Щемящая нота любви к людям

Слушать: https://radonezh.ru/radio/2025/03/21/22-00

Н. Бульчук: - Дорогие наши слушатели, братья и сестры, с большой радостью приветствую в студии радио «Радонеж» нашего постоянного автора, дорогого Владимира Николаевича Крупина. Мы хотели бы воспомянуть Валентина Григорьевича Распутина. В этом году исполнилось 10 лет с того момента, как он ушел в вечность. Но такое чувство, что с прозой, его великолепными произведениями, которые сопровождали нас всю жизнь, он так и остается с нами.

В. Крупин: - Да, здравствуйте, Николай Владимирович. Спасибо за приглашение. Я как-то ещё остался по Божьему промыслу – я уже всех пережил. Написал даже работу «Со святыми упокой». Я всех братьев старших провожал от отпевания до могилы. Это и Виктор Астафьев, Федор Абрамов, Владимир Солоухин, Распутин, Василий Белов, Виктор Лихоносов. Вся могучая кучка, которых называли «деревенщиками».

Н. Бульчук: - Мне очень не нравится словосочетание «деревенская проза».

В. Крупин: - Это традиционная линия русской литературы. Человек на земле пашет, пришла гроза, беда, он берет винтовку. Человек на земле, хозяин земли, двигатель истории. Вот стержень. У любого классика звучит эта нота. И вот у Распутина она звучала особенно напряженно и сильно. Подумать только… десять лет его нет. Часто во сне его вижу – конечно, 42 года мы были дружны. Это все-таки срок. Сколько стран проехали. Хорошо, что мы делаем эту передачу памяти Валентина Григорьевича. У него тяжелая жизнь была совершенно. Первый детёныш в Красноярске умер, мальчик крохотный. Потом и дочь разбилась в авиакатастрофе. Очень долго тяжело уходила Светлана Ивановна, его супруга. Он сам очень тоже болел, ведь перенес две тяжелейшие травмы нападения. И в Красноярске убивали, и в Иркутске. Вы же знаете, что у него череп был проломлен. Страшно. Если вспомнить о мучениках, то перед нами именно мученик. И все-таки он достиг высот и в государственном смысле, и в литературном. Член президентского совета – заоблачная высота. Депутат Верховного Совета. И вместе с тем он оставался таким простейшим человеком, доступнейшим, веселым, с юмором. У него была такая щемящая нота любви к людям. Главная его любовь - старухи, пожившие женщины. Говорил, что у нас генерал среди старух – бабушка Катерина. А бабушка Улита, у которой я побывал у нее. Но места уже не те –Ангара подступила, водохранилище. Много их… Его мама замечательная, Нина Ивановна.

Н. Бульчук: - Владимир Николаевич, в советское время как-то не отличали писателей гениальных. Был определенный список, вы его озвучили, бытописателей. Никто не относился к ним с каким-то пиететом. Они просто выполняли свою работу. Это мы сейчас уже смотрим, насколько стиль, возможности того печатного слова были велики. Сегодня я не знаю, кого поставить в ряд.

В. Крупин: - Сейчас, конечно, вы знаете, что и царь-батюшка, и большевики, и коммунисты отлично понимали, что такое литература для народа. А либералы решили уничтожить. И на этом они себе свернут шею. Ну как так? Россия – родина слова. Представить нечитающую Россию?! А это было при нашей с вами жизни. Я был главным редактором журнала – 800 тысяч тираж, а теперь еле полторы тысячи – падение по вертикали. «Роман газета» – тираж зашкаливал, заходил за 3 миллиона. «Новый мир»… Это было падение в пропасть. Хорошо не разбились дребезги. Но падение это – несомненно очень точно рассчитанный удар. Против нас работает гигантская машина пропаганды. Они же не только хотят захватить природные ископаемые наши. Они хотят убить главное – русскую душу. Мы – единственная страна, которая хранит присутствие Божия и Христа на земле. Вот что им ненавистно. Чего там системы экономические или политические. Главное: или ты за Христа, или против. Это разделение на Голгофе произошло, и оно навсегда, до самого Страшного Суда. Мы на стороне Христа, значит будем жить. Материально – хуже, физически – гонимы, но мы самые счастливые. Мы не умеем сплачиваться, как евреи. Но если даже в одиночку умирали мы, то за Христа умирали.тРаспутин ведь поздно крестился. Я преподавал древнерусскую литературу в Духовной академии и в Академии живописи, ваяния и зодчества, и видел, что даже дохристианская литература была уже христианской. Былины еще устного периода творчества уже очень глубоко православные. И Вольга, и Микула. Пашет Микула Сельянинович, а Вольга его просит, мол, пойдем с нами воевать. Он соглашается, говорит, только надо сошку закинуть за калинов куст. А что он делает после того, как они отогнали врагов от Руси? Опять берется за свое дело. Точно так же, как Никита Кожемяка, который совсем не хотел идти воевать. А князь послал к нему сироток, которые пришли к нему, и он сжалился на сиротские слезы и пошел. Закончив святое дело, когда змея загнал в море, загнал, утопил, опять вернулся кожи мять. Вот что такое эта литература, которую пишет человек на земле. В литературе, что бы там ни было, какие бы ни были звания, издания, поклонения, награды, есть гамбургский счет, внутренний писательский гамбургский счет. И все как бы отдавали пальму первенства Распутину. Большего братства не представить. У него какие-то мужские всегда черты были такие, спокойствие, молчаливость. Сразу первый приходил на помощь. Это люди были бескорыстнейшие.

