Мир Стругацких

Слушать: https://radonezh.ru/radio/2025/09/26/21-00
Смотреть: https://rutube.ru/video/private/f097451277b1939e162fa2250fbda551/?p=rZHY...

Е. Никифоров: - Здравствуйте, дорогие братья и сестры. У микрофона Евгений Никифоров. Сегодня в студии я приветствую Бориса Вадимовича Межуева. Его особый взгляд – философа, публициста, астронома, просто человека, которого всегда интересно слушать. Мы будем говорить об очень остроумных людях – братьях Стругацких. Старшему из них исполнилось 100 лет со дня рождения. Стругацкие сыграли громадную роль в становлении моего поколения, все читали их книги. «Пикник на обочине», и «Понедельник начинается в субботу» и так далее. Поговорим о феномене фантастической культуры, откуда она возникла, зачем и почему. Что это такое? Это эзопов язык, притчи, свободное фантазирование, фэнтези на произвольные темы безо всякого конкретного вывода политического или общественного? Что это было за явление?

Б. Межуев: - Феномен братьев Стругацких очень сложен, непрост, несмотря на простоту и лёгкость языка. Она даже в лучших произведениях довольно обманчива. Произведения братьев Стругацких не имеют ясной, однозначной и простой интерпретации. Возьмём один из примеров более-менее популярный. Это ныне экранизируемая повесть «Жук в муравейнике» 1979 года. Очень легко написано, я ее раз пять читал. Это первое произведение братьев Стругацких, которое я прочитал в своей жизни. Он мне как-то на одну ночь достался, успел прочитать. Получил огромное удовольствие. Мне было тогда, по-моему, 10 лет. До сих пор мне она очень нравится. Вывод очень ясен: протест против спецслужб и власти спецслужб. В этой повести есть загадка. Первая часть повести расходится со второй. Повесть начинается с сюжета бегства одного непонятного человека по имени Лев Абалкин с планеты Саракш, который вдруг ни с того ни с сего убегает от задания. Он выполняет роль разведчика, прогрессора, бежит с этой планеты на Землю. Непосредственно герою произведения Максиму Камереру дается задание его разыскать. Он погружается в его биографию и задается вопросом, почему Абалкину в какой-то момент запретили заниматься любимым делом. Там есть такая фантастическая раса голованов, которая описывается еще в повести «Обитаемый остров», экранизированной еще в 2009 году Федором Бондарчуком. Это такая раса полусобак-полулюдей, которая очень привязчива, Абалкин ей занимался. На протяжении долгого времени Камерер встречается с некоторыми персонажами, знающими Абалкина и задает вопрос, почему ему запретили заниматься любимым делом. В завершении выясняется, что, оказавшись на земле, этот самый Абалкин решил встретиться с представителем голованов, с которым он взаимодействовал, Щекн его зовут. И после этот самый Щекн заявил, что раса голованов отказывается и никогда не будет давать политического убежища Абалкину. Сюжет обрывается. Мы так и не узнаем, почему герою запретили заниматься любимым делом. Дальше начинается история о подкидышах, о странниках, – вплетается конспирологический роман, который получает определённое разрешение. Мы понимаем, в чем суть этого романа. Страх спецслужб перед воздействием некой высшей цивилизации. Самая высшая цивилизация обнаруживает, что над ней есть еще более высокая цивилизация. И та цивилизация, которая сама занималась воздействием на более низкие страны и планеты, вдруг понимает, что на нее также могут воздействовать. Соединенные Штаты своего рода. Они сами всех демократизируют, тянут всех в какое-то светлое будущее, и вдруг выясняется, что их самих могут демократизировать и потянуть в светлое будущее. И вот они находятся в таком странном раздвоении личности, и это все так очень остроумно описывается. Но первый вопрос так и не получает разрешения. Вот почему запретили заниматься любимым делом? Почему на землю – понятно. Таинственные подкидыши, личинки странников, одним из которых является герой, их всех от греха убирают, чтобы в случае чего они не натворили ничего, потому что спецслужбы не понимают, что от них ожидать. В общем, такая простая повесть. Но как сочетаются эти две части, в одной из которых ставится вопрос, на который нет ответа в самом произведении, а во второй ответ понятен. Внутри самого текста такого ясного ответа на это нет. Хотя в принципе он есть. Для того, чтобы узнать, в чем ответ, мне лично понадобилось прочитать огромное интервью онлайн. Борис Натанович Стругацкий объяснил, в чем суть Голована, почему они так важны в повести. Стругацкие так запаковали внутрь этой повести непрямой сюжет, непрямой смысл. Голованы, согласно мифологии Стругацких, имеют одну черту. Они выбирают в космосе, во Вселенной, самую сильную расу и пытаются с ней договориться. Вначале они решали, что такая раса – коммунистическое общество Мира полудня. Потом они приходят к выводу, что такой расой являются таинственные странники, одним из которых является этот самый Абалкин, и они дружат с ним. Когда они понимают, что и эти странники не самые сильные во вселенной, тогда они отрекаются и от Абалкина тоже. Понимаете? Сейчас я это не содержательно беру, а несколько формально, чтобы показать, насколько непрозрачны Стругацкие. И это не единственная их повесть, в которой для того, чтобы понять их суть... Нужно как минимум совершить серьёзное литературоведческое исследование, какое я попытаюсь представить когда-нибудь в будущем, и для этого обратиться к самим авторам. Это очень загадочные авторы! А «Град обречённый», роман, который был позже опубликован. Не буду долго входить в содержание этого произведения. Кто хочет, прочитает. Этот роман нельзя понять без интервью Бориса Анатольевича Стругацкого. «Улитка на склоне» тоже, на мой взгляд, гениальная повесть. Они говорят, что эту повесть поняли два человека. Я боюсь, как бы не они сами... То есть мы имеем дело с произведениями очень лёгкими на вид, но в которых есть какая-то непрямая и, правильно Вы говорите про Эзопов язык, политическая подоплека. Несомненно, она там присутствует, иногда портит произведение, иногда делает произведение очень интересным. Подоплёка иногда очень конкретная, за что, например, Станислав Лем немножко их не любил. Станислав Лем считал, что фантастика должна быть отделена от политического триллера, он не любил конспирологическую фантастику. Я как раз ее люблю. А Лем считал, что это не чистота жанра. Ему очень нравился «Пикник на обочине», который он считал образцовым фантастическим произведением. Очень ему не нравились произведения типа «Гадких лебедей», в котором Стругацкие под мокрецами евреев просто изобразили. Лем сам еврей был, поэтому тут не было проблемы. Не то, что он обвинял их в этом, просто считал, что нельзя вкладывать в фантастику политические смыслы. Я лично в этом ничего плохого не вижу, думаю, это вполне нормально. Но и считаю, как и сами Стругацкие, «Пикник на обочине» откровенно проходной вещью. Сильно хорошо написано, но книга проходная.

