи Митрополитом Ярославским и Ростовским. Это одна  из древнейших кафедр. Первое его образование было геологическое. Он закончил геологический факультет и потом стал монахом еще в катакомбной церкви. А на открытое служение вышел во время войны в Узбекистане, на нынешней тогда территории Советского Союза,  в Ташкенте, где он преподавал пиктографию горных пород. Тогда это,  по-моему,  был Политехнический институт. И он говорил об этом времени, вот об этом коротком отрезке времени как о самом счастливом. Потому что все его знания профессиональные, светские, которые он когда-то получил, были востребованы.  Он бесконечно любил геологию, бесконечно, так сказать, ее  понимал и отовсюду, где бы он ни был,  привозил образцы горных пород, какие-то камни, самые простые минералы. И в Переславле-Залесском, где у него был дом, хранилась большая такая коллекция в простом деревенском доме рядом с храмом Покрова на берегу Трубежа.  Он говорил, что тогда, в Ташкенте,  не было раздвоенности и не надо было прятаться, скрывать свою веру. Это было короткое время, потом естественно это все запретили. И уже оставшаяся жизнь его была только церковная. Как один академик ему тогда сказал: вот в попы пошел, а то был бы академиком. Так вот, я вспомнил его не только потому,  что он дорогой и близкий человек, который нас многому учил. И отец Глеб Каледа рукополагался у него, будучи тоже геологом…

                   -И доктором геологических наук…

                    -Да. И в Ярославле было это рукоположение.  Владыка в свое время будучи младенцем еще, вернее отроком уже десятилетним, прочитал знаменитое,  общеизвестное стихотворение Лермонтова:

С тех пор как вечный Судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

И как он рассказывал, он был настолько потрясен  этим  стихотворением,  что  побежал в детскую, упал на колени перед образом Спасителя и стал молиться, чтобы Господь ему никогда не давал этого дара.

                   -Маленький мальчик, десятилетний, такое сделал?!

                   -Да.

                  - Вот удивительная духовная чувствительность!

                  -Вот чтобы не видеть в людях этой злобы и порока, чтобы это знание не было дано. Поэтому для многих людей, даже будучи человеком известным в своем кругу, он казался даже наивным таким,  как будто  не замечал каких-то вещей. И моя теща покойная, которая была его  духовным чадом, говорила: «Иной раз мне кажется, что Владыка всех настолько хорошо видит, что  просто не замечает всех наших слабостей, каких-то грехов очевидных, еще чего-то или просто не хочет замечать, как бы уходя от этого». Это очень важный момент, потому что научиться видеть в людях Образ Божий -  вот это самое главное достоинство. В этом, собственно,  и есть смысл образования. То есть знание  должно человека преображать, чтобы он мог видеть красоту Божьего мира. И вот когда это произойдет, то человек в любой сфере своей деятельности, где бы он ни оказался,  становится нормальным. Он может быть государственным чиновником, он может быть писателем, он может быть просто домохозяйкой, хорошей мамой. Вот как раз именно это важно. Вот этим как раз и была сильна наша страна,  это и составляло понятие святой Руси, - от  царской династии,  от княжеских известных родов до блаженных Христа ради юродивых, которые  не знали никакого богатства. Но в этом как раз и была радость духовной жизни, радость преобразования человека.Вот мне видится, что образование должно быть таким. А самое знание -  оно  может быть прикладным, может когда-то реализоваться в нашей жизни, может быть и очень редко оно бывает нужным  это знание,  и,  может быть, через какое-то время какой-то золотой кладезь достается человеком и помогает, может, даже не самому ему в какой-то мере, а, может быть, его внукам, и, может быть, его детям эти знания вдруг оказываются необыкновенно нужны. Человек своим примером и своим пониманием может уже рассказать то, чего он не мог понять в 15-20 лет. Я помню   годы нашего студенчества, это семидесятые годы, ну могу прямо сказать, что был едва ли не единственным из мужского пола на нашем  курсе, кому был интересен старо-славянский язык и историческая грамматика. Тогда это было не только не популярно, но и как-то совершенно люди не понимали, зачем это надо. На филфаке этого  не понимали.

                 -Ну вот это более чем странно для людей, которые призваны филологию изучать, любители слова. А я, кстати, батюшка, очень даже разделяю вашу любовь, потому что я влюблен был в церковно-славянский язык, в древнерусский язык. Я изучал это с большой любовью. И грамматику,  и происхождение слова…

                   -Да-да.

