У нас нет песни, которую люди, не знакомые друг с другом, могут петь вместе (часть 1)

Слушать: https://radonezh.ru/radio/2025/09/24/21-00

Е. Никифоров: - Здравствуйте, братья и сестры. У микрофона Евгений Никифоров. У нас в студии Андрей Николаевич Котов, всем вам известный руководитель замечательного ансамбля «Сирин». Вашему коллективу исполнилось уже 36 лет, это не юбилей, но срок-то большой. Было время, когда вы появились, были таким авангардистом. Вас записывали во все фестивали авангардной музыки, потому что такое ни на Зыкину, ни на Ольгу Воронец вы были никак не похожи. Это было такое живое народное искусство. Вы, как народник, и призваны сюда на радио, чтобы разъяснить, что это такое за понятие, которое функционирует в музыкальной среде.

А. Котов: - Давайте начнём со слова «народник», слова, которое досталось нам вместе со всем остальным очень противоречивым наследием советской культуры музыкальной, и делением на народников и академистов, как на высокую, сложную, интеллектуальную, глубоко духовную музыку и на простую, отвечающую простым чаяниям простых людей, народа. Потому что народ у нас как бы внизу, а наверху у нас... Это деление стало возникать в конце XVII века. С Алексеем Михайловичем, его европеизацией прежде всего церковного пения и духовного пения, потому что огромное количество духовных кантов европейских, которые пришли, стало достоянием монашествующих, а потом и всех остальных уже в XVII веке. Появление популярных инструментальных ансамблей – это уже Петр, Елизавета, Екатерина, 18-й век. Там очень интересные были события, тоже отдельно можно рассказать. Например, миф о том, что скоморохов всех вообще уничтожали, жгли.

Е. Никифоров: - Уничтожали?

А. Котов: - Нет, нет. Известный композитор Хандошкин, перу которого принадлежат первые оперы, написанные для Екатерины, был придворным балалаечником и гусляром. И давал концерты балалаечной музыки и гастролировал даже в Европе. Это раз. Буквально пару месяцев назад мне позвонили из консерватории, где есть замечательный музыковед, которая занимается в том числе музыкой 18 века, и сказали, слушайте, мы нашли замечательную совершенно партитуру, трио для клавесина, скрипки и Владимирского рожка! Владимирский рожок – традиционный пастуший инструмент.

Е. Никифоров: - Я понимаю, ну как это все вместе? Какие нужны мозги быть свободные, чистые? Какое музыкальное чувство великолепное, чтобы вот так все объединить и не закашляться?

А. Котов: - Жень, ты говоришь народник, академист… А что такое профессиональный музыкант? Человек, который примерно с 6 до 20 лет профессионально учится музыке. Сначала он изучается сольфеджио, на одном уровне, потом на другом, на третьем, потом аспирантура. Все это время он учится многогранному и сложному языку музыки. Это язык. На этом языке можно излагать и фиксировать совершенно разную информацию. Скоморохи, которых возвели еще в советское время, в борцов с деспотизмом царя и поповством, на самом деле были прежде всего профессиональными музыкантами, поэтами, актёрами. Они существовали в контексте государства, не были антирелигиозными. Более того, скоморохи оседлые, так называемые, кто жили в городах, платили дань, венчались, исповедовались, причащались, погребались и отпевались они в Церкви. Они были частью Церкви. Более того, были скоморохи-любители. Как у нас художественная самодеятельность. Но прежде всего это были профессиональные люди. И когда в конце 17 века появляется новый музыкальный стиль, новый музыкальный язык, что такое освоить скомороху нотную грамоту? Да раз плюнуть – профессиональный музыкант ведь. Нотная грамота записывается практически графически. Я любого человека могу научить нотной грамоте. Они быстро осваивают ее. Появляются новые инструменты. Они модные. Любой профессиональный музыкант в современном мире, который хочет зарабатывать, следит за тенденциями культуры. Появляется новый инструмент, появляется новый музыкальный стиль, что угодно новое, что способно как-то повысить его статус или заработок, он, конечно, это берет. Если это не противоречит идеологическим каким-то представлениям. А у скоморохов таких идеологических представлений не было, потому что они были профессиональными музыкантами.

Е. Никифоров: - Вот в вашем репертуаре есть что-то такое скоморошье?

А. Котов: - Нет. Объясню почему. Скоморошья традиция не оставила письменных источников. Это была устная культура. Об этом я могу очень много говорить...