Н. Бульчук: - Удивляет, что сегодня, когда у нас действительно такое безрыбье на литературе, и мы превратились уже в иванов, не помнящих родства, имена эти забыты. Я испытывал стойкое неприятие со времен школьной скамьи к когорте советских писателей. Я очень любил Чарльза Диккенса, Александра Пушкина, Жуковского, но не мог слышать почему-то о Писемском, о Лермонтове, о Тургеневе, о Толстом. Мне казалось, что это революционная когорта. Так было и с именами советскими. Якобы эти люди готовили переворот, но ребенком ты же не анализировал. А Герцен там все возглавил, Толстой поддержал. Каково было мое удивление, когда выяснил, что Писемского, слава Богу, я перепутал с Писаревым. Писатель оказался великолепным, похожим очень на Лескова. А Тургенев, которого нам преподавали в школе, совсем другой Тургенев, которого я прочел в прошлом году, уже полностью отдаваясь его великолепной русской прозе. Так и с нашими писателями. Петр Проскурин – для меня это была такая глыба советская. Прочел я его «Тайгу». Меня потрясло это произведение. Настолько живо пишутся отношения природы, людей в этой природе, отношения человеческие. Почему сегодня нам не возродить это на страницах даже таких малотиражных газет?

В. Крупин: - Попытки такие, несомненно, есть. Теперь прошёл съезд. Я бы не сказал судьбоносный, но непростой. Это идет от президента нашего. Так много расплодилось союзов, которые цыганят у государства, друг на друга клевещут. Президент сказал, что лучше будет один союз. Правильное требование, но другое дело, что нам друг с другом сидеть-то не хочется. Когда этот съезд был, гляжу, Швыдкой рядом должен сидеть… Какого мне это было вынести? Непросто. И вместе с тем надо скрепиться, надо. Я не знаю, кандидатура Мединского тоже продиктована президентом, видимо. Не знаю его как писателя, он скорее всего популяризатор, журналист, пропагандист. Но, может быть, он организатор хороший!? Есть и первая подвижка. Николай Федорович Иванов, который был только что представлен, что уже теперь председатели областных, республиканских отделений Союза писателей будут советниками губернаторов по вопросам культуры. Это неплохо, конечно. Будем надеяться, что-то в лучшую сторону повернется. Теперь много заботятся о молодняке, но как-то даже чересчур. Ведь не деньги вытянут. Государство хлопнуло большие деньги на премии, а как делят их, Вы лучше меня знаете. Я представитель комитета «Платоновской премии». У нас ни копейки не дают, но каждый раз приходит огромное количество книг на этот конкурс бороться за звание «Платоновской премии». А пушкинские премии... Ну, это наша печаль. Не надо бы мерить на деньги литературу. Это служение. Как мы начинали писать. Я никем не хотел быть. Только писателем с младых ногтей. И даже увидеть свою напечатанную фамилию это был уже такой восторг. В школе делали стенгазеты, школьные газеты.

Н. Бульчук: - Да это потрясающе! Я писал стихотворение в «Пионерскую правду». Мы хоть и не были октябрятами-пионерами, но все газеты и журналы основные выписывали. Это была огромная толстая пачка. И какое было счастье приходить к почтовому ящику. Владимир Николаевич, где было время, когда мы успевали все это прочитывать?

В. Крупин: - Успевали. Бог помогает, когда делают доброе дело. А я первый раз в центральной печати напечатался в журнале «Крокодил». Тогда служил в армии, по традиции, был влюблен в библиотекаршу. А в «Крокодиле» была рубрика «Нарочно не придумаешь», куда посылали случаи такие, и я послал. Я был старшиной дивизиона, на мне висели спортивные всякие снаряды, и сильно изорвался у меня спортивный конь, а козел меньше «расходовался». И вот я написал этому заму по физподготовке. «Прошу вас разрешить ободрать козла для ремонта коня». А он своей рукой написал: «Разрешаю ободрать козла для ремонта коня». Я послал. Напечатали. И это был такой восторг.