                  -...того, как человек называет, именует окружающие предметы. Это увлекательнейшее занятие. И не надо логики. Потому что  в языке сама логика. Логика - это тоже искусство слова. Почему Ваших однокурсников это не интересовало?

                   -Ну,  нынешнее поколение с нашим, конечно, сравнивать невозможно. Тех людей, которые учатся в вузе или учатся сейчас в школе тем более. Тому есть разное объяснение. Языковая парадигма вот такая древняя,  корневая,  про славянские основы были мне очень интересны, они не читались, они не чувствовались другими. Большинство студентов, с которыми мне тогда довелось учиться,  интересовались даже не нашей литературой, а западной. То есть  читали  Хемингуэя, Сэлинджера…

                     -Ну это же очень поверхностно, не самые большие вершины.

                   -Ну,  в этом была некая форма, может быть, условного протеста. Потому что, скажем,  вот Распутин печатается - Валентин Григорьевич, да? Известный, замечательный писатель. Он не воспринимался как выдающийся писатель. Потому что все, что печаталось тогда, скажем в 70-е годы,  считалось тогда  не то что немодным, но не  считалось как бы литературой первого сорта. Вот скажем что-то другое...

                  -А, батюшка, не кажется ли вам, что это связано с духовным ростом, незрелостью духовной? Потому что все-таки подобное познается подобным. Если Хемингуэя, Сэлинджера…я тоже читал этих авторов, увлекался…  «Над пропастью во ржи» - чудесная совершенно книга. Или «Зеленые холмы Африки» Хемингуэя. Там открывался мир путешествий. Независимых, свободных американских людей, которые как-то в жизни проявлялись свободно. Тогда как нам этой свободы совершенно не хватало. Но вместе с тем нельзя же сказать, что духовный уровень этих авторов сравним  в какой-то степени даже с Распутиным, вот этим советским Распутиным…Мне кажется Распутин гораздо глубже. И уж мне  трудно говорить о его церковности, скорее, он был не очень церковный, если совсем не церковный. Но вот его христианская культура сама по себе, впитанная, корневая, она сама собой  как-то проявлялась в его творчестве.

                   -Ну это, безусловно, так. Я эти примеры привел, может быть, потому, что они имеют некоторые аналогии  с современной жизнью. Потому что повторяются какие-то вещи. И люди, забывая про те достижения, которые были когда-то у нас, бросаются на какие-то вещи внешне броские, поверхностные, которые мы  не сможем  привить  себе никогда. И этот опыт  может быть усвоен нашей культурой. Вот блестящий пример славянофилов. То есть в отличие, к примеру, от тех же западников -  Станкевича, Грановского того же, Герцена и Огарева, они были много образованнее. Иван Киреевский был учеником Шеллинга в своем роде. Не говоря уже о Константине Аксакове и об Иване Аксакове, память которого была частично возрождена в последние годы, когда трехтомник был его издан и какие-то другие вещи. До сих пор, например, не издан полностью, не считая издания начала двадцатого века, замечательный русский философ Алексей Степанович Хомяков. Нету его. Никто не издает. Вот 8-9 томов, я искал их в Петербурге,  а нашли их мне несколько лет назад. То есть это раритетные издания. Вот эта культура -  она еще тогда казалась в либеральном сознании такой ретроградной. То есть она как бы несовременной казалась, от всего модного  уводила. А вот это как раз была корневая культура. Корневая культура, которая способствовала воспитанию  исторической памяти.  И она давала возможность человеку осознать себя все-таки в Евангельской истине, в религиозном сознании. Потому что практически все эти люди были верующие.

Когда Константин Аксаков, который  свою земную жизнь окончил  в Афинах, если мне не изменяет память,  будучи совсем молодым человеком, исповедовался, то священник, который его исповедовал перед уходом в вечность, сказал: «А что ему надо было исповедоваться? Передо мной  был святой».  Этот  русский человек, который совсем немного сделал внешне, совсем немного, не дочитан и не прочитан современным сознанием, не осознан и не трансформирован в жизни. Вот это очень важно. Потому что мысль - она не переходит потом,  она остается достоянием какого-то узкого круга людей. Между прочим,  нужно все-таки прямо говорить о том, что Евангелие могут знать очень многие люди, знать хорошо текстуально, могут цитировать святых отцов. Из древнего патерика мы знаем о жизни Арсения Великого,  который сорок лет провел при дворе   императора Феодосия, воспитал  двух блестящих императоров Аркадия и Гонория. И когда он пришел в монастырь, простой коптский монах от тогдашней древности спросил его: «Что ты пришел? Что тебе надо? Ведь ты же знаешь всю мудрость греческую и римскую». И Великий Арсений скажет: « Да, может, и знаю и греческую, и римскую премудрость, но вот вашей премудрости я еще не изучил». И вот в монастыре, где он смиренно молился,  остались  даже вмятины на колоннах, как некая память о нем, когда он приходил,  он стоял с правой стороны.