Е. Никифоров: - Ну, как комедия дель-арта, что ли?

А. Котов: - Нет, нет, нет.

Е. Никифоров: - Ну, это тоже импровизация сплошная.

А. Котов: - Нет. Кто тебе сказал?

Е. Никифоров: - Это что я читал и видел.

А. Котов: - Что же вы такое читаете? На самом деле, внутри каждый сюжет комедия Дель Арте имеет очень жёсткую структуру. Внутри этой структуры есть определённый язык. И ты оперируешь этим языком для того, чтобы изложить этот сюжет. Все, вся твоя импровизация. Ты не можешь болтать от себя все, что угодно, если это противоречит идее. Вся любая так называемая импровизация всегда связана с контекстом. Так же, как любая... Свобода, так называемая, всегда связана с теми людьми, которых ценишь и любишь, ради которых ты способен свободой пожертвовать. Если ты позволяешь себе все, что угодно, и тебе наплевать на всех, это не свобода.

Е. Никифоров: - Если говорить не о русской культуре музыкальной, а западной, комедия Дель Арте, комедия уличных театров, да, карнавалов кукольных.

А. Котов: -  Тоже миф. Ну, хорошо, не буду сейчас...

Е. Никифоров: - Я же транслирую массовую культуру.

А. Котов: - А я тебе говорю, что и высокая, и низкая культура существовала в несколько иных отношениях. Вот, например, музыка средневековая. Мы о музыке средневековья, европейской, знаем из письменных источников. А письменные источники в основном связаны с богослужением церковным. Когда я этим вопросом специально занимался, изучая исторические моменты, а там очень много информации по этому поводу, выяснилось, что эта письменная культура занимала от силы 9-10% от всей культуры. Все остальное – культура менестрелей, минигизера, трубадуров и прочих, прочих профессиональных музыкантов средневековья, 90% это устная традиция. Почему это было? Мир был локальным. Люди практически не владели письменностью, не потому что они были низко образованы, а потому что сама система передачи информации, воспитания и обучения предполагала личность к личности. Она была личностно ответственна. Каждый учитель отвечал за ученика, и каждый ученик приходил к учителю. И они вырабатывали язык, его хранили и передавали. Более того, люди запоминали огромные объёмы очень точно. Помните, через сколько лет после жизни царя Давида были записаны псалмы царя Давида? Около трёхсот! То есть триста лет Псалмы царя Давида существовали в устной традиции. И это не заставляет меня усомниться в подлинности.

Е. Никифоров: - Ну, я верю, потому что Одиссея вообще была записана через 600 лет.

А. Котов: - Люди жили иначе. Отношение с миром, работа мозга, работа ассоциативная, важная-неважная – это всё то, что наш мозг сегодня доверяет письменным источникам, а когда их не было, мозг выполнял эту работу сам.

Е. Никифоров: - Другой пример хочу напомнить. Вагнер писал своих «Нюрнбергских мейстерзингеров». Поражает насыщенность Западной Европы средневековой. Каждый городок, каждая мастерская, каждая гильдия имела обязательно своих музыкантов, они сами пели. Потом возникали эти бесконечные очень сложные фестивали. И, собственно, опера и вообще наследие, которое Вагнер оформил уже высоко и высокую культуру превратил.

А. Котов: - Он это не оформил, выбрал из этого то, что считал важным и существенным, и создал вот эту мифологию, которая, кстати, как мифология Третьего Рейха потом работала, если мы помним. Существовала цеховая культура. Вот тебе цех кузнечный, вот кожевники, вот ткачи, вот там кулинары, вот музыканты в одном и том же городе. У всех свой устав, своя система отношений, свои секреты, свои правила. Все было своё. Конечно, там были свои эмблемы, свои педагоги. Песни, которые принадлежали этому сообществу. Это свойство сохранялось очень долгое время в той среде, которую мы называем словом «фольклор». А на самом деле это общинная среда крестьянства. Люди, которые жили вместе веками на одной земле, и были универсальными людьми, которые этой землёй кормились. У них не было помощи со стороны. Если они неправильно с землёй обращались, умирали с голода. Пойти им было некуда.

Е. Никифоров: - Как былины, которые были записаны не в Киеве, а в Олонецком крае. На Крайнем Севере записано. Я понимаю другое. О том, что они транслировались и запоминались, и устно передавались из рода в род в течение столетий.