Вернемся к теме нашей беседы. Как крестился Растпутин? В Ельце в 79-м году. Там жила режиссер Ренита Андреевна Григорьева. Она работала по Достоевскому, с Шукшиным работала. Она режиссер и муж ее режиссер. В то же время в Ельце был схииеромонах Нектарий Овчинников, у которого был друг архимандрит Исаакий Виноградов. Нектарий прошел путь примерно как святитель Лука. Попал в плен, оперировал и немцев, и русских, потом сел в тюрьму… Сидеть не мог после этого. И вот он поручил отцу Исаакию окрестить. И был при этом крещении отец Исаакий, Ренита, Валентин Григорьевич, аз многогрешный, и старушка была такая монаха, келейница. У него на квартире и крестили. Помню домик одноэтажный, большая комната. Такое великое событие. Потом, видимо, благодаря этому Валентин написал о Сергии Радонежском «Ближний свет издалека». Потом мы с ним ездили на поле Куликово, уже это был 80-й год, и... он тоже написал «Вечное поле». Я помню, написал «Святое поле». Помню, мы ночью вышли под звезды около памятника Димитрию Донскому. Незабываемо. Так много проехали с ним. В последних его работах усилилась эта нота православная. В одной из последних книг он анализировал 20 окаянных последних лет. Он делал эту книгу с Виктором Кожемяко, редактором «Правды» в последнее время. Очень хорошая, нужная книга. Вот там основная идея – когда было утрачено главное, уже остальное покатилось под горку.

Н. Бульчук: - Владимир Николаевич, вопрос этот меня лично очень волнует. Проза наших выдающихся советских писателей сама по себе во многом очень христианская. Видимо, корни у людей тоже христианские. А теперь вас спрошу, как мог такой великолепный писатель, близкая душа, Владимир Алексеевич Солоухин, книгу которого «Смех за левым плечом» я недавно прочел, не то, что попадать в просак, но довольно наивно писать о каких-то православных вещах. Кажется, он глубинный православный писатель. И вдруг он там пишет, что как хорошо, что в Знаменском соборе на Варварке устраиваются концерты. Православному человеку немыслимо вот так констатировать. То есть у него нет этого еще «чувства»? Или это было связано все-таки с режимом? Нельзя было открыто все высказывать.

В. Крупин: - Не знаю. С Валентином мы говорили при его еще жизни, что очень «поцарапал» нас рассказ «Бегство из свинарника» Солоухина, как и последние работы Астафьева. Он уж настолько полощет все советское. Это, конечно, нехорошо. Мне кажется, была же благодатная энергия России, Руси, православия. Почему мы и победили во Вторую Отечественную войну. Инерция самоотверженности. Она и до сих пор есть, хоть и не в тех масштабах. Но случай, когда мы прошли по этой трубе… Мне рассказали, что туда даже просились, рвались! И погибли многие, чего еще пока мы не знаем. Но ведь операция дала результат практически мгновенно – освободили оставшиеся области. Великие наши солдаты, великая Россия! Сбой бывает и у писателей, что на старуху проруха.

Н. Бульчук: - Валентин Григорьевич тоже ведь чувствовал свои корни? Почему он так поздно крестился?

В. Крупин: - И не знаю, и знаю… Честно говоря, я и не знал, что он некрещённый. У меня родился сын в 78-м году. «Валя, слушай, я тебя прошу, стань крёстным сыну». Сына назвали Володей, и внука потом – тоже. К моему огорчению. А я-то всё хотел Ванечкой назвать. И от этого написал «Большая жизнь маленького Ванечки», книжку для детей. Так вот Валентин согласился, а потом вспомнил, что некрещеный. Это меня ужаснуло. Тут, уж конечно, надо было, и он крестился, был очень рад. Есть снимок – он прямо светится, сидит в белой рубашке после крещения. Он очень серьёзно к этому подходил, конечно. Потом уже у него появился духовник, схииеромонах Нектарий. В Иркутске в последние годы был отец Алексей.

Н. Бульчук: - Не бывает условного наклонения в истории, но вот вернуть бы сейчас всю литературную элиту и саму обстановку развития творческой русской элиты 70-х-90-х в наше развитое церковное время. Церкви открыты, настоятели есть, но общее развитие, как я это называю, все-таки находится не на должном уровне.