                   -Это в Египте.

                   -Да. Это было в пустыне между Каиром и Александрией. Это место называют     Фиваида,         колыбель  монашества.                Наши по курортам больше знают Хургаду. Это километров 250 от Хургады.  Павел Фивейский и  святой Антоний уже в сторону Александрии. Там сохранилось  четыре  монастыря,  и один из монастырей так и назвали -  монастырем Римлян. Это как раз тот монастырь, где был Арсений Великий. Ну там и Ефрем Сирин был.

                -Они сохранились? Или там полная разруха?

                 -Монастыри остались, они действующие, они коптские. У нас канонического,  литургического общения  нет, но  мне довелось там бывать. Мне было очень важно это увидеть, эти места, побывать в этих монастырях. Помолиться перед  мощами этих замечательных древних подвижников. И какой-то вот воздух…он чувствуется все равно. Хотя  и есть что-то такое, что уже, наверное, не очень может быть близко. Но вот я это к тому говорю, что,  когда мы читаем жития этих великих святых, мы не можем видеть,  как скажет тот же святой Макарий: «Пять лет меня мучил помысел». Вот жизнь духовная -  ее нельзя рассказать вот так вот,  если она духовно опытным путем не пройдена. Можно процитировать, можно книжку дать, но человек не может этого до конца понять. Это же относится и к образованию. Вот, на мой взгляд, по моему личному педагогическому опыту, мне гораздо проще прочитать лекцию студентам, чем провести урок в четвертом классе.

                 -А в чем эта сложность?

                 -А это нужно спуститься до уровня сознания школьников и вместе с ними учиться тому, что ты говоришь. И чтобы они  поверили, что ты не с высоты какой-то спустился и объясняешь им менторским тоном, что надо вот так, надо вот так. А ты сам должен это показать и сам стать таким же четвероклассником, пятиклассником. И вместе с ними пережить вот это состояние воспроизведения текста, если это литература, исторического переживания, если  речь идет об истории, географического пространства. Потому что мы- то географию учили по глобусу, по карте, а наши внуки, дети, они учат географию не так. Они покупают билет, если у них есть возможность такая, и улетают в ту же Шотландию и смотрят всех этих гоблинов вживую, вот в том пространстве, в котором они находятся.

                      -К сожалению, нынешние британцы -  они действительно похожи на гоблинов, кажется так.

                    -Ну вот в этом опасность и существует. Она действительно есть. Но тем не менее география учится в реальном контексте.

                   -Я считаю что в этом замечательная польза паломничества.       Ты можешь своими устами, стопами, взором, ноздрями ощутить этот воздух, почувствовать этот дух.

                  -Это очень важно. Мы в прошлом году служили литургию  в Эфесе, на месте, где почил апостол Иоанн Богослов, где он оставил земной мир. Служили и в Мирах Ликийских. А когда я там в первый раз оказался,  ко мне подошли турки и сказали: «Обряд запрещено совершать». Ну акафист я, естественно, прочитал так тихонько, стоя в сторонке один. Но это и до сих пор так, надо официально получать разрешение. Во всяком случае сейчас наши паломники в составе делегации,  которую чаще всего возглавляет кто-то из владык, совершают паломничество. Так мы служили литургию во Влахерне, служили литургию в Мирах Ликийских.