Е. Никифоров: -  Но они же писали на этой основе «Сталкера»?

Б. Межуев: -  Да, они писали «Сталкера» именно под заказ. А Лем дико обиделся на Тарковского из-за «Соляриса», потому что… он был какой-то странный очень авторитарный человек, считал, что по нему должно быть, иначе никак. А Стругацкие были гораздо более в этом смысле люди либеральные. Они считали, ну, гениальный человек Тарковский, пусть делает, что делает. Мы ему просто помогаем. Это его фильм. А мы литературные негры, которые поставляют художественный материал. Это совершенно правильное восприятие у них было. В этом смысле они не воспринимали «Сталкера» как свой фильм. Так же как и «Дни затмения» Сокурова они не считали своим фильмом. А «Пикник на обочине» авторы считали вполне проходным произведением, написанным для денег фактически, как и «Малыш», например. У них есть целый ряд произведений, которые любят поклонники, но которые сами Стругацкие считали второстепенными. А самым своим гениальным произведением они считали «Улитку на склоне», которую никто не понял. И я с ними абсолютно согласен. Это самая их выдающаяся повесть. Она мне очень нравится в отличие от много чего другого и с идеологической точки зрения тоже. Не все Стругацкие мне так нравятся с идеологической точки зрения. Но «Улитка на склоне» как-то мои консервативные убеждения во многом сформировала, честно говоря. Там консервативный подтекст очень ясно присутствует. Стругацкие многослойны. Есть литературный план, что их объединяет с научной фантастикой как таковой. Они очень много оттуда взяли. Аркадий Натанович был переводчик с японского, переводил Акутагаву. Он был и переводчик с английского, работал над очень важным для них автором - Джоном Уиндемом, человеком, без понимания и знания творчества которого нельзя во многом понять Стругацких, в том числе и «Жука в муравейнике». «Жук в муравейнике» – ответ на одно из лучших произведений Уиндема «Кукушата Мидвича».

Е. Никифоров: - То есть сейчас кто-то пытается снимать?

Б. Межуев: - «Жук в муравейнике», да. В Дзене написано, я прочитал. Будет сериал. Это замечательно, потому что очень такой кинематографический материал. Я как-то представляю, что это можно хорошо снять, если хорошо поработать. Вообще, Стругацким не очень везло с экранизациями. Пожалуй, лучшая, конечно, это «Сталкер», но это не их фильм. Это не фильм по Стругацким. Это фильм совершенно самостоятельный, в котором Стругацкие играют вспомогательную роль. Самая лучшая экранизация Стругацких – «Гадкие лебеди», фильм Константина Лопушанского, с перевёрнутым смыслом. Там совершенно другой финал и другой подтекст совершенно. И «Дни затмения» тоже. Вот три лучших. «Обитаемый остров» – понятная задумка режиссёра, но оставшаяся не очень воплощённой, потому что, честно говоря, он не то снимал.

Итак, первое – литературное. Второе – конспирологическое. Конспирологический, какой-то политический конспирологический подтекст. Есть простой Эзопов язык. Потому что, конечно, Стругацких надо понимать из трех разных культур, трех разных направлений. Отчасти это связано с тем, что я сказал. Первое — научная фантастика. Научно-фантастическая традиция. Сюда же возьмём элементы утопического социализма или коммунизма, который, конечно, в основном известен через фантастику. То есть, когда они пишут о коммунизме, это не столько Марк, сколько Герберт Уэллс в первую очередь. «Люди как боги», фантастическая утопия социалистическая. Ее они пытаются изобразить как коммунистическую. Ссылки на Маркса и Ленина носят довольно формальный характер.