В. Крупин: - Штука в том, что это еще потому невозможно, что появилась техника, которая отняла у нас многое, электроника. Я не выдержал, написал это «Поцелуй Ииуды» про искусство интеллекта. Сколько он отнял!? У нас народ доверчив и не образован. Эта штука стихи шпарит... Сын показал, дал задание интеллекту написать обо мне статью. Через две секунды статья была готова. И там были цитаты из моих интервью, которые я дал 45 лет назад. Вот что такое искусственный интеллект. Я пошёл дальше, говорю, ну хорошо, а пусть напишет рассказ о том, как человек приходит к Богу в моём стиле. Он туда приплёл Ивана Петровича, кстати, персонажа Распутина, чтение православной литературы, Феофана Затворника, Брянчанинова, поездку в Лавру, приход к Богу. Хорошо. А теперь пусть напишет рассказ о том, как человек приходит Богу, в стиле Василия Ивановича Белова. Все-таки мы по-разному пишем. И вдруг опять тот же Иван Петрович, разве что добавил, что идут доярки на вечернюю дойку… Интеллект пользуется набором, который уже есть. Ему не двинуть вперед ничего, только повторять, обманывать.

Н. Бульчук: - Мы всей серьезности еще не понимаем. Будет дефицит рабочих мест, несомненно, компьютер вытеснит человека из многих областей. Думаю, новостные колонки он 100% заменит. Сделает быстрее и качественнее. А что касается литературы, сегодня редактор всерьез считает, что возможно использовать искусственный интеллект для оформления его личных стихотворений. И стихи-то у него никакие, простите, это мое мнение уже. Так еще и музыка под эти стихи создается искусственным интеллектом. И на всю критику он реагирует в штыки, потому что уверен, что это какое-то последнее слово развития человечества. Между тем, как искусственный интеллект – всего лишь симбиоз мощных вычислительных систем и базы данных, которую человечество наработало. Творчества там нет, а лишь система обработки. Нужен оператор, который правильно направит эту машину на нужный путь. Как можно считать, что это нечто творческое, думающее, созидающее? Наивность какая-то.

В. Крупин: - Да. Ну, люди доверчивые, простаков можно уловить на это, конечно. Это восхищает, когда человек медийный, и вдруг все о нем знают – это тешит честолюбие.

Н. Бульчук: - Мы в советское время тоже с большой эйфорией относились. Помните эти роботы мерцают, говорят. Библио Глобус никогда не забуду. Войдешь, там кричит этот робот на входе, что-то пытается говорить. Почему-то человеку это очень важно.

В. Крупин: - Я недавно был в сельской библиотеке у себя на родине, в Вятской, в Кировской области. Новая библиотека, роботенок ходит. Спрашиваю, где ты родился? Он говорит, где-где, в Караганде. Его еще не учили, он сам. Пустышка такая…

Н. Бульчук: - Но она делает временной перерыв, который может быть пагубным для творчества, памяти, в том числе исторической памяти. Смотрите, как гаджеты повлияли на всех. Люди изменились ментально, на мой взгляд. Едва ли в метро 2-3 человека с книгой, с журналом.

В. Крупин: - А как страшно посадил нас ЕГЭ. Страшно. Это же было разработано для Южной Америки. И учить-то ничего не надо, главное натаскать.

Н. Бульчук: - Вроде президент обещал разобраться.

В. Крупин: - Я всегда находил сторонников среди учителей, однако с годами их число уменьшается. Молодежь, которая выросла в Ельцинские годы, уже не испытывает трудностей. Жену свою, ломовую лошадь просвещения, всю жизнь видел только склоннившуюся над тетрадками. Три класса по 40 человек, 120 тетрадей. Каждому напишет рецензию! Но это была работа конкретно с учеником. А сейчас… Лень матушка не забывает работать против нас. А система доносов… А как не пускать родителя к учителю? В целях вашей безопасности! Разорвана ведь связь родителей и школы!

Н. Бульчук: - Вернемся к герою нашей передачи, незабвенному Валентину Григорьевичу.

В. Крупин: - Он очень много свершил для Союза писателей, никогда не отлынивал ни от пленумов, ни съездов, ни собраний. А чем еще был уязвим, так тем, что очень откликался на просьбы. Он уже болел, когда новый век наступил, новое тысячелетие. Старая знакомая попросила написать предисловие. Если ты напишешь, у меня книжку издадут. А писал он всегда медленно, всегда. Ему надо было из угла в угол 3 дня ходить, чтобы написать это предисловие. Люди жестоки совершенно. А Ганичев Валерий Николаевич… Бог ему судья… Едут делегации, а ему для солидности надо, чтобы Валя пришел посидел. А что такое посидеть? День потерять для работы и вечности. Или поездка. Можно бы и не ездить, нет, для солидности надо туда везти Валентина Григорьевича. Когда он был здоров, это оттягивало время. Когда стал больной, это уносило здоровье. А после травм, случаев этих страшных с избиениями… Он жил лето и осень в Иркутске или на даче, а зима и весна – это Москва. А и там, и там ему говорили разное, не понимали, как лечить.