                  -Ну, это очень важно, когда паломничество организованное. Потому что сейчас  такая тенденция вообще в туризме: люди хотят сами ехать, даже какое-то название есть этому явлению, я забыл. Когда люди лезут в интернет, сами ищут отель, сами заказывают, сами ищут билеты и так далее. Но мне кажется, что здесь теряется очень много. Ну, во-первых, это все без гида, без человека, без спутника, который компетентно расскажет где что. И поэтому,  я думаю,  девять десятых пропадает впечатлений, понимания, что ты на самом деле увидел. Это первое. Ну и второе,  наша паломническая служба, как официальная организация,   может тоже организовать и богослужение, и литургию там, где обычный паломник сам по себе не сможет, конечно, этого получить. Помолиться там, где молился Иоанн Златоуст…

             -В паломничестве  больше всего и радости для современного школьника. Вот мы в этом году были в Сербии. Была такая командировка у меня, как-то мы подружились с сербским посольством. И для меня  сербское богословие двадцатого века   очень дорого.  Я считаю выдающимися богословами ( и не только я так считаю, а очень многие считают)  святителя Николая Велимировича и преподобного Иустина Поповича, которые  цвет  философии и богословия  прошлого века.

                 -Но опять- таки это не школьное богословие.

                 -Конечно, это не школьное богословие.    Это жизненное богословие. Это богословие, которое идет изнутри, которому сразу человек верит. И вот мы в паломничестве большую радость получили. И я лично для себя очень большую -  владыка Амфилохий Радович пригласил,  и я служил литургию вместе с ним. И потом еще я там служил литургию. Это было, конечно, очень трогательно, очень радостно видеть живую веру, которая  свидетельствует сама по себе своим внешним видом, своим произнесенным словом, весом, объемом этого слова. Это совершенно очевидно, что перед тобой стоит человек, который  предстоит пред Словом Божиим… Вот в монастырь приезжаешь, встречает  игумен  монастыря Куманица  архимандрит Николай. Вечером захожу в алтарь, он говорит: «Батюшка, может вы послужите?» -  «Ну как скажете». -  «Может быть, Вы Евангелие почитаете на сербском?»-  «Ну как Вы благословите».             

                -Практически вся литургия переведена на сербский язык. Они служат по-сербски. Так все у нас с ними общее, а некоторые прошения отличаются.

              -Но элементы церковно-славянского там остались еще?

              -Да. Безусловно.  Это южная редакция.  Она даже, может быть, в каком-то смысле ближе к тому древнему языку. Потому что как-то так все это очень красиво звучит. И  все понятно.  На службе паломники,  люди, которые изучают язык и даже не вполне изучают, но литургию, конечно, понимают все.

                 -А Евангелие и Апостол читают просто на сербском?

                -Да, да. Это читается на сербском, хотя у них есть, конечно,  старославянские служебники.

               - Это введение, в общем-то, недавнее.

                -Да, относительно недавнее.  Там в этом смысле достаточно, в хорошем смысле, демократично.   Какое-то благоговение есть к русской традиции, потому что русская традиция им очень дорога. Понятно, что сербский народ  помнит и прекрасно понимает, что он России обязан, можно сказать, своим существованием, своим спасением. Хотя они,  конечно, во многом и сами освобождались от ига Османской империи. Но в то же время в Первой мировой  войне очень большая заслуга была наших войск. И государь император в историческом этом процессе…то есть все это для сербов очень дорого.  На русском  кладбище в Белграде из  церковных деятелей нашей эмиграции  похоронен, скажем, большинству интеллигенции известный митрополит Антоний Храповицкий. Но не к нему идут на могилу. Приходят  к памятнику двум миллионам русских солдат, убиенных во время той самой Первой мировой войны. И это как мемориал, и как память государю императору Николаю Александровичу. Потому что почитают его.

                -Значит, они императора почитают.

                -Очень. Это большое почитание.

               -А почему? Вот Вы мне скажите, почему именно там? Почему именно в Сербии такое почитание? У нас вот и прославлен, и есть почитатели отдельные. Но разделение в церкви есть  все равно. Некоторые, особенно политизированная часть  нашего церковного общества,  упрекают государя в том, что он  был не такой   уж хороший организатор государственного управления. И как-то есть такое пренебрежительное отношение, ну вялое такое. Не сильный, слабый царь. Почему в Сербии-то?