Е. Никифоров: - Фантазия на тему светлого будущего.

Б. Межуев: - Светлого будущего, да. Все занимаются любимым делом, никто не занимается принудительным. Нет принудительного труда, все занимаются интеллектуальным трудом. Но если кто читал фантастическую утопию 1923 года «Люди как боги» Герберта Уэллса, где он попытался все это описать, а он очень во многих публицистических произведениях это описал, то это, в общем, очень похоже на Стругацких, с некоторыми вариациями.

Значит, первая линия – фантастики. Вторая – конечно, советского диссидентства. Здесь оно присутствует со всеми его многими потайными комнатами. В частности, некое таинственное взаимодействие с спецслужбами. В повести «Жук в муравейнике», а еще больше в «Обитаемом острове», присутствует аббревиатура КГБ – Комитет галактической безопасности, но все прочли и подумали, что речь идёт, естественно, о взаимодействии с КГБ диссидентов. Наверное, так и было в некоторых случаях. Стругацкие к этому относятся весьма и весьма позитивно. И вот советско-диссидентская тема, Эзопов язык, антисоветские уколы, подтексты – все это там, безусловно, есть. И третья сторона, самая сложная. Возможно, она отчасти идёт от научной фантастики, но, возможно, от чего-то другого, от других источников. Трудно назвать это стороной религиозной, это не христианство точно, лучше назвать стороной оккультной и мистической.

Е. Никифоров: -  Оккультизм тоже религиозен.

Б. Межуев: -  Да. Эта религиозно-оккультная сторона там тоже есть, она тоже далеко не простая. Возможно, это какое-то влияние антропософии, хотя я не видел никогда никаких свидетельств того, что Стругацкие ею интересовались. В «Улитке» это довольно заметно. Это довольно важно для нас, православных, потому что мы имеем дело с какой-то иной онтологией. Она, несомненно, не христианская, но реально существующая в сознании. Я бы не сказал, что это сатанизм, нет. Суть в представлении о том, что человечество ждет в ближайшее время некая развилка историческая. Вот куда она пойдет? Если человечество будет идти тем путем, которым идет современная Европа и современный Запад, особенно с 60-х годов XX века, то человечество рано или поздно придет к вырождению в животное состояние.

Е. Никифоров: -  Мы сейчас наблюдаем это…

Б. Межуев: -  Вот, Стругацкие об этом говорили гораздо раньше, чем мы даже могли подумать. «Улитки на склоне» – там это совершенно ясно присутствует. Экология, феминизм с экологической подоплёкой, или экология с феминистической подоплёкой. Такое неоязычество, культура хиппи, культура опрощения, реабилитации сексуальных инстинктов, всех самых примитивных. Когда они начали чувствовать алармизм по этому поводу, мне трудно сказать. Где-то с повести «Хищные вещи века» 64-го, когда они сказали, что в общем путь западного потребительского общества, а в 60-е это еще сопровождалось и так называемой сексуальной революцией, плюс экология… это в общем движение в животный мир.

Е. Никифоров: -  Они не принимали капитализм никаким образом.

Б. Межуев: -  Это не то чтобы капитализм… Аркадий Натанович – тесть Егора Гайдара. Сказать, что они не принимали капитализм, трудно. Аркадий Натанович умер буквально ровно в тот же месяц, когда его зятя назначили первым вице-премьером российского правительства в октябре 1991 года. Поэтому мы не знаем, в какой мере он бы одобрил рыночные реформы своего зятя, но то, что их одобрил его брат, совершенно точно. Сомнений нет, это много раз высказано, он это все поддержал. Сложность в том, что в конце жизни возможно было расхождение братьев. Если один остался, как вы говорите, врагом капитализма, он не был религиозным, православным человеком, несомненно, но он, возможно, был все-таки человеком, считавшим, что есть путь советский, утопический, а есть капиталистический – гибельный. А второй брат много раз сказал, что мир хищных вещей века, мир потребительского общества, капитализма, да, ведет в итоге к этому превращению в животное, но это лучший путь из возможных. Всякая попытка уйти от него еще хуже будет. Это сказано. Надо придумать, чтобы какое-то количество избранных людей вышло из этого животного состояния.

Первый путь – возвращения в муравейники. Отсюда образ жука в муравейнике. Муравьи бывшие люди, бывшие разумные существа. Если вы когда-нибудь читали мистика Успенского, то он об этом прямо писал: все высокоорганизованные социальные животные — это бывшие разумные существа. Просто, подчинившись природным ритмам, они утратили разум, он перестал быть им нужным.

Е. Никифоров: - Обратная эволюция.

Б. Межуев: - Обратная эволюция, регресс. С другой стороны, второй есть путь: появление сверхлюдей, жуков. Вот есть муравьи и жуки. И если появится какое-то количество некоторых сверхлюдей, причём непонятно, кто именно, то в какой-то мере это может задержать деградацию. Если такие люди появятся, общество их отпустит, даст им возможность существовать отдельно, не подчинять их своему полицейскому контролю, как бы общество предотвратит сползание социума в это животное состояние. То есть альтернативный капитализму путь – не коммунизм, точно никакая не православная утопия, не монархия…

Е. Никифоров: -  Северная Корея?

