Перейти к основному содержанию

18:33 28.03.2024

Эфир от 05.05.2015, 22:05. К 70-летию великой Победы. Программу памяти монахини Адрианы (Малышевой), майора в отставке, подготовила Т. Москвичева

19.05.2015 07:55:27

Слушать: http://radonezh.ru/radio/2015/05/05/22-05.html

Программа составлена из фрагментов нескольких передач, посвященных монахине Адриане (Малышевой). На наш взгляд, в ней отразилась, пусть очень кратко, вся ее жизнь и все величие, не побоюсь этого слова, Русского человека, в  каких  бы условиях мирной жизни или на фронтах Отечественной Войны он не находился.

Рассказывает участница ВОВ, насельница Московского Пюхтицкого подворья – монахиня Адриана, в миру - майор в отставке Наталья Владимировна Малышева, запись Тамары Москвичевой.

Все эти годы, стесненные рамками эфира, воплотились всего лишь в нескольких передачах, о многом, конечно же, матушка Адриана умолчала, что-то не вошло в прозвучавший цикл, и вот, просматривая эти фрагменты, восстанавливаю самый-самый первый наш с матушкой разговор.

м. Адриана: - Родилась я в городе Феодосии, в Крыму. Мама у меня крымская гречанка. Отец был врачом, искал себе все какую-то необыкновенную жену и вот решил, что это его судьба.

Т. Москвичева: - В чем, как вы думаете, была необыкновенность Вашей мамы? Имя ее как?

м. Адриана:  - Нина. Во-первых, она человек с таким, я бы сказала, с очень твердым характером. Нам так по иронии судьбы пришлось жить в семейном общежитии Университета имени Свердлова, где впервые в Советском Союзе был организован университет Красной профессуры. А маму я ни разу не помню, чтобы за все время она хоть раз сняла икону. Пример того, что я, конечно, вот таких больше не видела. Все как-то все-таки прятались. К нам там заходили все коммунисты, а мама даже никогда в жизни никакого стеснения не показывала, это была ее вера, ее убеждение. Отец видно увидел в ней такую определенность, надежность. Она была очень начитанная, довольно интересная собеседница, и главное - вот такой у нее был внутренний стержень, твердый.

В Крыму, в Феодосии мы прожили очень немного, потому что уже началась Гражданская война, и отец увез нас всех к себе на родину, а он был из семьи потомственных священников. Но вот я маленькая там была, но до сих пор помню ту потрясающую совершенно усадьбу, изумительную, в которой лет 300 жили вот эти вот священники Малышевы. Это село Белое. У них престольный праздник Успение, это я очень хорошо помню. Я потом писала туда после войны, в епархию Крымскую. Мне сообщили, что церковь погибла во время войны, а усадьба сгорела. Жили там мы до 1925 года.

В 1925-м году мы поехали в Москву и стали жить вот в этом семейном общежитии. У мамы всегда висели иконы, и дети ходили с крестиками. Она была уверена, что Господь ее спасет вот за такую ее стойкость. Ну а я в школу пошла, с крестиком до третьего класса, пока на меня начали бросаться мальчишки, начали цепочки мои срывать. И мама сказала: «Они в следующий раз начнут топтать, ты ничего не сможешь сделать, сними». Крестик я сняла. Но я, правда, не вступала в пионеры. Там меня даже позорили, вывешивали плакаты, что единственный человек из класса… Но я знала, что маме не понравится. И я вот так училась. Хорошо очень училась.

Но а потом вошла в ту струю, такую, знаете, уже настоящего, советского, когда нам все время говорили, что все должны иметь какую-то военную профессию. Мы с детства в какие-то кружки ходили, в стрелковый, например, все военного направления. 1930-й год это был.

У нас рядом, где мы жили, был совершенно необыкновенный, до сих пор его помню, Страстной монастырь. Девичий Страстной монастырь. Очень красивый. И храм там был похож немножко на храм Христа Спасителя. Там были чьи-то мощи. Не помню, какой святой. В этом монастыре, я подвижная такая девушка была, шаловливая, не могла долго на одном месте быть. Единственное место, где я затихала - это у совершенно необыкновенного Распятия. Оно было огромное. Хватало мне только ножки достать, вот так вот со вбитыми гвоздями и такие хорошие там пальчики были и, видимо, их чем-то протирали, маслом душистым, и вот тут я затихала и приникала я к этим ножкам, и целовала их, и плакала даже, и так я любила это место. И вот лик Христа у меня остался в памяти, необыкновенный... И самое интересное, что когда я уже снова, через много лет стала ходить в храм, я нашла этот крест. Он находится сейчас в храме Знамения, который около Рижского вокзала. Там... Причем никто еще не знал из священнослужителей. Были разговоры. А когда я увидела… Я туда ходила на акафист Трифону, а тут прихожу и как-то слышу акафист Кресту, в другом приделе. Я остановилась. Там люди всегда пели – «Кресту Твоему поклоняемся, Владыка». И я с ними пела. И потом пошла приложиться к Кресту. И когда я к нему приложилась, я вдруг почувствовала вот этот запах необыкновенный, который у меня уже в жизни был. Я прям глаза поднимаю и вижу все это. Ноги все были, знаете, от поцелуев, от всего стертые. А аромат необыкновенный остался… И потом вдруг я спрашиваю у батюшки: «Батюшка, батюшка откуда у вас это распятие?!». А он спрашивает: «А что?». Я говорю: «Я знаю, откуда оно!». – «Откуда?». – «Из монастыря Страстного».  Он говорит: « Слава Богу, мы   ищем, ищем определенно, когда кто-то Его узнает». Я говорю: «Я вам гарантирую». И  вот все время туда было как моё, моё.

Т. Москвичева: - А тогда монастырь был действующий?