                  -Ну здесь, я думаю, несколько причин. Одна из них, может быть,  самая главная -  жертвенный подвиг. Именно жертвенный подвиг государя  соотносится с их королем Александром, которого в 1934 году убили в Марселе, который отстаивал тогда непопулярные интересы православия, национальной  самодостаточности. И боролся с самыми  откровенными проявлениями  темных сил на территории  юга Словении, Югославии тогда. А также жертвенным подвигом князя Лазаря. Когда сербское войско уходило на Косовскую битву из Крушеваца, князю Лазарю накануне было видение такое, благословение такое: « Хочешь царствие земное? -  Турки будут разбиты.  Хочешь царствие небесное?  - Вы все поляжете.»  Князь Лазарь выбрал небесное. Я служил литургию в Крушеваце, в Лазарице,  второго июля  в день памяти Иоанна Шанхайского.  Ведь девять лет всего отделяет Косовскую битву от нашей Куликовской. У них 1389 год, у нас  1380 год. И вот эта память  как-то осталась. Это  жертвенность правящего человека, государя, который принимает на себя  иго народное  и жертвует собой, чтобы  что-то было. Вот это очень важно. Потому что в Сербии слишком много страданий, которые лично осознаются.  Нельзя сказать, что каждый человек там осознает это, сами знаете,  там другой менталитет, другая традиция, другие какие-то иные вещи, но там, где есть полнота веры, она очень глубокая и очень истинная. И это очень важно, показательно. И в богословской традиции, и в молитве, когда поминается владыка Амфилохий тот же и просто священники, которые служили, вспоминают всех умученных и убиенных. Убитых в Косове, пострадавших в годы репрессий.  Они поминают и нынешние жертвы -  невинно убиенных и на Украине, и в Сирии.  То есть они это воспринимают как органичную свою часть своей истории.

                    -Батюшка, а вот вы упоминали об Украине. Влияние Запада там чрезвычайно сильное. Как в Сербии относятся  к этому конфликту?

                   -Ну, они относятся так же,  как они относились бы и относятся к косово-албанской ситуации. Потому что они не воспринимают как минимум эту часть Украины как нечто такое особенное, а именно как часть России. То есть только таким образом. Это звучит везде, во всех богослужениях. То есть это реальный факт такой сознания народного, сознания интеллигенции церковной, с другими я не общался, естественно, только с церковным народом. Они воспринимают это как часть России, которую невозможно потерять. Для них это непонятно. Эти моменты, они вот так остались в памяти,  вот такой подход.

                 -А вы встречались, естественно, с церковными людьми, с епископатом?

                 -Да.

- Батюшка, мне кажется, у нас епископат превращается в какой-то, может, не очень пока еще большой части в князей церкви. Недоступность, высокомерие, которое очень смущает православных верующих и обижает. Все вспоминают счастливые годы гонений, когда было так тепло в церкви, когда не было средостения между священством, клиром и мирянами. Все понимали, что епископы принимают на себя главный удар страданий. Они были поистине страдальцы. И все страдали вместе с ними. А как вот в Сербии, на юге? Каково там традиционное отношение епископа с паствой, с клириками?

                    -Я не буду комментировать первую часть того, что Вы сказали. Здесь мы переживаем, видимо, просто другую ситуацию. Были маленькие совсем епархии даже в древней церкви, это можно  легко проследить по истории и в истории Церкви. Это очень важно. Другое дело,   какими должны быть отношения. То есть епископ должен быть родным отцом. Это во многом зависит еще и от личности. Но и от территории духовенство тоже очень много зависит. Как приснопамятный владыка Антоний Сурожский говорил: во-первых, виноват священник, во-вторых, виноват священник и в-третьих, тоже виноват священник. Это мы прекрасно понимаем. Потому что когда ты делаешь замечание какому-то человеку, я стараюсь их почти не делать,  иной раз сделаешь замечание и мучаешься неделю, а то и больше. Потому что  чувствуешь, что ты сделал какую-то   неточность. Потому что, если ты не донес слово утешения, оно не дошло до человека, а  слово утешения всегда лучше слова осуждения. Это однозначный факт. Но вот донести точно слово до человека, чтобы это легло в его сердце и как-то помогло ему понять ситуацию, очень важно. Потому что священник всего тоже не может. Это понятно. И не нужно на него неудобоносимые  бремена тоже наваливать.  Мы не социальные служители. Хотя  и это  так и есть. Но все-таки для священника прежде всего главная его обязанность - это литургия. И просто быть священником, да, который должен каким-то образом выполнять свое послушание такое. Вот  что владыка Амфилохий?  Для меня он всегда был  близкий человек в таком духовном смысле,  в богословском. А в личном смысле просто…я шел как-то, а он мне говорит: «Отец Сергий, а что ты не в алтаре?» Я говорю: «Владыка, ну меня не пригласили». А он говорит: «Ну Бог же пригласил тебя». Вот, собственно, таким образом как-то строились отношения. И богослужение, и просто общение в личной беседе, и глубина понимания, и глубокий интерес к тому,  что я переживаю.  Вот мы отслужили литургию, и он просит: «Отец Сергий, слово скажи». Надо было говорить,  он сам переводил.