Б. Межуев: -  Нет, нет. Это, знаете, может напоминать Россию 90-х годов, я бы сказал. Есть общество. Им правят какие-то таинственные руководители, которые приобщены к какому-то лучшему миру, суперэлита, явно не вполне демократическая, но сверхинтеллектуальная. В мистике такое есть в оккультизме, такое раздвоение. Со своей стороны мы понимаем, что это само по себе развилка. Но если есть какой-то смысл консерватизма русского, православного, то заключается он в том, чтобы подвергнуть критике саму эту развилку, чтобы сказать, что сама она является ложной, что на самом деле это не единственные два пути, на которые обречено человечество, что есть, возможно, третий путь, наш путь. Я с этим согласен. Но мы сейчас пытаемся в чужую онтологию войти, в чужое мировоззрение. Так вот это мировоззрение тайно у них прописано. «Улитка на склоне» этому посвящена. Там город женщин, который командует лесом, такая иная планета, и феминизм захватывает постепенно этих существ.

Еще один важный сюжет, тоже такой немножко мистический. У этого Успенского я прочел, что это всё есть и конфликт между живой и неживой природой. Между, условно говоря, природой белковой, белковыми телами, и природой неживой. И, условно говоря, есть мир леса, то есть путь развития, назовем его капиталистический, западный, контркультурный. Правда, не только западный, потому что, думаю, когда они «Улитку на склоне» писали, они еще и про культурную революцию в Китае думали. Это 1966 год как раз. Во всяком случае, это путь, который связан с соединением человека с природой, возвращением к природе. Кстати говоря, сегодня многие утописты, которые очень надеются на так называемую технологическую сингулярность и на развитие искусственного интеллекта, как раз надеются, что искусственный интеллект в это животное состояние нас вернет. Последний великий фантастический бестселлер «Задача трех тел» китайского писателя Лю Цысиня, дважды экранизированный и китайцами, и американцами, – это об этом. Только там инопланетяне, но речь идет об искусственном интеллекте, который сделает нас муравьями, пчелами, вернет нас в такое экологическое равновесие, гораздо более соответствующее природному. Там они говорят, долой тиранию человеческую. Для Стругацких это категорически было неприемлемо. И для них был этот второй путь.

Мы обычно что-то говорим против Запада, западных трендов, и это правильно. Но надо понимать людей, которые обладали каким-то представлением или пророческим видением того, что сейчас развивается. Стругацкие об этом всем стали писать, когда в Советском Союзе вообще никто об этом не думал. Тогда были вообще другие проблемы. Они как-то соединили научно-фантастическую линию, которую очень хорошо знали, особенно Аркадий, профессионально знали, с линией, связанной с диссидентской критикой советского строя. А советский строй там показан, в частности, образ управления по делам леса в «Улитке», как потенциально уязвимый, неспособный сопротивляться наступающему миру хищных вещей века, как беззащитному, если угодно. Так оно и получилось. Что мы помним? Джинсы разрушили Советский Союз. Или Битлз, джинсы, рок-н-рол и легкие наркотики. Тяга к 60-м годам, к молодёжному бунту. Я сам хорошо помню тягу к молодёжному протесту, свободному самовыражению. Все это разрушило свинцовый, аскетичный, а с другой стороны, антирелигиозный Советский Союз. Поразительный антирелигиозный аскетизм оказался внутренне противоречивым и в этом смысле нежизнеспособным. Стругацкий показал, что он обречён. Град обречён. Из проекта ничего не выйдет. Эксперимент такой. Его разрушит, с одной стороны, тяга к бессмертию и все проблемы, которые нам памятны по Федору Михайловичу Достоевскому, а с другой стороны, разрушит этот аскетизм. Все органы человеческие, тело, желудок, и даже в какой-то степени ум восстанут против того строя и совместными усилиями разрушат мир таинственного аскетического безбожия. В итоге будет это раздвоение. Конечно, когда я читал по первому разу, то видел в этом конспирологическое обличение российского либерализма. Честно вам скажу, я читал. Большое влияние оказал тогда разбор Стругацких таким, наверное, известным человеком – Сергеем Ивановичем Кургиняном.

Е. Никифоров: - Да? Тоже руку приложил?