А. Котов: - Это вообще профессиональная традиция, кстати. Сказители – последняя профессиональная традиция мира, средневековое возрождение. Сказитель – это человек, который подробно рассказывает очень длинные истории, которые передаются из поколения в поколение и могут передаваться только устным путём. Потому что, когда мы устно воспринимаем информацию, у нас совершенно другая фильтрация. Мы совершенно по-другому её передаём. Мне даже сложно к радиослушателям апеллировать через «а попробуйте себе представить», потому что сегодня человек, который может хорошо рассказать какую-нибудь историю, даже приличный анекдот, это редкость. Молодое поколение – это вообще поколение без анекдотов. Мне так их жалко.

Е. Никифоров: - До передачи я рассказал потрясающую историю про нашего любимого Кудеяра, которого все архиереи на своих архиерейских приёмах обязательно просят спеть. А оказывается, что там... Источник совсем другой. И там тоже анекдот за этим стоит на самом деле.

А. Котов: - Ну, это не анекдот, скажем так. Мы с тобой плавно переходим к истории шлягеров. Когда я занимался фольклором ещё, у нас была такая тема, мы искали, как, например, Калинка Малинка попала в Россию. Она же попала из Мюнхена.

Е. Никифоров: - Малиновый звон тоже как бы из Мюнхена.

А. Котов: - Это нет, город Малин.

Е. Никифоров: - Малинка, это тоже Малин?

А. Котов: - Нет, нет, нет. На самом деле, ее написал самарский дворянин. Одно время я говорил, что это кабацкая песня московская. Но, нет, написал самарский дворянин, и ее случайно услышали цыгане. Они пели в ресторане сначала в Петербурге, а потом где-то 1912-1913 году уехали работать в Мюнхен. И в связи с Первой мировой войной они там остались и, в общем-то, после революции работали в Петербурге. А как мы знаем, первые гастроли ансамбля, тогда ещё октета, Александрова, а именно ансамбль красноармейцев под управлением Александрова, были в Мюнхен. Они приехали в Мюнхен, и их повели в русский ресторан. И в русском ресторане цыгане пели «Калинку-малинку». Эта песня понравилась Александрову, и он привёз ее в Россию. Так появилась русская народная песня.

Е. Никифоров: - Вернёмся к Кудияру. Там ведь повесть о благочестивом разбойнике, и как бы это всё хорошо, но по-настоящему это всё заканчивается совершенно иначе.

А. Котов: - Исследования источников народных песен, источников духовных стихов, иногда дают очень много интересных и неожиданных результатов. Вот, пожалуй, «12 разбойников» — одна из таких характерных историй. Я вообще ничего об этом не знал, пока мне кто-то из моих друзей-филологов сказал, что мы тут такую штуку случайно совершенно нашли. У нас же поэзией Некрасова как-то не модно в последнее время интересоваться. «Кому на Руси жить хорошо», а остального мы и не знаем. Так вот, оказывается, что это поэма Некрасова. История там такова. Да, Кудеяр, разбойник, который грабил всю жизнь, убивал людей, в какой-то момент стали ему являться те, кого он убивал, и он не мог спать, его все это мучило. Он пошёл в монастырь и решил стать монахом. Стал, но все равно его эти видения не отпускали и мучили душу. Тогда явился к нему Ангел. Я сейчас примерно рассказываю историю, читайте оригинал. Ангел сказал, что у нас в роще растёт самый большой-большой дуб, возьми тот нож, которым ты убивал людей. Когда ты срежешь своим ножом этот дуб, тогда Бог тебя простит, и все пройдёт. И вот он многие годы этот дуб пытается срезать, уж нож затупился, силы у него иссякают, он в отчаянии рыдает. В это время подъезжает местный князь, который говорит, а, Кудеяр, я про тебя все знаю, что вот тебя мучает всё, и душа твоя мучается. А меня не мучает, я вот тут всех граблю, убиваю, и ничего, душа моя спокойна. Но тут в Кудеяре сердце воспылало, достал он свой ножичек и прирезал этого князя. И тут-то его отпустило. Вот так несправедливость восторжествовала. Вот Божья справедливость по Некрасову.

Е. Никифоров: - Поразительно, поучительнейшая история. Гораздо лучше, чем вот эта глянцевая история. Но всё-таки хочется послушать что-то из того вашего репертуара, который был давненько-давненько, то, что сейчас вдруг неожиданно выплывает, я даже знаю, что какая-то запись совершенно древняя вдруг выплывала у вас.