                -Он по-русски хорошо говорит?

                 -Да. Но, главное, он очень точно переводил. И была абсолютная точность перевода. Того, что говорилось, чтобы это было доступно тем людям, которые, может быть, не так воспринимают на слух речь русского священника. И это тоже очень важно. Ну и владыка…второй епископ, который в Черногории, с кем мы общались, тоже абсолютно доступный такой. Они все очень заняты,  владыка Амфилохий  то в Косово, то в Белграде, то еще где-то, то Священный Синод. Где-то порядка 400 километров каждый день проезжает, общается с народом, с людьми. Где-то всегда служит в церкви. Пешком в горы, в монастыри, те, кто знает Черногорию,  знают, что монастыри там почти все горные. И вот он идет пешком на богослужение. Доезжает до определенного места, а дальше идет пешком. Бывает, что по несколько километров поднимается, хотя ему уже, по-моему, 69 лет, если не больше.

                  -Но они крепкой такой породы.

                   -Ну тут всё вместе. Вера дает крепость, и вот это тоже очень важно.

                  -Там монастыри большие?

                  -Нет, там маленькие монастыри. Там по несколько монахов, как правило. Больших монастырей нет. Женские монастыри есть очень даже такие приличные по количеству монахинь.

                   -А миряне? Люди-то после всей этой трагедии сербской, которую мы в конце 20-го в начале 21-го века видели, как там, народ-то очнулся? Потому что про Сербию говорили, что она самая безбожная была страна. И хотя меньше там коммунизм был по времени, чем у нас, но очень преуспевал там в атеизме своем. И люди там в основном крепкие физически, но духовно были далеки от церкви.

                     -Ну это был режим Иосифа Броз Тито, который, конечно, был антицерковный. И, безусловно, там поколения определенные были воспитаны, те, кто оказался вне церковной ограды. Но вот  люди, с которыми мне пришлось общаться  много лет назад и теперь, эти люди глубоко верующие, очень искренние. Очень такие в своем роде подвижники. Но у них есть определенный менталитет. Они всегда были поставлены в пограничные условия. И вот кровь, вера -  это для них очень важно. Потому что как они говорили: «По менталитету мы европейцы, а по вере мы православные христиане». Вот это некий внутренний менталитет нации -  он существует, и он есть. Конечно, в современной жизни какие-то вещи разжижаются, какие-то уходят, но это испытание всего мира, и России в том числе. Да и не только России. Мы это видим и в нашем образовательном пространстве.  Когда некоторые границы поведения, которые должны бы были быть  у светского человека,  советского интеллигента,  были достаточно нравственными. Современный человек, который воспитан уже в наше время,  не знает, что такое гонения. Когда тебя могли выгнать из вуза, и ты мог сильно пострадать.

                     -Причем необратимо.

                   -Да. Необратимо, на всю жизнь. Притом из-за какой-то, казалось бы, мелочи, чисто внешней, на которую никто не обращает внимания. За то, что крестик у тебя увидели или увидели, что ты в храм ходишь, и кто-то на тебя донес. Это мы прекрасно помним и знаем. Это было. Для современного человека это непонятно. Поэтому даже вот таких простых вещей, такого испытания, через которое проходило тогда наше поколение в разной степени, сейчас нет.   Наше поколение вырастило очень много священников, замечательных священников. И у них как раз, между прочим у большинства из них, хорошее светское образование. То есть можно просто перечислять одного за другим. Думаю,  что во многом тому же отцу Владимиру Воробьеву его блестящее университетское образование помогло в создании потом Свято-Тихоновского института. Это еще когда отец Глеб был жив. Отцу Артемию в его проповедях, отцу Дмитрию Смирнову - ему тоже когда-то полученное педагогическое образование.

                     -То есть это те, кто составляет плеяду звезд радио  «Радонеж». Всех авторов главных перечисляете сейчас.