м. Адриана: - Тот монастырь сначала был действующий, когда мы в Москву приехали, и мама меня туда водила. Монахини там такие были очень хорошие. Вы знаете, где он находится? На Пушкинской площади, где сейчас кинотеатр. А тут фонтаны, фонтаны, сквер такой. Так вот, вся эта площадь, вплоть до Тверской улицы, это была площадь монастыря. Была большая стена, как в Новодевичьем. Такая же кирпичная вокруг. И поскольку я  была такая очень подвижная, эти матушки говорят маме: «Оставляйте ее у нас ночевать время от времени. Потому что мы ее на ранней причастим, и она успокоится, ей ждать не надо будет долго» (смеется).  И я там  любила у них оставаться. Так мне было хорошо.  Мне было лет 12 уже. Потом их вдруг всех выселили оттуда, монахинь, храм взорвали. Я помню, мама страшно плакала. А в эти келлии поселили каких-то китайцев, которые у нас обучались, в этих келлиях они жили.

Так вот, я постепенно училась, овладевала всякими оборонными профессиями. И курсы медсестер окончила, и на лошади скакала. И  мне как-то все легко очень давалось. Правда, вот дома надо было быть в 22ч. Мама сказала, и никаких разговоров. Так вот до конца, до самой войны я в десять часов вечера должна была быть обязательно дома. Но я к этому привыкла. И я как-то находила больше отраду вот среди людей. Вот почему я в монастыре вдруг. Они меня очень обогрели, как-то сразу полюбили и на меня стали мерить свою одежду монастырскую. А потом я позже познакомилась с одной монахиней. Еще я не  была в монастыре, а пока ездила в паломничество. Вот так я ей слегка рассказала про Страстной монастырь. Она на меня так посмотрела и говорит: «А вы знаете, что это признак такой - человек, который одел монашеское одеяние, он уже не снимет, он придет обратно сюда». Я тогда засмеялась. Мне и в голову не  приходило. У меня были совсем другие планы. Но как же, авиационный институт! Раз уж в летчицы не взяли. И вот нас воспитывали так, что мы все должны героями быть. Обязательно. Чтобы что-то достичь.

Т. Москвичева: - Обогнать.

м. Адриана: - Обогнать. Обязательно рекорды всякие ставить. Нас все это очень увлекало, и особенно нам стали фильмы показывать про какую-то ткачиху, которая необыкновенные рекорды поставила. Ее тут везде показывали. И все – «о-о-о, хочу ткачихой быть!» (смеется). Стахановец там появился. Ему устроили такие особые условия, чтобы он смог эту норму  в 20 раз перевыполнить, а мы-то действительно думали - такой стахановец, такой трудолюбивый, такой необыкновенный. А там у него специальные помощницы были, специальные ему транспортеры особые, оборудование, всё! Он только своим этим отбойным молотком. Но Стаханов на весь мир  известен. И все думали – «ой, почему я не шахтер?».

Т. Москвичева: - А вот эта золотая середина? Вы все-таки были в Церкви?

м. Адриана: - Да, именно так. И вот знаете. Вот сколько я так вспоминаю. Хоть я и крестик не носила, все равно у меня вот эта святость, она осталась. Я за всю свою жизнь ни разу не пошла ни на какой антирелигиозный доклад, там же кружки без конца были. Ни разу не ходила… Ни в одном спектакле, где вот хоть чуть-чуть как-то мазали, никогда не участвовала. Никаких стихов не читала. А вообще любила где-то там выступать, стихи читать. И вот, когда в институт уже поступила, позже, уже через несколько месяцев появился у нас новый студент…

Т. Москвичева: - Учились Вы в МАИ, да?

м. Адриана: - МАИ. Я вот с мальчишками, с мальчишками… и всегда считала, что за мной ухаживать не будут, и вот вдруг подвел он меня к зеркалу и сказал: «Ты что так про себя говоришь, что ты не красивая?! Не смей так про себя говорить!  Посмотри, какие у тебя глаза! Посмотри, какая у тебя улыбка!». И, Вы знаете, у меня тут ощущение было, как вот лягушка-царевна была, что с нее сползает шкура страшная. Вдруг мне начали все говорить: «Ой, ты так изменилась, расцвела». А я просто поверила ему.

Ну и скоро потом война была, и он пошел первым в летчики, и 25 октября 1941 года он последний раз взлетел и не вернулся. Его Михаил звали. И он, знаете, такой был… Мне рассказывали его товарищи, я потом их находила, что он летал на самолете, на продырявленном уже, который надо было ремонтировать. А он прилетит, опять возьмет оружие, патроны для своего пулемета, он же один летал, истребители они такие, все сам делал. И вот полетел последний раз под Малоярославец. Такая каша говорят была, самолеты не поймешь, друг за другом, где и те, и наши. В общем, ужасная мясорубка была… И ему в 1941  году было 24 года. А вслед за ним пошел младший брат его, который в 21 год погиб. То есть вся семья. Отец до этого погиб. Отец у них тоже летчик был. Мать осталась одна с дочкой. Когда война началась, он ушел Михаил. Я не знала, какая у него там судьба, где что. Но я уже тоже сказала, что я пойду обязательно в армию.

А меня поначалу никак не хотели брать. Я худенькая такая была. Все трясла им своими достижениями по оборонным профессиям. А я была так воспитана, что немцев мы разобьем, самое большее - три месяца они продержаться, и  мы им так наколотим, что весь мир освободим от фашизма. Я боялась, что я не успею. Понимаете? Не  успею попасть на фронт. Я очень патриотка была большая. У меня  до сих пор осталось две больших любви - это моя вера и моя Родина. И я их действительно по-настоящему очень люблю. И еще я очень любила армию. Ту. Нашу русскую армию. От начала со всеми историями. И продолжаю ее и сейчас любить. Все равно я ее люблю. Люблю вот такой. Вот три вещи, которые я сейчас больше всего люблю. Но моя вера со всеми, конечно, моими святыми любимыми, у меня их много.