А. Котов: - Один из первых шлягеров, который появился аж в 90-м году. Евгения Смольянинова все время рассказывала, а мы с ней друзья-то с молодости, что иногда по пять раз в день пела «дин-дин-дин, колокольчик звенит». Это при том, что она знает огромное количество песен, романсов... У нее же богатейший репертуар. В 90-м году, куда бы ни приезжали, «Как в Иерусалиме рано зазвонили» и «Душа моя прегрешная». Все, никакие знаменные распевы, древние полифонии, никого вообще не интересовали.

Е. Никифоров: - Чем песня берет? Почему хитом стала?

А. Котов: - Мелодия. Мелодия и скупой, аскетичный мужской аккомпанемент, который придаёт всему этому душевную глубину. Это все равно, что «Да исправится молитва моя», когда там детский голос звучит. Стоит девочка девяти лет и кается со страшной силой в сопровождении большого мужского хора. Меня это всегда потрясает в глубине души. Я говорю, бедный ребёнок, что же он так нагрешил, что ему так плакать приходится. А мы же любим, когда нас оплакивают чистые души. Поэтому все такие вещи всегда были популярны. «Восстани, восстани, что спиши», светилен. Дима Гаркави примерно в это время написал эти вещи. Она примерно такого же плана.

Е. Никифоров: - А вы поёте?

А. Котов: - Нет.

Е. Никифоров: - А почему?

А. Котов: - Потому что Дима её написал, он ее поёт. У нас очень много красивых песен. Понимаете, Жень, я никогда не пытался там «Сирин» противопоставить чему-то. Но мы знаем, что есть масса прекрасной музыки, прекрасных песнопений, текстов, духовных стихов, которые люди не знают и никогда не узнают. И они всегда будут петь «12 разбойников» или «Выйду в поле ночью с конём». Это классика, да, классика душевного присутствия человека.

Е. Никифоров: - Эту вы не поёте?

А. Котов: - Нет, не поем.

Е. Никифоров: - Ой, ужас какой. Я так хотел бы послушать. Ужасно мне нравится, особенно последнее исполнение, когда поют на разные лады, разные коллективы.

А. Котов: - Ну, это да. Что с ней только не делали. Во все времена существовало то, что мы называем шлягерами. Шлягер — это не ругательное слово. Скажем так, популярные песни. Когда мне говорят, что вот вы поёте древнерусскую музыку, строчное многоголосие, ранний партес 17 века, сложнейшие партитуры. Они сложнейшие не потому, что они музыкально сложные. Они сложны прежде всего тем, что это другой эмоционально-музыкальный язык. Люди мыслили в музыкальных ладах русской монодии, я имею в виду знаменный. У нас с вами есть семь, восемь нот – октава, есть гармония, мажор, минор. А вот знаменном распеве этого ничего не было. Более того, звукоряд был двенадцатиступенным. Ни о чём не говорит?

Е. Никифоров: - Ну, конечно же.

А. Котов: - Дюжинные системы измерения 15-16 веков, которые параллельно существовали с десятеричной. А то, что музыка и математика вещи параллельные!?

Е. Никифоров: - Додекафония того времени, да?

А. Котов: - Нет, нет, нет. Даже идея не похожа. Не произносите таких страшных западных слов. Додекафония другое. Абсолютно выдуманная из ума. А система знаменного распева складывалась из попевок, её никто не придумывал. В таком звукоряде никто гаммы не учил. Это старообрядцы потом сделали. Ut, re, mi, ut, re, mi - так они учат звукоряд. А в древности все гласы – это система мелодий, маленьких мелодий, из которых складывается песнопение. И в одном гласе мелодии складываются таким образом, другие – другим, создавая определённый свой мир. Этот мир всегда сопутствовал слову молитвы, не существовал отдельно, никто никогда музыку отдельно не писал. В древности, ни в 15, ни даже в 17 веке, не было такого, что «пойди-ка, голубчик, сочини-ка стихиру». Было понятие «развести молитву на пение». То есть сделать так, чтобы эти слова можно было спеть. И все это делалось по очень жёстким и очень естественным для того времени законам.

Е. Никифоров: - И псалмы пели.

А. Котов: - Про псалмы отдельная история, отдельная передача.

Е. Никифоров: - Замечательно.