Б. Межуев: - О, да. Я с большим удовольствием читал его книгу разбора Стругацких. Я, честно говоря, единственный, наверное, человек из мне известных, который с большим удовольствием посмотрел и спектакль по Стругацким. Считаю, что Кургинян хороший театральный режиссёр. Я не во всем с ним политически согласен. Вряд ли мы политически на одной какой-то волне. Но как человек искусства… Я посмотрел его спектакль, и это было намного лучше, чем фильм Бондарчука. Он схватил самую суть «Обитаемого острова». Раскрытие постепенное, постепенное приближение к более утончённому и глубокому постижению объективной реальности мира, который там описан. Самое интересное было не в этом, а в том, что он сопоставил то, что описывается в повести Стругацких. Напомню, она начала писаться в 1967, а завершилась публикацией в 1972 году. Это вообще написано не столько о Советском Союзе, сколько о постсоветской России. Там были поразительные сопоставления, которые шокировали. Были события 93-го года предсказаны. И война в Чечне. Можно сказать, и специальная военная операция есть у них. Это было сделано очень здорово. Кургинян произвел впечатление. Стругацкие, помимо всех религиозно-оккультных и иных литературных качеств, обладали даром политического предвидения, политической прогностики, которой сейчас не обладают политологи. То есть они могли увидеть что-то, что не лежит прямо. То, как они видели, в ценностном отношении я совершенно не разделяю, потому что они были апологетами 90-х, считали, что 90-е есть, в общем, лучшее, что может быть с Россией. Конечно, я считаю не так, но тогда я просто видел в этом обличение. Антидемократический характер того, что они писали, был совершенно очевиден. Манипуляция обществом, тотальный контроль в общем-то даже оправданный, умники, интеллектуалы, которые находятся в контакте с спецслужбами, а простые люди… на них можно не обращать внимания. Всё это мою демократическую и патриотическую совесть дико возмущало. В Стругацких я видел противников скорее. Это то, что я обличал. Моя первая статья, которая была написана, называлась «Повесть о просвещённом авторитаризме». Потом это было опубликовано в журнале «Москва» под названием «Повесть о либеральном авторитаризме» – не совсем точно. Это было посвящено именно «Обитаемому острову», произошло как раз после выхода фильма. Самое поразившее всех мое открытие – я сказал, что там есть персонаж-странник. Лидер таинственных спецслужб Рудольф Сикорский. В первом произведении он осуществляет какое-то воздействие на эту планету, страну с целью прогрессивного реформирования. Диссиденты, сам этот Максим Камерер, ему мешают, не дают ему возможность провести правильные и нужные реформы. Борьба с инфляцией уже сразу утверждается. Хотя какая там в Советском Союзе инфляция? Егор Гайдар сказал, что услышал слово «инфляция» в этом произведении и сразу пошел в экономику. Потом Сикорский уже в «Жук в муравейнике» является таким параноидальным спецслужбистом, который убивает Абалкина. В этой своей первой статье я доказывал, что это не кто иной, как Юрий Андропов.

Е. Никифоров: - Однако…

Б. Межуев: - Вы не читали?

Е. Никифоров: - Нет.