                       -Ну это так сложилось. При этом вот это знание -  оно было потом трансформировано, то есть оно было потом как-то одухотворено. Потому что, когда мы были молодыми, никто из нас на амвон не выходил тогда, потому что мы жили в другой совершенно стране, в другую эпоху. И теперь сейчас это все нужно. Поэтому  хочется сказать, что наши ученики должны эту традицию как-то нести. Мне вот за моих выпускников, надо сказать, не стыдно. Причем если раньше у нас выходили филологи, историки, то теперь,  вот уже который год добрая часть выпускников поступает, например, в медицинские институты.  Меня это радует, что люди идут,  получают знания реальные,  поступают. И по результатам экзаменов, которые они сдали,  их просят, за них борются разные вузы,  и радует,  что по русскому языку хорошие у нас,  очень мощные результаты. Это меня радует, потому что родной язык - его надо знать хорошо,  и через это очень многое проясняется. В меньшей степени по математике, информатике. То есть хорошие результаты, но могли бы быть и лучше. Но тут я даже и не удивлен. Это, может быть, даже технические какие-то ошибки, какие-то невнимательности. А это вот тоже тенденция времени такая. Вот вроде когда-то мы славились математическими успехами, потом многое растеряли, люди разъехались в разные страны в 80-90 годы. Уезжали в разные европейские университеты. Сделали себе карьеру какую-то. Здесь уже математику не каждый может так вдумчиво и правильно преподавать, как это было бы необходимо, чтобы человек полюбил математику. Именно математику, и понял смысл этой замечательной науки. И просто научился с числами работать не на уровне пользователя компьютера, вот проникая в суть вещей, чтобы это велось не на древнегреческом,  а на современном как-то…

                  - Математика ведь музой считалась.  А в Средние века музыка и математика преподавались в одном курсе.

                   -Да. Это было у  хороших музыкантов, всех,  кого я знал в жизни, многие из них уже ушли…

                                    -Так и должно быть.

                 -Да. И это совершенно нормально. Филология, юриспруденция  - это же тоже было…Иван Ильин -  он тоже заканчивал сразу два факультета. Это было нормально.

                  - Вы были в Сербии не один. Это было  паломничество достаточно большое, большая группа, и там, по-моему, было десять детей из вашей школы.

                   -Да, у нас несколько человек изучают сербский язык,  и изучают они именно с интересом. Это  для меня крайне важно, потому что я никогда не заставляю людей что-то  изучать. И сербский у нас преподается как бы условно,  факультативно. И вот несколько человек изучают его,  и им нравится.

                  -Вот что они почерпнули в Сербии? Всегда же это польза. Не просто же смотреть направо, налево? Разнообразие праздное получается.

                  -Нет. У меня внук потом рассказывал всё про Неманичей и Карагиоргиевичей,  и это все для него очень важно. Это живой интерес к истории. То есть сербы - братский славянский народ, братская история, общие связи, в том числе и династические. И помощь государя императора нашего, о котором мы с Вами уже говорили.  Одна из епархий в Черногории считается  его задужбиной, и он считается небесным покровителем целой епархии, то есть половины области Черногории. Потому что когда-то очень много пожертвовал сам государь туда из личных своих средств. Это все памятно и дорого. И когда наши осознают эту живую связь, и литургическую, и историческую, это тоже очень важно.

                   - Вы там были почти что месяц?

                  -Да. Мы очень долго были. Для меня это было, если честно, очень тяжелое паломничество. Командировка была, можно сказать, официальная. Ну не можно сказать, а так оно и было.

                 -Ну а дети-то как? Обычно предполагается, что дети должны поплескаться в море.

                 -На  два дня мы в Черногории оказались, и то там погода в эти дни была достаточно суровая, дождь шел. Они немного поплавали, потом там не разрешали купаться, было штормовое предупреждение. Но они очень достойно себя вели.

                  -А монастырей сколько посетили?

                   -Тридцать.За двадцать дней.

                    -За двадцать дней тридцать монастырей??? И два дня дети могли хоть немножко море ощутить. Но они не были как-то обижены?

                    -Нет. Уставали, да. Падали. Но нас везде принимали. В некоторых монастырях были, конечно, очень спартанские условия. В некоторых -  очень современные, европейские, комфортные. Но ничего, нормально. Притом нас было 24 человека в поездке, одиннадцать из них дети, и взрослые…хор, конечно, свой был. Они могли петь. Когда нужно, литургию пели.

                  -А что детей-то держало в тонусе? Что за интерес-то их держал так, что они не расстраивались от отсутствия такого простого детского счастья?