А. Котов: - Про мои любимые псалмы. Потому что псалмы, это песня вообще. Царь Давид, если вспомните, под гусли пел, то есть псалтирь, которые очень похоже на гусли. А была бы в то время гитара, он бы пел их под гитару, потому что удобно. Если прочтешь текст каждого псалма, увидишь – они очень эмоциональны. Они настолько наполнены. И это всегда чувство! Они всегда очень локальные.

Е. Никифоров: - Ой, когда их пробалтывают, вычитывают. Ну, я думаю, ну, ребята, да что ж вы делаете?

А. Котов: - А это тема ещё для одной передачи про то, как люди разучились говорить.

Е. Никифоров: - Да, и разучились читать псалмы. Ничего не понимая вычитать. Да что ж такое? А это действительно такая молитва, глубочайшие смыслы. Это разговор с Богом.

А. Котов: - Ты знаешь, Жень, я в Николо-Сольбинский монастырь уже шесть лет приезжаю, и там занимаюсь с послушницами. Там есть колледж, регентские курсы. Я сначала думал читать им какие-то лекции по древней русской музыке, учить их каким-то распевам. А знаешь, чем я сейчас с ними занимаюсь большую часть времени? Я их учу говорить. И учу их понимать то, что они говорят. Половина из них – это девочки из священнических семей с хорошим опытом богослужения, пониманием, с очень ясной головой. Но когда они начинают говорить, артикуляции нет, у них совершенно неразвитые мышцы. Они не понимают, что слово является символом, и от того, как ты его произносишь, этот символ себя проявляет или нет. А для этого нужно уметь произносить согласный. А второе – это когда ты берёшь тот же самый псалом, а мы на псалмах учимся, прошу прочитать и рассказать его содержание своими словами.

Е. Никифоров: - Потрясающе. Вот это урок.

А. Котов: - И вот тут выясняется, что они не понимают, о чем они читают. Они не знают, я же не говорю даже, что они не знают какого-то контекста исторического. Это можно простить, потому что я многие годы читаю Библию и не все понимаю. Но они даже не ставят себе этой задачи. И от них этого никто не требует. И в церкви этого никто не требует от чтеца. Так мы и приходим в церковь, чтобы над нами на загадочном древнем языке прочли заговор, мантру, чтоб все грехи в сторону. Чтобы у нас бизнес сложился. Все хорошо.

Е. Никифоров: - Перепляс такой.

А. Котов: - «Гопади помилуй, госпади помилуй». Отец Матфей еще в Лавре, когда кто-то артикулировал неверно, говорил, не надо кричать на Бога. Что вы Его пугаете? Это вещи, которые не понимаются, человек их делает неосознанно, потому что прививаются какие-то эстетические нормы, вообще не апеллируя к человеческому сознанию. Мы вообще, переходя на жаргон, «за базар свой не отвечаем». Мы говорим безответственно, мы произносим слова так, чтобы они как можно меньше значили, потому что иначе придется отвечать.

Е. Никифоров: - Поразительно. Два раза был здесь на эфире замечательнейший человек, церковнейший, глубокий, ректор училища Щепкинского при Малом театре. И мы говорили с ним о культуре речи, которая в театре страдает. Сценическая речь очень плохо преподаётся в нынешних театральных училищах. И он понимает. Правда, там работа идёт большая. И Малый театр, который должен быть хранителем русского слова, русской фразы, русской чувства и так далее, не всегда отвечает той планочке, которая они бы ставили...

А. Котов: - Далеко не всегда, да.

Е. Никифоров: - У вас есть настоящий хит «Подай, Господи». Духовный стих знаменитый.

А. Котов: - Знаменитым он стал относительно недавно. Это такая история. Текст сделала Тина Георгиевская наша, которая у нас один из лучших специалистов по духовным стихам.

Е. Никифоров: - Ой, моя любимая. Боже мой, какой же человечек. Какая же душа.

А. Котов: - Тиночка светлейший человек, да. И умница большая. Вот она у нас и Полина Терентьева,  – два человека, которые у нас по духовным стихам. Ну и Варя, конечно, моя. Но она более широкого профиля. В 95м году они нашли напев, это вообще лирическая песня. Дуэт как раз женский пел. «Ты зачем голубь?» И они просто на этот напев положили текст духовного стиха «Подай, Господи». Так он и появился. И вот последние полгода-год мы постоянно встречаем его в каких-то коллаборациях, припевах к рэперским текстам. Люди спрашивают, можно ли его использовать, петь стали на фестивалях.