Б. Межуев: - Эта статья нашумела. На меня писали какие-то проклятия поклонники Стругацких, что я оболгал братьев, этих замечательных людей. Но это очень похоже. Самое главное тут возражение – повесть писалась в 1967 году. Можно ли сказать, что уже тогда Андропов мыслил себя в качестве какой-то особой фигуры? Я нашел поразительное сопоставление. Первое самое возьмем. 1967 год. Андропов становится главой КГБ. А в повести прямо сказано, что странник, этот Сикорский, на планете Саракш, где он осуществляет прогрессивное воздействие на несчастное отсталое постимперское образование, взял шефство над контрразведкой. Прямо сказано! До этого занимался наукой, но теперь взял шефство над контрразведкой. Второй момент: кем был Андропов до того, как стал главой КГБ? Главой отдела по работе с международным коммунистическим движением, так называемый отдел интеллектуалов, откуда были Бовин, Арбатов… уже никого на свете нет. Оттуда же вышел Федор Бурлатский, который возглавлял структуру. Георгий Шахназаров. В общем, вся такая вот либеральная, интеллектуальная элита, которая потом перестройку осуществила. Они называли себя оазисом интеллектуалов. И ровно так же описывается то, чем занимается какой-то департамент специальных исследований, этот странник на этой планете. Он собирает людей, собирает интеллектуалов, дает им возможность спокойно жить, заниматься каким-то продумыванием реформ. Я нашел уж совсем точное сопоставление. Арбатов в своих воспоминаниях об этом отделе пишет, что они рисовали карикатуры на Андропова, и он им позволял. И в этой повести написано, они рисовали карикатуры иностранника... И когда я нашел эти карикатуры, все, кто читал мою статью тогдашнюю, сказали, ну точно, совершенно, тут уже сомнений нет, полное соответствие! Но из этого вытекали какие-то странные следствия. Значит, уже в 1967 году Андропов мыслил себя вот так, чтобы он мог либо заказать пиар такой странный, либо повлиять на творчество этих писателей. То есть, согласитесь, он ведь ещё только-только начинал, был человек Брежнева. У меня тогда совершенно изменилось представление о том, что такое годы застоя. И это был самый конспирологический ход. Я написал это еще при жизни Бориса Натановича. И вот каюсь, я ждал от него самого либо подтверждения, либо опровержения. Тем более, что мне с ним один раз удалось побеседовать через электронную почту. Я у него брал интервью дважды. Один раз до появления этой моей статьи, которую он наверняка читал. Другое после. Интервью-то второй раз я взял у него для «Русского журнала». Он мне не отказал, то есть не посчитал, что я его оболгал, из чего я могу предположить, что, может быть, действительно я попал в точку, и действительно то был Андропов. Во всяком случае, потом многие люди уже говорили о том, что это он, как о чем-то совершенно доказанном, что это действительно был пиар Андропова, реально. Но до сегодняшнего дня все-таки нет точного подтверждения этого обстоятельства. И вот политический, конспирологический момент. Я помню свое детство. Я же родился в среде либеральной советской интеллигенции. Можно назвать системно-либеральной. Мой отец был марксист все-таки, но такой либеральный. Помню надежды на Андропова. Никто не ждал никаких демократизаций, чтобы демократическая волна сотрет с лица земли советский строй, да никто и не хотел этого. То есть интеллигенция, не прямо пошедшая в отрыв, типа последователей Солженицына, занимающая либеральные, но системные позиции, и хотела примерно Андропова с каким-то набором либеральных послаблений. И с точки зрения литературы, и с точки зрения чтения книг, и с точки зрения рыночных преобразований. Хотели как в Венгрии. И Стругацкие это зафиксировали, выразили в своих произведениях, правда, двойственно. «Жук в муравейнике» показывает того же персонажа убийцей. Это 1979 год, и все довольно опасно. Убийца благородный, убивает не в силу темных соображений, а в силу императива государственной безопасности. Кстати, многие воспринимают «Жук в муравейника» как произведение, написанное с позиции странника. Он возвращается на Землю и странно себя ведёт, а дело в том, что он странно найден, и он подкидыш этих странников, странной сверхцивилизации, которая оставила, как бы мы сейчас сказали, ЭКО такие, оплодотворенные сперматозоиды в каких-то резервуарах. Из них появились люди, но люди с какими-то специальными знаками. Они обычные люди, ничего с ними не происходит, но есть какие-то знаки. И у них есть какие-то детонаторы, то есть предметы, которые соответствуют знакам, которые у них есть. Детонаторы находятся в специальном департаменте, отделены от этих людей, а надо сделать так, чтобы они не возвращались на землю – мало ли что. Никто не понимает, какую опасность они несут. Появляется один, который узнает, почему его не пускают на землю. Сикорский пытается его выследить и уговорить. А тот в обиде жуткой, что ему испортили жизнь, у него была любимая женщина, которую он оставил на Земле, а их разлучили. У нее была любимая работа. Он резко протестует против тоталитаризма спецслужб, диктатуры и давления. И тогда его убивают, когда он пытается взломать резервуар, где детонаторы находятся. И есть еще третья часть истории – это ведь трилогия, часть называется «Волны катят ветер». Стругацкие там дают ответ, какая онтология стоит за всеми этими событиями: появление сверхлюдей, которые должны защитить человечество, выпадение в это животное состояние, о котором мы говорили. Вторая часть трилогии все-таки написана как протест против спецслужб, авторы рисковали, когда ее выпускали. «Обитаемый остров» в то же время написан совершенно с ясной и понятной целью – доказать, что такое одностороннее диссидентство, желание сломать советскую систему, все-таки непродуктивно, приведет к катастрофе, и нужно, в общем, подчиниться прогрессивным реформаторам и спецслужбам. И советская интеллигенция ведь была, в общем, готова на это. Она была на это согласна. Когда процесс пошел неуправляемым образом где-то с 89-го года, помню, что у многих это вызывало скорее панические, чем восторженные реакции. А дальше просто люди схватились за Ельцина, потом за кого угодно другого, просто чтобы он их спас от хаоса. Поначалу никто не хотел демократии, движения в сторону неуправляемого процесса. Вернее сказать, не хотели либеральные верхи, системно-либеральные верхи советского общества. И Стругацкие, на мой взгляд, это настроение выразили, не диссидентское в точном смысле слова, но все-таки с диссидентским элементом. То есть мы, конечно, хотим изменения общества, движения в сторону обновлений, но понимаем, что лучше бы это происходило при просвещенной диктатуре, просвещенном авторитаризме. Чтобы интеллектуалы такими советниками становились при этих просвещенных авторитарных руководителях. Все было бы тут хорошо. И даже ведь поначалу Борис Натанович был готов и нашу нынешнюю власть признать. Но там была проблема с Западом. Вот это было главное. Потому что критерий просвещённости, конечно, для этих людей, – некая лояльность Западу. И для Стругацких, я думаю, даже не столько может быть Западу, сколько именно США. Запад – сложное явление. Думаю, нынешнюю Европу они едва ли бы полюбили.

Е. Никифоров: - Но и США тоже неоднородное явление.

Б. Межуев: - Им, как своего рода советским неоконсерваторам, вряд ли нравилась вот эта Европа нулевых движений, экологии, феминизма, любви к мигрантам.

Е. Никифоров: - Неконтролируемая утопия.

Б. Межуев: - Такая левая утопия, возникшая из чаяний левой интеллигенции 60-х. Это едва ли им нравилось. Они бы склонялись к неоконсерватизму. Может, и могли бы признать Трампа. Думаю, Аркадий Натанович бы точно Трампа не признал, а Борис Натанович мог бы. Это как-то вполне вытекало из его эволюции идейной. Наша задача, конечно, не в том, чтобы понять это все. С моей точки зрения, это некие пророки, которые не включают в себя ту ценностную перспективу, из которой нам надо исходить. Понимаете? Ну, действительно, что-то они открыли!? Вырождение в животное состояние – это же просто факт, который очевиден. Они этот тренд точно уловили. Они увидели другой тренд, столь же нам не приятный, но тем не менее тоже заметный: появление в том числе среди еврейской интеллигенции отчуждения от западного, европейского пути, но элитарное, мол, давайте создадим интеллектуальные круги. Гностицизм такой, я бы так сказал. Новый гностицизм. Это все пусть идёт в животный мир, а мы 10 человек, самые великие, пойдем в небеса. Они сами ссылались на гностиков, кстати. У них есть целый ряд работ, не самых, правда, удачных, где прямая ссылка на гностиков.