Т. Москвичева: - Вера, Отечество и Армия…

м. Адриана:  - Да. Вдруг начинают приходить сводки страшные. Отступаем, отступаем… И к октябрю 1941-го немцы уже подошли совсем вплотную, 20 км оставалось до Москвы. И тогда  мы вдруг услышали и по радио, и плакаты стали висеть «Все - на защиту Москвы!». И тогда уже брали без разбора всех.  И вот я попала в такую часть истинных москвичей, которые не подлежали никакому призыву, никак. Это всякие инвалиды, старые люди, состав был такой от 16 до 60 лет. И  это было 16 октября, а 20 октября я уже была там. Я пришла в райком комсомола и сказала, что я хочу вот в эту дивизию. Я услышала, что собралась дивизия для защиты Москвы - Московская ополченческая дивизия. Правда, официально это была ополченческая, а называли они себя Третья Московская коммунистическая дивизия. Не знаю, почему но так. И так посмотрели на меня странно. Потому что в основном все уезжали. Москва уже пустела. Знаете, такая страшная была. Учреждения рвали свои все документы, и они, как листья, летали из окон, ложились на мокрую мостовую. Страшно жутко было. Магазины все открыли – берите говорили. То есть ждали, что немцы придут. Чтобы не им досталось, а пусть люди все разберут. Вот так вот было. Ну и я до сих пор себя уважаю за то, что я не в такой разгар, когда я считала, что через три дня мы победим, а вот в такой вот ужасный момент для Родины, я все-таки осталась при своем убеждении и пошла. Слава Богу. 

Я, знаете, как вот за какую-то честь, которую мне Господь послал, с такой  благодарностью вспоминаю, что вот Он меня утвердил в этом. Потому что я, знаете, как вот физически, телом я сопротивлялась, думаю «что тебе, езжай, твой институт в Алма-Ату едет, там тепло, светло… всё, что угодно… а ты что здесь? куда ты идешь?!!!». Это тело говорило так. А вот внутри всё – «нет, ты будешь защищать Москву, и всё!». И вот я считаю, что мне какая-то честь была такая. С благодарностью вспоминаю.

Был май 1942 года. Восемь месяцев я пробыла в таких условиях, и мне предложили поехать на два месяца в центр партизанского движения. Там как  повышение квалификации разведчиков.

Т. Москвичева: - Матушка, скажите, видели ли Вы у кого-нибудь на груди или в кармашке крест, иконочку?

м. Адриана: - Я лично ни разу не  видела.  Вы знаете, что это возможно было среди мобилизованных полков. Вот этих мальчишек, которых из деревень брали. Все из разных мест, из разных семей… и такие вот простые ребята, а наши все были, которые пришли на защиту Москвы, это пришли такие, как вам сказать… москвичи уже с накопленным страхом, осторожные, очень дисциплинированные в этом смысле - ни одного лишнего слова, ничего, никогда.

Т. Москвичева:  - Матушка Адриана, теперь давайте поговорим о втором Вашем  назначении. Там, где Вы встречались, тогда он был генерал-лейтенант Рокоссовский. Вы когда попали в эту группировку.

м. Адриана: -  В лесу были. В палатках. Мы считались штабные. Первое у меня было задание. Деревня была недалеко от нашего расположения немцами занята, а в лесу, не так далеко, были партизаны.

Т. Москвичева: - Матушка, а какая это местность была?

 

м. Адриана:  - Это Сухиничи, вблизи где-то. Мы разгружались в Сухиничах, а потом ехали на машинах. В лесу ставили вот эти штабные большие палатки.  Смоленская область. Каждый по своей службе находился в своей палатке, там же не вдалеке была палатка командующего Рокоссовского. Потом там политотдел где-то был еще. Политотдел армии. Вот тогда он был генерал-майором. И в этой деревне немцы спокойно жили. Но потом, как мне всё объясняли, давали задание, сказали: «Деревня длинная, и с той стороны там немцы заняли, а вот с этой стороны - с левой, в деревне живет человек, который нам помогает. Партизанам нельзя вылезать из своих убежищ, они могут только подрывными работами заниматься. Но вот когда диверсиями занимаются, тоже пишут все-таки вот шифровочки и отдают мужику, который живет в крайнем доме, который нам обещал помогать, и вот мы должны ходить к нему чтобы его не выдавать». Ну вот мне говорят, что был  послан туда разведчик к этому мужику и не вернулся, и мы не получили сведений никаких. Вот тебе задание - ты туда отправляйся в деревенском платье, легенда - ты на рассвете, когда вся деревня еще спит, рано-рано выйди из леса потихонечку, боком обойди и в эту избу войди. А легенда, если с немцами встретишься, ты - племянница, он подтвердит. Не показывай, что ты язык знаешь. В случае, если ты их разговоры услышишь, наматывай на ус. А признак такой, когда ты будешь еще в лесу, не выходя из леса, в самый краешек подходишь. Пистолетов никаких не было. Не дай Бог, они бы отыскали оружие, это уже все. У нас самое наше единственное оружие было - это очень хороший маленький биноклик. Он так под театральный был сделан. Один раз немец его увидел у меня,  спросил. А я ему сказала, что это мне немец подарил. Вот, значит, биноклик, смотри в него внимательно. Изба, рядом сарай, у сарая должны стоять грабли у стенки. Если они стоят зубьями в стенку - значит спокойно, выходи иди. Если грабли стоят на тебя смотрят, значит что-то не так. Может какой-то немец зашел, что-то попросил, кто знает. Ну, хорошо, ладно. Там до определенного места меня проводили. Дальше я пошла сама. Ночь попала. Я там поспала в травке. Отряхнулась,  уже рассветает. Взяла свой бинокль, смотрю, грабли спокойно стоят, как мне надо. Но сейчас мне надо скорее проходить. Ну и так, пока отряхивалась, еще немножко головой снова туда. Смотрю - мелькание какое-то, девушка , молодая женщина подскочила к этим граблям - на тебя смотрят. А раннее- раннее утро, еще солнце не встало. Лето же было. Я опять отшатнулась. Думаю, слава Богу, что я не вышла. Мало ли что. Там ведь достаточно заметить, что я из леса вышла. И что я от них убегу? Нет, конечно они меня догонят. И я обратно метнулась. Что такое? Как? Чему верить? Но мало ли,  может она случайно? Думаю, у меня же задание такое - я должна узнать что, где и сведения все получить, и всё. Потом опять - что такое? Мужик идет, я поняла по описанию, что это хозяин этой избы. Подошел к этим граблям и снова их поставил вот так. Думаю: «Нет, нельзя туда идти. С одной стороны, безопасно, может девчонка просто ошиблась. Нет, по всему ее виду она очень спешила и как-то даже оглядывалась, смотрела, когда ставила. И потом я вспомнила, почему-то разведчик пропал, неизвестно где…». Ну, думаю, ну ладно, будь что будет, еще подождала немножко.