Е. Никифоров: - Да не почему-то. Потому что есть реперы, которые настоящие музыканты просто. И настоящий музыкант не может пройти против выдающегося исполнения и замечательной музыки.

А. Котов: - Жень, но 30 лет прошло. Понимаешь, то есть какие-то вещи вдруг проявляются, и меня это на самом деле радует. Это значит, что эту музыку сегодня слушают.

Е. Никифоров: - В вашем репертуаре духовных стихов достаточно много. На концертах также?

А. Котов: - Много, да.

Е. Никифоров: - И они далеко не все скучные, как предполагается. Они все содержательные.

А. Котов: - У нас нет скучных духовных стихов.

Е. Никифоров: - Потому что вы все музыкальные люди. У вас настоящая музыка.

А. Котов: - Опять же, духовный стих – это про музыку в последнюю очередь. Это в первую очередь, даже не знаю, как объяснить... Как-то в экспедиции спросили бабушку, чем, собственно, духовный стих отличается от песни. Она очень долго не могла сообразить. И то поешь, и то. Она сказала, что это как бы перед Богом. Я сейчас переформулирую это для себя, и на концертах часто говорю, что духовный стих имеет смысл петь тем людям, в жизни которых есть Бог. Потому что тогда тебе есть перед кем его петь. В присутствии Кого тебе размышлять о жизни, о смерти, о грехах, о святых и так далее. Если для тебя это художественная концепция или какая-то историческая, этнографическая интересность, тогда текст мёртв, он ничего не несёт за собой. У него нет мелодии, которая выражала бы. Вообще духовный стих, чувственный, это редкость. Духовный стих, как настоящее богослужебное пение, надчувственный. Он выражает человеческую душу в ее простоте, в ее готовности в данный момент как-то предстоять. И поэтому он требует прежде всего очень четкого понимания, зачем ты делаешь это здесь сейчас. Если он обрастает каким-то распевом и музыкой, то она ни в коем случае не должна этот текст заменять собой. У нас есть такая форма работы в «Сирине»… когда мы сборник выпускали нотный, там были духовные стихи. Я даже в комментарии написал, что здесь записан один из вариантов распева. Вы можете попеть по нашим нотам, но если вам захочется спеть по-другому, спойте. Потому что мы берём, например, очень многие духовные стихи, большинство из которых – записи этнографические, которых тоже не так много, и они записаны от одного человека. Но мы знаем, что, например, было общинное пение, когда люди собирались за трапезой и пели. Духовные стихи были повсеместно, то есть это просто часть песенной культуры многогранной. Люди пели духовные стихи, распевали их так, как им сейчас хотелось. И мы берем духовный стих, его текст, начинаем с ребятами распевать, исходя из той мелодии, которая есть, к ней пристраиваем один голос, два, три, меняем варианты, растягиваем, поднимаем, опускаем тона до тех пор, пока этот стих на наше усмотрение, на наш вкус не обретет свою какую-то естественную простую форму. Иногда мы налепим там 12 гласов, потом оставляем 3 или 2.

Е. Никифоров: - В народной жизни этого уже, наверное, и нет. И нет бабушек, к которым нужно ездить в экспедицию.

А. Котов: - Жень, вот опять же, миф, с которым я как со скоморошеством борюсь. «народ» - это что? Какой-то народ, который где-то есть, только мы его не видим? Подойди к зеркалу, посмотри, – вот он народ перед тобой стоит. Мы все и есть народ. Просто откуда пошло это «народники», «академисты», «народная культура». С 30-х годов 20-го века. У нас тогда, по статистике, если ты помнишь, 80% людей жило в деревне, и 20% в городах. И даже люди, которые жили в городах или приходили на промыслы, потом возвращались в деревню. И вот эта массовая и песенная, и обрядовая, и традиционная культура жизни и была. И все говорили, вот народ там живет, а мы тут в городе решаем какие-то определённые проблемы. То есть город не был довлеющей и самодостаточной системой, он был частью, и поэтому понятие «народ» было тогда естественным. Сегодня статистика прямо противоположная, если вы следите за этим. Меньше 20% людей живет в деревне, больше 80% – город.

Е. Никифоров: - Это всемирная тенденция.