Н. Бульчук: - Владимир Николаевич, расскажите, что это были за нападения?

В. Крупин: - Якобы в Иркутске позавидовали. Он был за границей, купил и носил джинсы и костюм… То ли позавидовали… А он сам просил, чтоб не искали.

Н. Бульчук: - Мне просто почему напомнило историю нашего автора постоянного, великолепного русского писателя, душевного Владимира Алексеевича Воропаева. Находится он в тени, на периферии, а ведь сколько он говорил о Гоголе, это его предмет, смысл всей жизни. А специалисты-гоголеведы как-то его не берут в расчет.

В. Крупин: - Это невозможно так. Он главный для меня по Гоголю! Какой счастливый он умирал. Это такая величина непознанная.

Н. Бульчук: - И в духовном плане, как ни странно.

В. Крупин: - А то, что он сжег… Его требование к себе достигло таких высот, что уж нам и жалеть об этом не надо. Потеряна библиотека Грозного, но мы же живем. Тютчеву однажды срочный вызов в Москву пришел. Он целый вечер и ночь бумаги рвал, сжигал. А утром увидел, что жёг не то, но писал, «воспоминания о пожаре Александрийской библиотеки меня утешили». Вы знали это выражение, да? Изумительно просто. Что горевать? Воропаев для меня авторитет огромный, несомненно.

Н. Бульчук: - И вот эта вся наша творческая элита одновременно были люди очень скромные по жизни. По сути среди нас они ничем не выделялись. Сегодня мы слышим об именах писателей, которые по человеческим меркам очень крутые и продвинутые, а между тем, каков плод-то? Как отец Сергий Правдолюбов рассказывал, как сдавал экзамен. А он такой большой батюшка был. И отец Архимандрит Матфей сказал, да, отец Сергий, дерево-то большое и листьев много, а плод-то каков? Смеялся очень отец Сергий. Сегодня никто не проверяет плода... Я не могу понять ни Сорокина, ни Пелевина, ни каких-то там этих... даже не читая, имеешь внутреннее отторжение. Никогда не возьму в руки, а люди гонятся за именами.

В. Крупин: - Умеют раскручивать...

Н. Бульчук: - А как же собственное мнение?

В. Крупин: - Так или иначе, это не читается. Быков, Улицкая, Пелевин… Душа отторгает это чтение такое. У меня, знаете, еще внутреннее отторжение к мужчинам-писателям, которые женаты больше одного раза. Не могу! Вроде и хороший писатель, а три раза был женат… А чего я к нему пойду?

Н. Бульчук: - Исключения бывают, Владимир Николаевич. Я знаю одного очень достойного человека, который лишился возможности стать священником из-за этого. Был женат он всего лишь месяц или два, когда он с ужасом понял, что выбор он сделал неправильный. Он с ужасом бежал. Под венцом стоял уже… Из-за этого священником и не стал, но человек святой. Боюсь зарекаться.

В. Крупин: - Не знаю... Как ни выбирай, все равно ошибешься. Это же закон такой! Она же все равно дочь праматери Евы, все равно женщина. Вася, скушай яблочко, мы будем как боги. Понимаете? Надо терпеть, это Белов говорил. Укрепиться и терпеть. Кстати, с уважением писали о матерях, а о жена особо не распространялись, хотя жены у них были как каторжные.

Н. Бульчук: - Владимир Николаевич, у меня в прихожей стоит 17 томов желанного, долго собираемого собрания дневников Михаила Михайловича Пришина. Я так долго ждал откровений его. Ну, не досуг всего открыть, чтобы вот начать прямо читать целенаправленно. Я хотел спросить, каков был предмет писания наших выдающихся литераторов? Вы сказали жили на Земле, описывали бытовые проблемы, картины жизни. И это самое ценное, взаимоотношения между людьми. Подспудно угадывалась тема божественная, о которой прямо многие не могли говорить в силу известных вещей. Церковь была гонима. А о чем еще можно писать? Откуда сегодня наплыв фэнтези, придуманных отношений, которых не бывает? Что нужно пережить человеку, чтобы ручка потянулась к бумаге? Что ты можешь сказать людям? И зачем ты это делаешь?