Е. Никифоров: -  Бесконечное путешествие в Шамбалу.

Б. Межуев: -  Если угодно. Очень хорошо. Рерих там, да, это куда-то туда. Совершенно Вы правы. Но мы как бы и не туда, и не сюда. Задача-то заключается в том, чтобы сказать, что оба эти пути – ложные, что являются продуктом антропологического кризиса, может быть, обнажения первородного греха. Может быть, обнажение той самой тайны беззакония, которая, собственно, сказана в Евангелии. Обнажение в человеке какой-то антропологической ущербности, которая и обрекает на невозможность целый ряд социальных утопий. Стругацкие много писали об этом. Почему человек не может достичь социальной утопии, которая, казалось бы, рациональна, возможна. Вот что-то есть в человеке, что стремится не к утопии, а либо в животное состояние уйти, подчиниться природным циклам, либо шамбала. И что можно с этим делать? Есть ли у нас внутри нашей религиозной национальной традиции противоядие от искушения поддаться этому разделению?

Е. Никифоров: - И неужели они никак не увидели вот это наше национальное...?

Б. Межуев: - Увидели, к сожалению, но то, что они увидели, ужасно. Этому посвящён их роман. Если что-то отвратительное они написали в своей жизни, то именно этот роман, который был опубликован прямо в тысячелетие Крещения Руси в журнале «Юность». Думаю, не случайно. Называется «Отягощённый злом», где эти гностические идеи ярко проявляются. Я не буду рассказывать на православном радио об этом романе. Из-за него потом у них резко упала популярность, потому что тяготеющая в тот момент к религиозности молодежь прочитала это с отвращением. Там про духовный прообраза православия. Апостол Иоанн… не буду рассказывать, как он там изображен, чтобы не оскорбить религиозные чувства наших слушателей. Вот, это мерзко. Начнем с того, что плохо написано. Здесь одновременно упала и их этическая тонкость и художественный талант. Писалось это в значительной степени Аркадием Натановичем, причем не в лучшей форме находившимся. Вы знаете, он был человек склонный к алкоголю. Это в некоторых поздних вещах чувствуется. Я не хочу сказать, что Борис Натанович был более духовно близок. Наоборот. Но два его произведения, которые он написал сам, уже без Аркадия, тоже довольно противные идеологически, но не противны художественно. То есть художественный талант у него остался. «Бессильные мира сего» и «Поиск предназначения». Особенно последний написан хорошо. Просто хорошо, крепко написан. Хотя идейно не лучшая работа. Качественная фантастика и соединение с биографией, там еще и блокадное детство описано, – хорошо сделано. А вот «Отягощенные злом» еще и плохо написан. Отвратительно читать. И сюжетно там ломается все. И бесконечно это желание Аркадия Натановича явно оскорбить, обидеть или задеть, поддеть своих коллег по литературному цеху. Аркадий Натанович пытался в нескольких произведениях что-то такое написать о коллегах, что встречалось у Булгакова в романе «Мастер и Маргарита», где он там всех «выводил» в ресторане. Честно говоря, лучше бы он этого не делал. Я не знаю, коллеги как-то спокойно отнеслись. Плохо это написано, короче говоря. И «Хромая судьба» плохо написана, на мой взгляд. «Отягощенные злом» особенно плохо написаны. Плюс к этому криптопогружение в христианство, тоже явно отчасти взятое у Булгакова, отчасти еще откуда-то, но все это ужасно. Все, что там есть, поверхностно и плохо. Весь пафос в том, что не получится. У вас ничего не получится. Никакие там ни социалистические, ни религиозные, ни православные, ни славянофильские идеи. Вообще христианство не удастся. Христианство для избранных. Избранные терапевты они называются, как в секте. Есть избранные люди, для них Христос пришел. А вот преобразить этот мир не удастся, он проклят. Об этом и написана вещь. Правда, есть там некий образ каких-то хиппи, которых пытается защитить герой. Это все тоже очень и очень плохо написано. И здесь, конечно, они провалились. Это было написано в 1988 году, прямо в год и месяц Крещения Руси, июль-август 1988 года. Была прекрасная статья моего учителя, одного из ныне здравствующих, Вячеслава Владимировича Сербиненко, историка русской философии. Это была прекрасная статья о Стругацких, которую, конечно, все Стругацкие возненавидели. Он отчитал Стругацких совершенно справедливо. Это настроение совершенно отражало все наши тогдашние отношения к ним. Брезгливое отторжение было после этого. Потом, конечно, стало понятно, что нельзя все-таки художественным провалом конца жизни представлять все их творчество в целом, которое гораздо... Ну, оно даже не столько хорошее или плохое с объективно-литературной точки зрения, но оно многое дает понять и в советском нашем обществе, и в целом в XX веке.

Е. Никифоров: - В чем все же притягательность и обаяние их творчества, особенно для молодежи того времени?

Б. Межуев: - Того или сегодняшнего?

Е. Никифоров: - Я не знаю, как молодёжь сегодня реагирует.