А. Котов: - Всемирная, да. А понятие, что там люди ходят в кокошниках, пекут калачи, спят на печи, коня запрягают, идут ночью в поле с ним, понимаешь? Вот этот миф у нас существует. И этот когнитивный диссонанс у любого мыслящего человека вызывает неприятие, потому что в этом есть очевидная фальшь. А вот на дни города собирается молодёжь на Патриаршем мосту и кадриль водят. Недавно буквально было огромное количество народу, их там было, не знаю, тысячи. Вот, это молодёжь, которая уже много лет там собирается.

Е. Никифоров: - Что, серьёзно?

А. Котов: - Ты что, не знаешь?

Е. Никифоров: - Нет. Много лет на Патриаршем мосту по воскресеньям собираются люди, водят кадриль, хороводы под гармошку, под инструменты.

Е. Никифоров: - Это не деланная такая, не заказная история?

А. Котов: - Абсолютно сложившаяся форма. Когда-то, в 90-е годы, это было в Измайловском парке, Пятачок, так называемый. Потом Пятачок рассосался. А это складывалось на протяжении многих лет. Они там собираются. Вот он, народ! Они приходят, они такие классные. Они с таким удовольствием делают.

Е. Никифоров: - Почему мы об этом не знаем? Я, например.

А. Котов: - Потому что вы на радио, а не на телевидении.

Е. Никифоров: - Телевидение тоже не показывает.

А. Котов: - И то верно. В этом ведь нет шоу, электрики, флагов, прожектов. Ничего, там просто люди водят хороводы, общаются, поют песни, вот те же самые, как мы говорим, народные, деревенские, на самом деле деревенские песни, которые только в деревне и пели. И это культура, которой сейчас нет, потому что деревни нет, нет общины. А община, когда была замкнута, эту культуру и создавала, и воссоздавала всё вместе.

Е. Никифоров: - А есть ли какие-то перспективы этому всему выжить? Или это будет новый заповедник городской культуры или извод новой городской культуры?

А. Котов: - В городе существуют свои формы искусства, свои формы, как мы говорим, свои формы фольклора. Будет семья, будет семейное пение. Не будет семьи, не будет семейного пения, а будет пение в кружках. Будут собираться люди в кружках и петь те песни, которые им нравятся. Сейчас есть такие клубы. В Питере знаю один хор любительский. Там просто женщины собираются. В основном женщины, к сожалению, но они собираются и поют любые песни, которые им нравятся. И им хорошо, потому что они собираются. Факт, что собираешься и поешь, это очень важно вообще для психики, для чего угодно.

Е. Никифоров: - У меня внучка в детском саду. Боже мой, когда они начинают петь «Матушка моя, белая берёзонька», хит из хитов сейчас. Все дети подхватывают моментально. Она в восторге от этой песенки.

А. Котов: - Если дети сами подхватывают песню, это прекрасно. Знаешь, какая у меня была самая любимая песня в 4 года? «Бухенвальдский набат».

Е. Никифоров: - Так, уже интересно.

А. Котов: - Да, я просто пел 5 лет стоя на столе в детском саду. Вот, серьёзно, мне мама рассказывала. Я очень любил, я знал все песни, потому что у меня мама такая – пела везде. Вот, и у меня это была любимая песня. Довольно долго она была таким знаком внутри меня.

Е. Никифоров: - Но песня-то хорошая.

А. Котов: - Песня хорошая. И Магомаева я уважал с детства. Поэтому, если дети поют какую-то песню, пусть они ее поют, значит, она в них как-то срезонировала. У них может быть вообще свой смысл, не тот, который мы хотим в них внести. Но то, что она в них живёт, потом отложится и потом будет помогать им жить. Она формирует их взгляд на мир. В этом смысле не нужно детей ограничивать. Ой, не пой, это пошло. Ну, конечно, желательно детей уберечь от нецензурной лексики, потому что такие песни тоже заходят. Но, в принципе, что бы ни пели – ведь культура... Я начал говорить о шлягерах, о массовой культуре. Простые песни говорят о простых чувствах, о простых отношениях между людьми. Мы говорим там, вот Стас Михайлов – это ужасно. Стас Михайлов абсолютно нужен огромному количеству женщин, у которых жизнь сложилась не так, как они хотели. Им нужен некий идеал, который бы наполнял их той же самой любовью, которую им в жизни где-то недодали. Ведь как раньше собирались парни и девчонки? Они собирались на лугу. Водили хороводы. Им лет по 15, они скотину загонят и водят хороводы, кадрили-хороводы. Спрашиваю, как водили? Мы бедные были, мы сами пели.