В. Крупин: - Надо себя слушать. Я с детства хотел стать писателем, дневник вел. С другой стороны, я был авиаконструктором, как Проханов. Вересаев врач, Чехов тоже. Не знаю… Человеку, полюбившему русскую литературу, даже жизни будет не жалко, чтобы доказать, что она лучшая, наша литература. Громадная.

Н. Бульчук: - Мой любимый писатель, сэр Артур Конан Дойл, выдающийся писатель, действительно. «Записки врача»… очень камерные. Такое впечатление, что он сознательно обрезал себе границы, и в этих границах живет и развивается. В русской литературе этого нет. Непременно каждый наш писатель - и философ, и поэт, и художник, и наставник, и проповедник, и священник, и не знаю, кто еще. Откуда это в русском человеке?

В. Крупин: - Не знаю. Литература – как рентген. Почему у нас две женщины сейчас без конца на слуху? Две бабенки, которые изменили мужьям. Анна Каренина и Маргарита. Что тут великого? А это невольно действует! Хочется стать ведьмой, бить стекла критику Латунскому, летать, а бал у сатаны? Работа сатаны против нас! Искусная весьма… Я преподавал в школе еще в 60-е годы, конечно. Пошли в ход «Три мушкетера». И это играли в театрах, и затягивало, как собаку в колесо. Удар нам чувствительный. Мы все время получаем удар, а надо сопротивляться.

Н. Бульчук: - Даже в советское время существовало это противостояние. Помню, насколько востребованы и желанны были эти книги, которые мы называли макулатурными. Хотя там список был очень ограниченный – пять романов Дюма, что-то еще. Немного издавали. С сотрудниками издательства «Вече» мы разбираемся, и оказывается, все так просто. У того же Дюма были очень-очень хорошие созидательные романы, в которых он говорил и о Боге, и о людях совершенно в ином разрезе. Тот же Жюль Верн, тот же Даниэль Дефо, который влагал в уста своему Робинзону Крузо молитвы.

В. Крупин: - Так ведь обрезали Робинзона Крузо, он же возвращается! Пятница уже миссионер! Католиком стал.

Н. Бульчук: - А сколько он молится там на необитаемом острове?

В. Крупин: - Он без этого пропал, если бы не молился?

Н. Бульчук: - В пересказе Корнея Чуковского детям давали.

В. Крупин: - Он работал по заданию Крупской. А в «Снежной Королеве» тоже убрали все молитвы. Герда идет к Каю и молится, молится, – это все убрали.

Н. Бульчук: - Но когда читал «Владимирские проселки» или «Прощание с Матерой», все-таки насыщался совсем иным духом. Я не знаю, насколько Валентин Григорьевич был популярен в Советском Союзе, не могу сравнивать. А что сегодня говорят о Распутине?

В. Крупин: - Мне лучше не заходить в книжные… Моих старших братьев уже и нет там. Еле-еле Астафьев мелькнет… когда вся эта матершина была им лично возвращена… этот «Проклятый и убитый». «Людочка», «Веселый солдат», «Печальный детектив» – там уже эти были мотивы натурализма, мотивы жестокости. Но у него же есть «Ода русскому огороду», «Последний поклон», «Монах в новых штанах», «Конь с розовой гривой». Это же все им написано. А вот тут… то ли он захотел что-то получить побольше… Не знаю. Помню, был я в парткоме Союза писателей. Обсуждали двух коммунистов. Им грозило исключение из партии. Одному инкриминировалось в вину то, что он напечатал свою повесть в Америке, а второму – что провез порнографию через границу. Коммунист, который вез порнокрафию, был очень дорог члену парткома Окуджаве, и конечно, и Солухина тоже не исключили. Обоим дали по строгачу. Солухин выходит и нам говорит, «Эх вы, что ж вы меня не исключили, дали бы мне Нобеля». Степень вины была разная. Писатели городской линии, как я их называю, нас назвали деревенщиками, а я их – асфальтниками. А горсть пшеницы на асфальте не прорастет. Земля, земля матушка!

Н. Бульчук: - Меня поразил Роберт Штильмарк. Он оставил большой автобиографический роман «Горсть света». Я впервые узнал, что он был политическим заключенным, и что «Наследник из Калькутты» он писал по вечерам в бараке, будучи писарем или же во время дежурства после работ обязательных для заключенных. Парадокс: такая приключенческая повесть родилась в таких условиях. Но у Штильмарка есть громадный том, который наследники издали в сокращении, хотя он и так очень убористый и огромный. «Горсть света». Писал он о своей жизни, о своих переживаниях, истории, которую он проживал вместе со своей жизнью. За романом охотились, видимо, кому-то это было очень не по душе... Его невестка Галина очень болела, ей необходима была сложная операция за границей. Его встречали и предлагали помощь в обмен на дневники. Родственники не сдали. Я, к сожалению, только вот начал читать, что там было сказано. Видимо, что-то было, раз так охотились.