Т. Москвичева: - А он-то куда шел? Этот мужчина?

м. Адриана:  - Вышел из дома и вернулся, обратно туда их повернул, в безопасное положение. И вот у меня что – выходить надо сейчас, пока никто в деревне не видит. С другой стороны, что-то внутри у меня сопротивляется. Вспомнила, как в школе моей второй все время говорили – главное холодный рассудок, внимательность, осторожность, никому жертва не нужна. Как будто, знаете, вот эти слова выскочили у меня. Ну, я думаю, будь что будет. Тоже как будто мысленно перекрестилась и думаю, не знаю, что лучше туда ли идти на погибель, когда меня могут за то же самое и под трибунал отдать, за невыполненное задание и все что угодно.

Т. Москвичева: - А говорила «Господи, помоги»?

м. Адриана: - Это у меня все время было так – «Ой, Господи, помоги, Господи помоги мне!». Ну и пошла я понурая обратно. Иду, думаю –«ну, будь что будет, ну что делать»...

Т. Москвичева: - Вы обратно в лес пошли?

м. Адриана: - Обратно к себе пошла, в свою часть. Так иду прям какая-то, думаю – «ну всё… обещала хорошо задание выполнить..». И уже когда совсем близко подошла, вдруг смотрю, от этих палаток ко мне бегут мои сотрудники, которые там в штабе тоже работали – «ой, мы думали мы тебя больше не увидим». Оказывается партизаны прислали девочку, она со мной либо разминулась, либо опоздала, чтобы предупредить, что этот мужик, оказывается, выдал этого разведчика, потому что немцы его напугали и сказали, что если он не будет им помогать хоть чем-то, то его немедленно повесят. А это вот его невестка была. Ее муж воевал, сын его. И она решила хоть одного человека спасти. Ой, все мне неожиданно, она живая и главная еще молодец.

Рокоссовский меня вызвал к себе. «Но Вы, оказывается, еще и умница», - говорит мне. Как он мне сказал: «Ну, чем же вас наградить?».  А я говорю: «Ничем не надо, только позвольте мне с Вами служить до конца войны». Отрапортовала. Он засмеялся и говорит: «Но почему ж так? В армии служить можно долго, до конца жизни».  Потом сразу говорит: «Хотите домой съездить?». И я: «Ой, очень хочу!». А у меня у сестры кто-то родиться должен был за это время. – «Ну вот, завтра машина идет, он вас привезет и за вами заедет». Это единственная возможность. Мне нельзя с людьми встречаться, вместе ехать, чтобы моя физиономия не попала никуда. А в машине, в своей. И я, значит, утром выхожу рано, водитель подходит ко мне, улыбается, такой большой-большой сверток у него – «вот это вам, от командующего подарок». Думаю, ну все как в сказке - увезли падчерицу в лес, чтобы ее убить, а она там попала к Морозке и вернулась домой. А два дня назад еще тряслась от страха, что меня куда-нибудь в штрафбат отправят.

Т. Москвичева: - Почему?

м. Адриана: - За невыполненное задание. А как же. Мало ли что.

Т. Москвичева: -Все-таки дорожили людьми в войне.

м. Адриана: - Может быть не везде. Но у Рокоссовского - да. Ну, вот и я, значит, приехала домой.

Т. Москвичева: - А вы в форме были?

м. Адриана: - Да, тогда у меня военное платье такое было, с погончиками.

Т. Москвичева: - Смотрю на Вашу фотографию улыбающуюся, красивая… А вы знаете, сейчас уже в монашеском облачении Вы намного красивее, кажется.

м. Адриана:  - Ну что ж, тоже хорошо… Ну и, в общем, мама меня так встретила хорошо. А на кроватке лежит такое чудо! Совершенно необыкновенное чудо, с такими  огромными глазищами. И реснички такие  большие! Это мой племянничек, 8 месяцев ему было, Севочка.  Я побыла два дня. Ничего не рассказывала, конечно, воюю и воюю.

Т. Москвичева: - Что разведчица не знали?

м. Адриана:  - Нет, нет. Даже про то, что я там была в разведке. Ну, в армии и все. Единственное, что мама обратила внимание, что у меня тогда еще кубики были, но это лейтенант. Это после того, как я закончила партизанские курсы, нам присвоили. Мы сдавали экзамены. Кому младшего, а мне  лейтенанта.

Т. Москвичева: - И вот вы съездили на побывку домой?

м. Адриана: - И вернулась обратно. И очень скоро Рокоссовского перевели командовать фронтом Донским. Тогда как раз Сталинград был, в сентябре уже, надо было там новый фронт открывать, и он стал командующим фронтом, и стал своих таких, с кем он привык работать, к себе забирать. Но поскольку он мне обещал, что до конца войны я буду с ним служить, он и меня тоже забрал. Но почти всех своих, потому что все к нему хорошо относились.