Е. Никифоров: - Хорошо сказано.

А. Котов: - Да, я говорю, а как это? У нас на гармониста денег не хватало, поэтому сами пели и плясали. А если был гармонист, значит, у них энергия высвобождалась. Их задача была не попеть древние песни нашей старины. Их задача была парня себе подобрать, себя показать, чтобы было ух! А когда появился магнитофон, вместо гармониста поставили магнитофон. Эти сельские дискотеки с драками. А драки – это ритуальное, можно сказать. Парень пришёл из чужой деревни, пусть он докажет, что он не хуже. Вот, но это не везде-то, конечно. Но в принципе, так было. И в 15 лет задачи одни, а в 30 лет ты уже поешь про то, как у тебя сложилась жизнь. У тебя уже дети, страдания, рабыни изауры. А в 60 лет ты прожил жизнь. И те же самые песни начинают петь виртуозно, потому что вспоминаются тонкости прожитой жизни. И вот говорили, как человек прожил жизнь, так он и поёт.

Е. Никифоров: - Еще у вас есть композиция, которую в моем возрасте, например, очень хочется слушать. Заповеди блаженства.

А. Котов: - Заповеди тоже интересные. Мы в 90-е годы, да и в 2000-е, очень много ездили по всему миру – много гастролей было. Буквально мы объездили все, что могли. И я очень хорошо знаю публику. Мне говорят, вы выступали для русских эмигрантов? Я говорю, не дай Бог. Исключая, наверное, первую эмиграцию, во вторую и последнюю эмиграцию 60-80-х люди уехали не для того, чтобы сохранить русскую культуру, а для того, чтобы ее забыть.

Е. Никифоров: - Это, к сожалению, чистая правда.

А. Котов: - Люди эти на наши концерты попадали только случайно. Но, вообще говоря, я всегда исхожу из того, что на каком бы языке ни звучали песни, ответственность за их понимание несёт исполнитель. И наши концерты, где 80% духовных стихов или песнопений древнерусских – это музыка, которую человек слышит впервые в своей жизни. А что такое пение? Пение – это эмоция, очень тонкий душевный такой индикатор. То есть человек ведь, когда проявляет эмоцию, раскрывается в этот момент. И когда человек сталкивается с эмоцией, которая ему незнакома, его первая реакция – закрыться. Когда мы слышим незнакомую музыку, то трудно понять. А когда мы слышим древнерусскую музыку, она незнакома. Музыка 17 века, конечно, незнакома. Там нет этих мелодий, гармоний знакомых. Уху не за что ухватиться. И поэтому для того, чтобы человека вывести на уровень слушания этой музыки, нужно ему давать маленькие опоры по дороге. То есть мы даём какую-то простую песню, где есть знакомое и есть новое. И человек цепляется за неё, входит в эмоции. От этой эмоции мы можем запеть какой-нибудь знаменный духовный стих «О человече». А если человек еще не понимает слов, ему вдвойне сложнее. Я очень много в последнее время об этом рассказываю студентам, с кем работаю. Я говорю, учтите, что если вы выходите и начинаете петь, и говорить, и человек не понимает вашего текста первые 15 секунд, его мозг даёт ему команду «слушать не буду». И вас никто не будет слушать. Поэтому нужно начинать говорить медленно, спокойно и очень убедительно. Терпеливо. Точно так же с пением. Если ты начинаешь петь, и тебя может перехлёстывать эмоция, но, если эта эмоция пугает человека, он не будет тебя слушать. Или уйдёт, или скажет: сумасшедший какой-то.

Е. Никифоров: - Да, вот например «Грешный человече».

А. Котов: - Обязательно нужно сказать, что последние лет 10 с нами на концертах ее поёт весь зал. И я считаю, что не зря прожил жизнь, потому что окромя «Ой, мороз, мороз» или чего-то такого никто ничего не поёт. Люди не знают. У нас нет песни, которую люди, не знакомые друг с другом, могут петь вместе. Да и знакомые тоже редко. А тут начинают подпевать.

Е. Никифоров: - Вы делаете просто действительно грандиозное дело. Ходите на концерты «Сирина» сегодня. Спасибо большое, Андрей Николаевич, до скорой встречи.