-  Я думаю,  что внутри у них уже заложено вот какое-то такое начало. Вот видеть и понимать мир, и других людей узнать, и какие-то новые с точки зрения даже историко-географической места  посетить. Но все-таки в основании всего этого лежит  духовная такая память, которая помогает человеку себя идентифицировать, что он не эгоистичен, но  отзывчив. Дети есть дети. Они иной раз так шумели, что голова просто раскалывалась.

                      -Как Вы все это вытерпели?!

                     -И дороги были непростые, потому что серпантины постоянные. В общем, сложные дороги все-таки. Мы из Белграда потом уехали в Воеводину, потом с плоскогорья  вернулись  сюда, уже вниз спустились в Черногорию, потом опять поднимались…

                      -Красивые места?

                     -Да. Я люблю просто все это , мне нравится.

                   - Балканы соразмерны человеку. Не очень высокие, не очень низкие и очень живописные.

                  -Я  там душой отдыхаю. Мне радостна служба и общение с людьми.

                  -А какая радость просто с православными христианами  иметь дело, встречаться с единодушными людьми!

                   -Вот это и есть образование. Оно созидается через все это, через живую память, историческую, культурно-историческую, литературную память. Да вот это все очень важно.

                   -А атмосфера в школе? Собственно, вот Михаил Борисович Тишков, вчера у нас было большое интервью с ним по радио,   он настаивал на том, что образование и воспитание в школе православной осуществляется не только за счет дидактики, внешней назидательности, а за счет атмосферы, которая создается в школе православной, такой любви и  среды христианской. Вот какие вы цели главные видите в вашей школе? Эту ли? Или еще какие?

                   -Нет.  Образование в принципе нельзя разделить на получение знаний и воспитание. Это неправильно, на мой взгляд. Многие так до сих пор пишут, что вот есть такая-то часть, а есть такая-то часть. Это единый процесс в православной школе. И вот прежде всего в школе должен быть дух любви. Вот сам воздух, сама атмосфера напитывает. И тогда знания трансформируются.  Знания, начиненные любовью, не взрывчаткой, не каким-то кумулятивным зарядом, а вот любовью, когда дети  видят преподавателя, который их любит…

                    -Кто их духом-то насыщает? Кто этот дух-то создает?

                   -А это процесс обоюдный, идеологический. Здесь важно все. И отношение семьи, и отношение правильное, настрой детей и, естественно, педагог. Все вместе. Если будет только одностороннее влияние педагога на школьников, то это эгоистичный процесс, он не полноценный. Он, может быть, очень хороший, может быть яркая личность, но это не совсем полно. А вот когда это все вместе, то это вот правильно.

                   -Вы довольны своими педагогами?

                  -Я педагогами доволен. Собой не очень, а вот педагогами да.

- Там православия больше или знаний, профессионализма педагогического?

                -И то, и другое. Потому что я прошу, в каком-то смысле даже требую, чтобы было иногда и какое-то повышение квалификационных знаний, чего-то еще. И это просто необходимо. Потому что люди должны как-то расти. Хотя не должны буквально в букву того, что требует современная номенклатурная единица. Православный педагог должен быть немного другим. В этом я убежден просто. Он должен всегда сознавать, что Евангельская истина - это есть критерий того,  что есть. Те знания, которые педагог  должен преподать, вот они как-то должны способствовать внутреннему и внешнему развитию того человека, которому он дает эти знания.

                    -Батюшка, но когда мы начинали с Вами строить эти школы, найти таких людей было чрезвычайно сложно. Мы думали, вот вокруг все  такие умненькие, все такие университетские, все с такими знаниями. Что нам стоит школу-то организовать? И оказалось, что на всю Москву, чтобы люди были православными людьми, верующими и вместе с тем, чтобы они были хорошими, грамотными преподавателями, вдруг оказалось, что их  крайне мало. Мы их собирали как сокровища отдельные. А сейчас откуда вы берете педагогов? Есть ли у вас молодежь?.

                   -Да.  Мы берем молодых.   Наши выпускники приходят, уже возвращаются в качестве педагогов. Потому что уже несколько моих учениц пошли в педагогику по начальной школе. Некоторые другие факультеты закончили. Двух хороших девочек дал Тихоновский. Вот обе уже работают у нас в школе. Это очень приятно сознавать, что они так хорошо вписались в нашу парадигму. У них немножко методики не хватало, но это приобретается с опытом.

                - Спасибо Вам большое, помогай Бог Вам и дальше строить вашу школу. Это постоянно созидаемый организм, живой человеческий организм. Христианская община. И Христос посреди нас.