Т. Москвичева:  - Но без напоминания так?

м. Адриана: - Конечно. И с удовольствием с ним.  И ему уже приятно. Люди к нему привыкли, и он их всех знает. Но, в общем, там началась у меня сталинградская эпопея, в которой, собственно говоря, кроме ужаса вспомнить нечего совершенно. Там такая была каша. Особенно для меня. Мне там пришлось уже работать переводчиком - где-нибудь там немца захватят в плен, надо было срочно его допрашивать. Я то в одном месте была, то в другом. И вот тут я насмотрелась, конечно, кошмарных вещей. Ужасных, всевозможных. Столько трупов вообще, сколько я видела под Сталинградом и в городе самом, я за всю свою войну не видела и сотой части. Не было вот этой привычной для меня атмосферы фронта и линии фронта. Там противник, а тут мы. Там насколько все было… Почему-то у меня от Сталинграда один какой-то ужас остался в памяти. Момент вот только один я вспоминаю, который у меня остался. Послали меня в одно подразделение, быть там с ними, и в это время это подразделение было окружено немцами. Они решили тут немножко отвести душу, окружи эту нашу группу всю и начали забрасывать минами. Некуда было деваться совершенно. Там внизу уже Волга. И один мальчишечка там был в этом батальоне, лет 16-17, и мина ему оторвала обе кисти рук. У него была граната, он каким-то образом вытащил эту гранату и зажал ее между локтями, зубами вытащил эту чеку и с поднятыми такими руками пошел к немцам. И они думали, что он сдается. И мы тоже. Потому что он поднял руки. Все это у меня на глазах было.  И вот, когда совсем  вплотную к ним туда подошел, она взорвалась. Его, конечно, на куски. И он там положил очень много. Граната очень хорошо сработала, противотанковая была. Нарушился этот вот строй, которым они хотели нас уничтожить. Конечно, во-первых, они совершенно неожиданно так погибали, а которые остались живые, они не знали, что делать - то ли помогать этим раненным, то ли что-то еще. А наши в это время успели вылезти оттуда.

Т. Москвичева: - То есть командование знало, что он пошел на такой подвиг?

м. Адриана: - Но героя ему не дали почему-то. То ли некогда было… Написать написали.

Т. Москвичева: - Вы не помните его имя?

м. Адриана: - Помню, что его Леша звали.

Т. Москвичева: - Сколько имен Вы, матушка, называете… И хочется, чтобы люди запоминали эти имена – Михаил, Николай, Алексей, Иван… Как там коротка была дорога к подвигу. Вот простой обычный паренек и вдруг так…

м. Адриана: - Да. Причем, как мне потом рассказали, он пристал к ним, он не был, так сказать, членом этого батальона. Батальон направлялся эшелоном в Сталинград. Он залез на крышу вагона, когда эшелон этот шел, и решил с ними вместе воевать. Его хотели сбросить – мальчишка ведь совсем. А он сказал: «Ни за что не пойду. Я с вами». Вот этот мальчик Алеша. Ну а потом как-то его оставили. Потом конечно записали, потому что надо было продовольствие на него получать. А он не  был мобилизованный.

Т. Москвичева:  - Для нас он - герой.

м. Адриана: - Конечно герой. Я вот его вспоминаю как чудо какое-то необыкновенное. Вообще я все время говорю, что, да, полководцы у нас были под конец очень хорошие. Поначалу они как-то растерялись, много было и ошибок всяких. А талант потом все равно проявился. Но никогда бы, без этого потрясающего героизма простых солдат и этих молодых офицеров, никогда, никакой командующий так не добился бы вот таких успехов, как бы он не был талантлив. Потому что такая у них преданность была этой работе боевой.

Т. Москвичева: - Вы сами сказали еще важную вещь, что сами-то Ваши руководители, начиная от Николая Михайловича Берендеева и кончая Рокоссовским, они же вам показывали личный пример, своим примером воспитывали.

м. Адриана: - Конечно. Можно было воспринимать это, можно было не воспринимать, а вот личный героизм такой – все-таки это уже что-то такое чисто генетически русское, православное. Мне потом немцы очень часто говорили, причем разные, не то, что они сговаривались, они говорили: «У вас сумасшедшие какие-то. У нас никогда в жизни, чтобы немец вот так полез на пулемет, закрывая собой, чтобы группа вся прошла, или тащить вот так своего раненого под пулями… А у вас какие-то удивительные люди. У нас таких не было, сколько мы воевали, через сколько стран прошли, таких, как у вас, мы не видели».

Т. Москвичева: - А вот медали или орден?

м. Адриана: - Ну а как же! Живые, красивые ордена, но я сюда с собой ничего не взяла. Вот ин.Геронтия, она у нас внештатный фотограф, и вот она меня буквально заставила, приехала ко мне домой, когда я поехала, и она со мной, я подумала «ну, хорошо, едет и едет», а она оказывается с фотоаппаратом. В шкафу у меня висит пиджак, и на пиджаке уйма таких орденов и медалей.

Т. Москвичева: - Уйма?

м. Адриана: - Уйма. И она мне пиджак одела, апостольник туда спрятала, ну и сфотографировала.

Т. Москвичева: - Покажите, пожалуйста.

м. Адриана: - Сейчас. Вот эта фотография уже после войны, попозже. Это в военной форме, это вот фотография, когда я – рядовая, в открытой разведке. А вот это хорошая женщина, не узнаете?

Т. Москвичева: - Ой, сколько наград!.. матушка… Вот это да!

м. Адриана:  - Это когда я в отставку уходила.

Т. Москвичева: - Это 1988-й год? И здесь какие погоны? Кто Вы? Капитан?

м. Адриана: - Я сейчас майор.

Т. Москвичева: - Как хорошо прийти и ничего не знать, и узнавать на месте – такая радость!

м. Адриана: - Капитана я по службе заслужила, а майора мне присвоил В.Путин 5 лет назад, мне звонят из военкомата и говорят: «Имейте в виду, что у вас присвоено новое звание».