В. Крупин: - Они могли и тени бояться. Слежки – государство на это денег не жалело. Я первый раз попался на заметку чекистам лет в 14, когда неосторожно выразился о том, сколько же можно казенщины заучивать. Да что же это мы все Ленин, Сталин, и всякая ерунда... Нам надо говорить о настоящем! У меня было выступление очень советское, патриотическое, но вырвалось лишнее. Взяли на заметку, и потом это мне аукнулась, когда меня очень долго никуда не выпускали. Я стал редактором книг Георгия Владимова, а он уже был представитель Комитета подпольной помощи политзаключенным. Я с ним даже и дружен был. И тот помог. А потом один чекист помог. В 76-м году в Финляндию нас отправили с Распутиным. О нас очень много писали газеты тогда, мол, приехали писатели, которые говорят по-русски. А наши шутки такие были… Мне очень понравилось пиво «Синебрюхов». А «Синебрюхов» — это русский производитель пива, который эмигрировал вместе со Смирновым, со Смирновской водкой. И пиво «Синебрюхов» приятно было пить. Я говорю, надо было так долго ехать, чтобы к русскому купцу приехать. Или рассказываю, что уезжали мы из Москвы, был холодный дождь, ветер. А сюда приехали, смотрите, светит солнце. Значит, небеса более благосклонны к капитализму, нежели к социализму. А Распутин говорит, что у нас до революции в Орле было всего-навсего три писателя. А при советской власти их стало 40 – русская литература развивается крепко. А кто же были эти писатели? Бунин, Тургенев… Такие незатейливые шутки, а я на 10 лет после этого был лишен выезда. Это даже и хорошо, потому что это могло меня захватить. Потом нас с ним избрали секретарями правления Союза писателей СССР. Это заоблачная высота. Мы были самые молодые там. Третий был Скворцов, хороший поэт, Константин Скворцов, слава Богу, живой. Мы пришли на первое заседание секретариата, а председателем – «дядя Степа», Михалков Сергей Владимирович. Он, кстати говоря, приличный. Пересадил он нас вперед, назвав «оппозицией», велел сидеть впереди всегда. Потом мы много с Валей ездили. Даже в штаб-квартиру Организации освобождения Палестины в Тунис. Ездили, ездили. На схождение благодатного огня! А уж по стране-то сколько ездили?! Ездили в Мурманск, где его отца ранили. Долина смерти – так ее называли, сейчас Долина славы. До сих пор эта фамилия значится там.

Н. Бульчук: - Владимир Николаевич, к великому сожалению, подходит к концу наша беседа о русском писателе, выдающимся, каким был Валентин Григорьевич Распутин. Как бы вы охарактеризовали его творчество?

В. Крупин: - Он был в своем творчестве одной из вершин русской литературы. То, о чем мы говорим, корневое направление русской литературы. Вместе с тем это был прорыв какой-то новой глубины русского языка, в котором есть все для использования. То есть это был, скажем, традиционалист в хорошем смысле, но время начинало требовать уже какого-то проникновения в духовную сферу, сохраняя реализм и понимая, что все-таки главное – душа.

Н. Бульчук: - То есть туда он уже не мог подняться?

В. Крупин: - Он уже в каких-то вещах проникал в соприкосновение с вечностью, с необъяснимым. Это, конечно, в нем было. Он подводил итоги и намечал какие-то пути прорыва в следующие этапы русской литературы. Русская литература не может остановиться.

Н. Бульчук: - Но мы должны ее поддерживать, и должны дать возможность нашим людям хотя бы покупать газеты, журналы, альманахи, которые были раньше. Ведь мы можем все это сделать. Но сужу по Сергиеву Посаду: у нас не осталось ни одной точки Союзпечати. Убираются эти палатки. Люди могли на остановке купить какую-то газету, хотя бы что-то из печатного слова. А сегодня они не просто лишены, а сознательно лишены этого.

В. Крупин: - Несомненно. Ключевые фигуры то ли приглушены, то ли убраны. Фурсенко, Ливанов, эти министры просвещения, которые уничтожали просвещение, они при постах!

Н. Бульчук: - «Макдональдс» ушел из России во время СВО. Тут же на это место въехала подобная организация, и все эти бесвкусные бутерброды продолжают тиражироваться. Неужели нет возможности у государства профинансировать помощь этим киоскам Союзпечати?