Б. Межуев: - Если брать самую простую привлекательность, не ту, которую я описал как свою, то это очень простая вещь. Фантастическая литература стала самой ходовой. Реалисты, которые пытаются остаться в творчестве, все равно используют фантастический прием. Без фантастических приёмов читать литературу просто скучновато. А девять десятых научной фантастики — это макулатура. Это плохая литература. Ну, это правда. Очень мало в фантастической литературе, фэндоме так называемом, литературы, которая заслуживает серьезного обсуждения. Стругацкие сумели вывести фантастику на русском языке в очень хороший читаемый жанр. Во-первых, лёгкий, во-вторых, глубокий.

Е. Никифоров: - Как у Булгакова, во многом за счет остроумия, юмора.

Б. Межуев: - Хорошего языка, остроумия, юмора, немножко такого с характерными для советской интеллигенции выражениями, словечками.

Е. Никифоров: - Но они были диссидентами?

Б. Межуев: - Братья разные. Один был просто связан с диссидентами. Борис даже проходил по какому-то делу. В Ленинграде его вызывали в КГБ, где вели дело Михаила Хейфица. Там реально мог быть срок, но, слава богу, обошлось. Думаю, старший, Аркадий Натанович, был типичный системный либерал со всей его фигой в кармане, со всем его желанием прогрессивных преобразований и диким страхом перед демократией. Что вообще произойдет демократизация общества, и неизвестно, кто победит.

Е. Никифоров: - Это же парадокс вроде бы.

Б. Межуев: - Нет, почему, это нормально? Это даже нормально для царской России, России XIX века, для таких системных либералов. Тогда тоже было много таких, которые боялись революции, но при этом хотели изменений. Стругацкие были ровно такие же по отношению к коммунизму.

Е. Никифоров: - Это что-то вроде вольтерианства на самом деле, да? Вольтер с одной стороны, послужил критике того общества, а с другой стороны, он же был апологет абсолютного монархизма.

Б. Межуев: - Тут есть только некая разница, заключающаяся в том, что все-таки Аркадий Натанович, в отличие от Вольтера, который не был сторонником католицизма, естественно, и власти Католической Церкви, а Аркадий Натанович все-таки был коммунистом, верил в коммунистическую идею до конца. Все, что я читал на эту тему, подтверждает, что, несмотря на все свои претензии к советской власти, он до своей смерти в октябре 1991 года, говорил, что не может отречься от коммунистической идеи. Борис, конечно, отрёкся, сказав, что это все ерунда, хорошие утопии, но для отвлечённого будущего, а нужно принять реальный мир. Это портрет советской интеллигенции, очень ясный, но портрет людей, которые видели глубже, смотрели дальше, видели, куда идет Запад, понимали, что совсем не к раю. Собственно, и научная фантастика могла ему это сказать подробно. Понимал он, что будет трансформация человека, и скорее всего, она будет связана с какой-то развилкой, где будет и деградация, и появление каких-то элит отборных. Они все это предсказали, когда никто об этом даже думать не хотел и не мог, даже категорий таких не было, в которых это можно было обсуждать. И сегодня, конечно, для нас они пророки нашего нынешнего состояния, когда мы видим все, что происходит, понимаем, что и наш собственный путь еще далеко не гарантирован, что и третий путь возможен, может быть, это вообще конец человечества, кто знает. Очень много рассуждений на тему конца человечества. Но есть же люди, которые считают, что то, что мы называем деградацией, и есть рывок. Были потом люди, пытавшиеся переосмыслить их патриотически. В частности, мой хороший знакомый автор Вячеслав Михайлович Рыбаков, нерелигиозный, но патриотический. Пытался он патриотически переосмыслить Стругацких. У него есть целый ряд произведений, где темы Стругацких переосмысливаются в позитивно-патриотическом пророссийском ключе. Это очень благородно выглядит, и по-своему глубоко. Вячеслав Михайлович прекрасный, светлейший человек.

Е. Никифоров: - Сейчас юношам, которые вступают в жизнь, можно ли рекомендовать Стругацких? Что они могут подчеркнуть доброго? Или это просто развлекательное чтение сейчас, как многая фантастика?

Б. Межуев: - Это не развлекательное чтение, точно. Доброго они могут многое подчеркнуть. Но надо понять, что делать с утопической традицией. Она все-таки важный элемент нашего духовного багажа. Я не уверен, что его можно просто выбросить. Идею, что лучший мир — это тот мир, где люди занимаются любимым делом, где они творчески реализуются, ты не выбросишь из человеческого сознания.

Е. Никифоров: - Но сейчас вся мифология искусства интеллекта про это.

Б. Межуев: - Думаю, что всякий технологический рывок общество осуществит только в момент, когда произойдёт какое-то социальное преобразование.

Е. Никифоров: - Ну вот, собственно, на этом мы и закончим. Мне было это очень интересно слышать, потому что я конечно не видел такой глубины Стругацких. Для меня это было просто интереснейшее чтение всегда, с элементами правды. Микс такой. «Понедельник начинается в субботу», где парадоксы сплошные, где остроумием все блещет, где баба-яга летает, короче говоря, пушкинское такое начало. Стругацкие ходят туда-сюда и поют, то баюкают нас, то рассказывают. Спасибо большое за сегодняшнюю беседу. Многим нашим слушателям, которые в юности зачитывались Стругацкими, я думаю, это было крайне интересно слушать.