В 1949 году только я приехала из Германии домой. Брат мой очень хотел, чтобы я все-таки закончила институт, мои данные в архиве сохранились и меня приняли прямо на третий курс, я так обрадовалась! С таким упоением я влезла в эти конспекты, учебу, такое удовольствие получала! И я очень хорошо закончила институт, защитила диплом, и меня направили работать в НИИ-88, а это было то самое НИИ, которое под название ОКБ-1 (Опытно-конструкторское бюро 1), которым руководил Королев. Я попала в ОКБ-2, которое занималось ракетными двигателями. И когда я кончала институт, у нас была дифференциация, на 4 курсе взяли весь наш курс и разделили на три группы, я написала заявление, что я хочу в группу ракетных двигателей. В этой группе был 21 мальчик, а из девчонок я была там одна, в этой группе. Диплом я по этой теме защищала и, наверное, понравилось, потому что меня направили как раз туда. И вот в ОКБ-2 главный конструктор был Исаев, очень знаменитый в своем мире, человек совершенно необыкновенный. Алексей Михайлович Исаев – удивительный, конечно, человек. У него сочеталась такая простота в общении с людьми с отсутствием какого бы то ни было панибратства, понимаете, вот он очень просто разговаривал, знал почти всех по именам, но он настолько высоко по своему интеллекту был, что никому не приходило в голову пользоваться этой его простотой в обращении. Истинное уважение, которое дается человеку не по его рангу, не по его чину, а вот за такие его личные внутренние качества. И Исаев, и Королев очень любили людей с фантазией, очень любили новые идеи, пооощряли вот этих людей, которые что-то свое вкладывают, имеют. Потом они и поумирали очень быстро, 60 лет не было ни тому, ни другому. Умерли, так было жалко… Я ушла. И пригласил меня один главный конструктор. И все 25 лет я точно знала, что родина моя все-таки там, и вот все 25 лет я испытывала тоску вот по таким необыкновенным руководителям, которые волю дают, понимаете? И так хорошо поддерживают, и так помогают во всем. Я все время сравниваю, говорю: «Исаев с нами обращается как хорошая большая собака со щенками – бросает их в воду, и вот давай – выплыл, значит, из тебя толк будет, а если будешь барахтаться очень долго, значит, ничего и нету». Он нагружал сразу очень серьезными делами и смотрел, как они справляются. Если видел ошибки, говорил, но смотрел, как реагирует человек.

Т. Москвичева: - А вот сейчас есть такие люди?

м. Адриана: - А на новом месте первое, что я услышала, мне сказали, развалившись вот так в кресле, говорит: «Как Вам сказать… мне думающие инженеры не нужны, мне нужны исполнители, а думать я сам умею». Что еще скажешь?.. Он боится конкурентов, а те наши руководители не боялись.

Т. Москвичева: - Вот таким образом наша наука теряет свои позиции, да?

м. Адриана:  - Конечно. Вот тут человек будет умный, будет действительно создавать какие-то проекты, конечно, волей-неволей придется ему уступить место. А там не боялись, там знали себе цену. Эти руководители знали, что чем лучше относишься к людям, чем больше их поощряешь к самостоятельной деятельности, тем больше с них можно взять. В общем, короче говоря, я вот так проработала. А потом у меня была встреча с сыном моего однополчанина, он жил в Ленинграде, а сын его Сережка иногда приезжал в Москву, школьником еще, потом уже в институте он учился. И вот однажды они перестали мне писать, и мне отвечает вдова этого моего однополчанина: «Мы тебе боялись написать, зная твое общественное положение. Сережа окончил университет, стал работать в НИИ, внезапно все бросил (он уже был член партии), выбросил партийный билет, сказал, что он его потерял, а сам ушел в семинарию. И в настоящее время он уже рукоположен в священники, монах, и направлен на приход в Ярославле». И я ей отвечаю, что ты из-за этого и мне боялась написать, и вообще тоскуешь из-за этого, такое горе. А она мне пишет: «Ты представляешь, когда человек находит для себя что-то такое большое, высокое, нужное, это счастье, счастье, ты должна радоваться!». Она так обрадовалась и говорит: «Поехали туда навестить». Приехали туда к нему, и вдруг я вижу – избушка, заборчик, колодец, удобства на улице, поднялись мы по такой шаткой лестнице, потолки со щелями, стены ободранные, в общем, ничего такого там нет. Я, как привыкнувшая к хорошей жизни, должна была бы прийти в какой-то протест, но вдруг, помимо моего сознания, у меня поднялась волна такой радости, такого восторга, такого умиления, и я только сказала: «Господи, какую же ты веру дал этому человеку!». Чтобы вот так вот, все бросить, одному уехать в этот медвежий угол, и быть таким умиротворенным, таким радостным изнутри, что от него исходило какое-то сияние, от его таких очень внимательных, глубоких глаз. И я про себя прошептала: «Господи, и мне такую же веру дай». На следующий день я была на службе в храме, который был в этой деревне, купила себе крестик и после большого-большого перерыва одела простенький оловянный крестик на простой веревочке, чувствую его теплоту до сих пор, я его не снимаю, тот крестик, который как раз был для меня.

Т. Москвичева: - Матушка, первое чувство, которое было, когда я познакомилась с Вами, что вот матушка прошла по дорогам фронтовым, будучи воином нашей армии, живота не жалела за други своя, а вот теперь она снова воин, воин Христов. Скажите, вот что для Вас значит находиться здесь, на подворье Пюхтицкого монастыря? Кто для Вас сестры, матушка Филарета?

м. Адриана: - Наша матушка Филарета – моя любимая матушка, я ей буду всю жизнь благодарна за ее отношение ко мне. Я стараюсь, стараюсь хоть немножко сделать что-то такое полезное, нужное, сколько можно, пока я еще хоть что-то могла. И отношения у меня очень хорошие со всеми сестрами, потому что они видно тоже чувствуют мое стремление к такой жизни, какая у нас в монастыре.