В. Крупин: - Могут, но не хотят. Ненависть глубинная и страх перед Россией. Вбили в голову, что Россия обязательно пойдет на них, все захватит, этот гигант ненасытный. Сколько мы последних рубах отдали этому миру?! Неблагодарна совершенно Европа. Мы ее в прямом смысле спасли от фашизма. И вот мы получаем расплату. Мы «кляты москали». Казалось бы, все эти прибалты – куда больше нас доили, доили, доили. И вот теперь еще за это и не любят.

Н. Бульчук: - Видимо, таков путь России и людей, которые пошли по дороге христианства. Господь сказал, «будете ненавидимы всеми».

В. Крупин: - До какого величия достигают наши люди…. Илий старец. Келейница рассказывает, как он умирал. Действительно, блаженная кончина. И ведь достигает такого, что уже хотят умереть! Апостол «хотел разрешиться от земных уз и пойти, но Господь сказал, я остался с вами». И еще 15 лет жил с ними. Любой человек иногда ловит себя на том, что устаешь жить, когда уже далеко за 80 лет. А вот там ушел старший брат, другой, они же счастливее, чем я. Иногда желание уйти из земной жизни довольно обостренное, а Господь не берет. Значит, еще какую-то мы не выполнили заданную Им функцию, не выполнили главного.

Н. Бульчук: - Держу в руках подаренную Вами «Роман-газету». Это 16-й год. Я не знаю, как сегодня выходит этот альманах, но прекрасно понимаю, что он должен быть в пять раз толще, текст должен быть в десять раз мельче, и здесь должно быть в сто раз больше материалов. Пока мы с вами не выполним эту задачу минимум, нельзя уходить из этой жизни. Я прекрасно понимаю, как человек, созданный по образу и подобию Божию, должен переживать жизнь. Я по себе служу, не могу без книги никуда уехать. А сколько этих книг, созидающих твой духовный человеческий мир?! Как без этого? И ты вспоминаешь советское время, когда люди сидели с толстыми этими альманахами, читали, погружались, отмечали, передавали друг другу, искали, заказывали в библиотеках. Это было прекрасное время.

В. Крупин: - Какие-то ручейки электронные существуют теперь. «Русская народная линия», «Российский писатель». Несомненно, что-то делается.

Н. Бульчук: - Но сайты – это все-таки не бумажные линии?

В. Крупин: - Да нет, конечно. Как можно книгу заменить? В книге есть такая магнитность. Рука тянется.

Н. Бульчук: - Мы сегодня со Владимиром Николаевичем Крупиным вспомнили светлое имя Валентина Григорьевича Распутина, писателя, человека с большой буквы, своего рода философа той России, в которой он жил. Едва ли он мог представить, что произойдет через 10 лет после его кончины. Неумолимы как плоды созидающие, так неумолима и деградация. Я вспоминаю в этом смысле своего близкого друга, покойного ныне писателя Бориса Федоровича Спорова. Человек, которого я очень глубоко уважаю и люблю. Он был очень закрытый и очень скуп на слова. Недавно прочел его роман «Отец и отчич». Очень сложный, литературный шедевр. Споров был очень скуп на похвалы. Когда я его спрашивал о современных писателях, он довольно скептически откликался о многих, никого не ругал, но, видимо, те цели, которые он ставил перед собой, в том числе и как писатель, были очень высоки. Это был человек с очень серьезной планкой перед собой и перед другими. Так вот, Борис Федорович, рассказывая о своей многострадальной жизни, он не испытывал никаких иллюзий относительно будущего, и в том числе русской литературы. Но мне кажется, что напрасно, все же есть на Руси и писатели, и подвижники, и священники. И все это, несомненно, прорастет через этот асфальт гаджетов, искусственного интеллекта, коррупции, в том числе и литературной, и бессмыслицы нашей жизни. Как вам кажется?

В. Крупин: - Несомненно. А если бы мы в это не верили, какие же мы православные? Все равно впереди огни. В каких водоворотах страшных исторических бывала матушка Россия? Всегда Господь спасал. Есть же апокриф, когда идут пригорюнились Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Святитель Николай. Что вы, братья, такие грустные, печальны? Да вот… Да что вы, Россия – любимое дитя у Господа, если накажет, то все равно спасет. Главное, что мы православные, что мы в России живем. Я никогда не пойму тех, кто выезжает отсюда. Я очень много ездил, многие страны проехали, Господи, я больше недели не мог выдержать, ни в каких там Швейцариях. Может даже полегче было в Китае, Японии, в Монголии. Вот может... полегче было. А что касается Европы – так залакировано, так фальшиво все. Главное счастье, что мы русские в России!