Когда наступили праздничные дни, прошла Пасха к нам приехали навестить матушку Филарету две игуменьи – настоятельницы ближайших к нам монастырей, и одна из них – настоятельница Иоанна-Предтеченского монастыря матушка Афанасия подошла ко мне и пригласила меня очень мило, вежливо, как будто мы почти равные с ней, очень тепло и хорошо, отказать было совершенно невозможно, пригласила меня встретиться с учащимися православной гимназии, которая при этом монастыре. Я конечно согласилась. Я приехала туда, на меня устремились я уж не знаю сколько там пар глаз. Я почему-то сразу почувствовала себя очень просто, потому что увидела не просто любопытство какое-то, не желание услышать какие-то очень интересные рассказы, приключения военных лет, а какое-то очень доброе отношение и желание что-то нужное для себя от меня услышать. Я им говорю: «Я вас развлекать не буду, я не буду вам рассказывать какие-то истории занимательные, я буду с вами говорить о другом. Я буду с вами говорить о том, как мы друг другу верили, как мы друг друга спасали, какая была надежность в отношениях, какая была самоотверженность, какая была любовь к родине. И вам говорю, вы мне можете поверить, я, как человек, проживший жизнь, я вам могу сказать – иногда вы ходите друг к другу в гости, иногда завидуете, приходите домой и говорите: «Мама, у нас тут так плохо, а там такая мебель красивая, такие вещи… а вот эта девочка так одевается хорошо, а у меня ничего нету…». Ребята, запомните раз и навсегда – вы будете жить и вы забудете этих людей, у которых была шикарная квартира, шикарная одежда, вы их забудете, а вы будете помнить тех, кому вы вовремя подставили плечо, помогли в жизни чем-то очень серьезным, и когда другие также пошли, может быть чем-то жертвуя, вам навстречу, вам помогали, вас подняли. Вот этих людей вы будете всю жизнь помнить и будете им благодарны. Этим будете жить, и будете считать себя счастливыми, если вам удалось хотя бы одному или двум человекам серьезно помочь. А все остальное ерунда!

Сейчас вот, к сожалению, молодежь часто говорит: «Какая разница каким образом зарабатывать деньги, деньги есть деньги, они приходят и уходят». Но это же страшная фраза, страшная. Не дай Бог вам, чтобы она как-то бы вас коснулась. Вот я очень бы хотела, чтобы вы прониклись вот этими моими словами. И кроме того, еще вам нужно по-настоящему полюбить свою родину. Сейчас вы еще молодые, может быть этого не понимаете, но это надо как-то в себе выращивать с самого начала, также как вы любите свою мать, чтобы не было, даже когда вы на нее обижаетесь, но вы же никогда не побежите на улицу кричать об этом, показывать всем, какая у вас мама, что она вас наказала или отшлепала, нет, это мама, и никогда своего дорогого человека, если он даже желает какие-то ошибки, вы никогда не будете выставлять на показ. А посмотрите, что сейчас творится у нас – все, кому только не лень, все говорят всякие гадости, пишут, и, к сожалению, многие из нас начинают смотреть это всё, слушать, иногда даже говорят: «Но ведь это же правда!». Но ведь не всякую правду можно выносить из своего очага на улицу всем на поругание. А вот эта гадость, которая сейчас идет на нашу родину, на нашу прекрасную Россию… Но все равно Россия встанет, она будет такой, какой ей положено, поскольку это православная страна.

Т. Москвичева: - Матушка, но много ведь и лжи идет?

м. Адриана:  - Конечно. А ложь-то вообще нужно сразу отвергать, и даже прекращать какие-то отношения вот с этими людьми, которые такие вещи говорят. Даже если это вот ваши товарищи по гимназии вдруг начинают повторять такие вещи, вы их должны останавливать, потому что это  говорят о вашей родине, т.е. о ком-то очень родном и близком. Я считаю, что счастье мое большое, что у меня в сердце самые дорогие, самые любимые – это моя вера православная и моя родина, которую я любила и буду любить, что бы ни случилось. И очень хочу, чтобы и у вас, хотя бы понемножку, появлялось вот это чувство – беречь, любить и, исходя из любви, относиться ко всему, что происходит вокруг нас сейчас: помочь надо, вот если что-то плохое происходит, ведь надо молиться за человека, который плохие поступки делает, молиться, помогать ему надо, а вовсе не выходить и не глумиться, и тем более не помогать в этом тем, у которых есть определенная цель, ведь это же вы скоро поймете, что это все делается только для того, чтобы поработить нас всех, искалечить нашу душу, убить нашу веру. Вот чествуют наших ветеранов, они заслужили это, они же все-таки отдали самые лучшие годы своей жизни за родину, за вас, за ваше будущее, потому что там мы всегда думали о том, какое поколение вырастет, как вот мы сейчас страдаем, как нам трудно, как нам тяжело здесь на фронте, а ведь вырастут, благодаря этому, благодаря тому, что мы вот так выстояли, вырастет новое поколение. И я очень рада, когда я прихожу в такие гимназии, как ваша, с детьми православными из воскресных школ встречаюсь, мне очень радостно на душе, потому что все-таки вырастают вот эти прекрасные, чудесные цветы вот именно так воспитанные и так думающие. И вы, пожалуйста, тоже найдите в себе силы, найдите душевные, физические силы, если нужно кому-то еще из живых ветеранов, помогите им, чем можно, не обязательно какие-то подарки делать, это не самое главное, а просто прийти, иногда какой-нибудь одинокой, старой женщине нужно, чтобы к ней пришли, поговорили с ней, может быть чем-то помогли ей. Вам это ничего не стоит, но вы будете чувствовать, что вы что-то от себя оторвали - куда-то не пошли, не посмотрели телевизор, не посидели за своим компьютером лишний час, а вы помогли живому и заслуженному человеку. И память о павших также должна быть в ваших душах, вы должны их вспоминать, интересоваться в своей семье, у своих знакомых, у своих друзей, и нужно, чтобы вы молились за них, они тоже в этом нуждаются. Вот об этом я вам и хочу рассказать.

И рассказала им еще случай, когда мне пришлось, мы там задержались, никак не могли обратно вернуться с немецкой половины к себе, хотим пройти вот в этом месте, чувствуем, что вот здесь где-то недалеко немецкий патруль должен быть, заметит и всё кончено. Ждем, переходим немножко в другое место, и мальчишки мои все сожрали, что у них было, весь паек. У меня в кармане оставался один такой большой, по формату черного хлеба, сухарь (нам давали сухари с собой), и вот у меня такая мысль была: «Дай-ка я сейчас потихонечку отвернусь, да и начну его грызть», потом думаю «нет», тихонечко к ребятам подползла, а у нас тогда уже были автоматы и финки всегда заложены под сапогом, взяла эту финочку… А они уже всё, про опасность уже не думают, их желудки замучались, хочется есть, они только о еде и думают. И вот я этот сухарик у них на глазах, аккуратненько, тихонечно делила на шесть частей: «Посмотрите, чтобы всем было ровненько, чтобы всем одинаково было», и говорю: «Этот сухарь особенный. Как вы думаете, почему я его хранила? Потому что он непростой. Это был хлеб специальный, витаминизированный, для подкрепления сил людей, которым больше нечего есть. Вот вы сейчас возьмете его в рот, только не проглатывайте, сосите каждый кусочек, пока он окончательно не размякнет, вот тогда и проглотите». Так послушно они все это выполнили! И потом, когда мы были на встречах, уже после войны, мы каждый День Победы встречались, каждый раз … мы никогда не вспоминали, кто кого убил там и еще что-то, нет, а вспоминали вот такие разные трогательные истории. Они спрашивали: «Слушай, как тебе это удалось? Ну надо же, ведь действительно после этого есть не хотелось, спокойно дошли до дома». И вот такие вещи я им рассказываю, вот такие. Или вот про этого мальчика сталинградского рассказываю. Это то, что есть, это моя жизнь.

Т. Москвичева: - Может быть это естественное продолжение?

м. Адриана: - Я думаю да.

Т. Москвичева: – Вы шли с Богом и к Богу всю эту войну, всю жизнь и сейчас идете, и я Вам очень благодарна.

м. Адриана: - Конец ведь все-таки интересный – я почему-то оказалась в монастыре, у меня сейчас никого нет, и младше меня поумирали, а я вот осталась здесь до тех пор, пока я не вымолю прощения у Бога для всех моих родных, не говоря уже о себе самой.

Т. Москвичева: - И, наверное, для тех, кто с Вами плечом к плечу, кто там умирал?

м. Адриана: - Да, мои друзья, которым так необходима молитва. Я за них сейчас все время молюсь, за моих боевых друзей, дорогих моих разведчиков, они очень собою жертвовали и если они заблуждались когда-то, то особенно те, которые погибли, они все-таки заплатили своей жизнью, в этом было их служение.

Т. Москвичева: - Матушка, я прошу Вас назвать тех людей, с которыми Вы прошли по дорогам войны, чтобы мы помолились вместе со всеми.

м. Адриана: - Да, я бы очень хотела, чтобы все, кто меня слушает, помолились о моих друзьях, которых я никогда не забываю, которые отдали свои жизни для того, чтобы вы все сейчас были живы. Помолитесь за рабов Божиих: Михаила, Ивана, Николая, Михаила, Георгия, Зинаиды, Ирины. Это все люди крещеные, так что можно и записочки подать за них, если вы хотите.

Т. Москвичева: - А о тех Ваших военных наставниках, о Ваших вождях?

м. Адриана: - О Константине Рокоссовском? Да, был такой полководец необыкновенный… Их было два у нас, таких прекрасных рыцаря – Константин и Георгий, они всегда были рядом, всегда были вместе – Константин Константинович Рокоссовский и Георгий Константинович Жуков. Всегда буду их вспоминать с благодарностью и помнить их самый прекрасный облик, когда был парад Победы в июне 1945 года, и когда эти два прекрасных рыцаря на лошадях – один принимал парад, второй командовал парадом. Это было чудесное зрелище. И вот удивительно, что как-то по Промыслу Божьему, именно их, именно этих двух людей Господь выбрал, чтобы они такой великий парад принимали и командовали. Вечная им память! Царство им Небесное! И да хранит вас Господь!

Эпилог:

 И вот сегодня в ряду замечательных имен полководцев Великой Отечественной войны¸ а также имен первой величины нашей родины  в освоении космоса – Сергея Павловича Королева, Алексея Михайловича Исаева, мы называем и имя монахини Адрианы… Вечная им память!

 

Дорогие братья и сестры! Мы существуем исключительно на ваши пожертвования. Поддержите нас! Перевод картой:

Другие способы платежа:      

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и абзацы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Простите, это проверка, что вы человек, а не робот.
4 + 0 =
Solve this simple math problem and enter the result. E.g. for 1+3, enter 4.
Рейтинг@Mail.ru Яндекс тИЦКаталог Православное Христианство.Ру Электронное периодическое издание «Радонеж.ру» Свидетельство о регистрации от 12.02.2009 Эл № ФС 77-35297 выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Копирование материалов сайта возможно только с указанием адреса источника 2016 © «Радонеж.ру» Адрес: 115326, г. Москва, ул. Пятницкая, д. 25 Тел.: (495) 772 79 61, тел./факс: (495) 959 44 45 E-mail: [email protected]

Дорогие братья и сестры, радио и газета «Радонеж» существуют исключительно благодаря вашей поддержке! Помощь

-
+