23.05.2022 13:23:26
Н. Б. – Вы обещали рассказать о Пасхе на зоне.
А. О. – Это совершенно особенное состояние. Меня всегда на Пасху сажали в карцер. Я надевал карцерную робу. С собой нельзя было ничего брать. Карцер – это бетонный мешок, маленькая камера, где очень холодно и негде ходить. Это пыточная камера с нарами и очень маленьким окошком, забитым железом. В центре камеры туалет с нечистотами. Хотели, чтобы я вместо Пасхальной благодати ощущал вонь. Но там было то, что я потерял здесь. Когда входишь на Пасху, очень радостное необъяснимое состояние. Будто ощущаешь присутствие Господа. Камерный воздух был осиян, и ты ощущаешь, что ты не один. В холод становится тепло. Это не то тепло, которое идет от батареи. Это тепло окутывает тебя. Молитва идет очень трогательная, близкая. Ты чувствуешь, что твоя молитва услышана, она доходит до Господа и Его святых. В душе появляется источник тихой радости. Странно, но холода не чувствуешь. Это сложно объяснить. Если ты хотя бы немного за Господа пострадал, тебе с лихвой всё это покрывается. Именно на Пасху начинают происходить странные вещи. Например, в зоне на Урале меня тоже обычно сажали в карцер. Но там был очень пожилой ночной охранник. Он уже не мог служить. Его держали только потому, что ему некуда было пойти. Он всю жизнь служил этой системе. Ночью там нечего было делать, только спать, потому что камеру открывать нельзя. Перед этим, чтобы меня сломать, дважды возили в тверскую тюрьму и сажали в камеру к смертникам. Они были приговорены к смертной казни и ожидали исполнения приговора. Это категорически запрещено, но меня сажали в эту камеру. Прямо говорил сокамерникам, что Господь послал меня им, чтобы я подготовил их к смерти. Объяснял, что смерти нет, они просто перейдут в иное бытие. Я рассказывал, что плоть сгниет, но есть душа, которая бессмертна. Когда поняли, что нахождение в этой камере меня не запугивает и вывели меня оттуда, зеки пытались связаться со мной через канализационные трубы. Я продолжал с ними эти беседы. Администрация тюрьмы включила какой-то механизм. Стучало так, что смертники меня не слышали.
Когда меня посадили в камеру, там было 7 смертников. Потом, когда меня перевели обратно в одиночку, я просыпался ночью и ясно видел, как вели на расстрел двоих из них. Я видел этих смертников только со спины, хотя знал, кого ведут. Ангел меня будил, и я всё это совершенно четко видел. Чувствовал, что кто-то мягко, но твердо брал меня за плечо, и я просыпался. Видимо, мои молитвы как-то помогли этим зекам. Возможно, они будут прощены. Но я не мог понять, почему я видел их только сзади. Разгадку мне дал старик-тюремщик. В Пасхальную ночь он ворвался ко мне в камеру. Это было запрещено. У него были обезумевшие глаза. И он сказал: «Мы забыли завязать им глаза». Я понял, что он участвовал в расстрелах. Когда-то не завязали глаза смертникам, и теперь эти глаза являются тюремщикам. Поэтому Господь не показал мне обезумевшие глаза ребят, которых вели на расстрел. Бог хотел избавить меня от этого ужаса. Охранник сказал мне: «Они приходят ко мне во сне, и я ничего не могу сделать». Это вечная мука. Я пытался успокоить тюремщика, записал ему молитвы. Но для меня это стало разгадкой. Господь настолько всё предвидит, что спасает даже от этого. Старик-тюремщик не стрелял сам, но участвовал в расстрелах, стоял в охране.
Расскажу историю. Та же зона на Дальнем Востоке. Обычное построение, где отчитываются отряды. Начальник зоны что-то говорит. Появляется полковник. Я понимаю, что он идет ко мне. Подходит и говорит: «Сними крест». Я снимаю крест и кладу его в рот. Он требует, чтобы я отдал крест, но я категорически отказываюсь, ссылаюсь на какие-то законы. Полковник машет рукой, и охрана тащит меня в штаб. Там у меня пытаются вырвать крест, не выходит. Я пытаюсь проглотить крест, но не могу этого сделать из-за его размера. Тогда мне надевают американские самозамыкающиеся наручники и начинают бить по ним ногами. Это страшная боль. Такое чувство, что ломаются кости. Потом тюремщики стали травить меня отравляющим газом. Они бы и дальше меня травили, но сами начали задыхаться несмотря на то, что надели противогазы. Когда меня потащили в штаб, я думал, кому же мне нужно молиться. И вспомнил, что обратился к вере в день святителя Николая Чудотворца. В тот день я проснулся и пошел в храм, хотя не был верующим. Служил владыка Антоний Сурский. Я не знал, кто это. Весь храм был отделен от него решеткой, а я оказался по ту сторону решетки. Когда я подошел к нему на причастие, толком ещё ничего не понимая, владыка посмотрел мне в глаза. Я ощутил, что владыка всё обо мне знает. Он причастил меня с особым тщанием. В штабе меня осенило, что надо молиться святителю Николаю. Меня бьют, а я кричу: «Святитель Никола, помоги мне!» Полковник сказал, что надо молить его, только он способен освободить меня от этих мучений. Но чем мне делают больнее, тем я громче прошу о помощи святителя Николая. В какой-то момент меня придушили настолько, что я потерял сознание. Начинаю приходить в себя, они возобновляют побои. У меня опухли руки. Тюремщики ведут меня в карцер. Только они уходят, мне подкидывают крестик с бечёвкой в вентиляционное отверстие. Зекам как-то удалось это сделать. Была такая радость! Этот крест у меня выпросил один кардинал. Сейчас он находится в музее Палаты лордов.
Потом, когда я путешествовал по приглашениям, был удивлен тем, что моя история помогла многим обратиться к вере. Молодой человек из Новой Зеландии узнал обо мне. Он приехал в Лондон. В одном храме, который находится в центре города, сварили клетку, которую он обвесил моими портретами, историями и т. д. Ему сшили робу как у зеков, и он 2 месяца в холоде сидел там. Многие жители Лондона посещали этот храм. Этот человек стал одним из лучших иконописцев, у него своя студия. Много таких историй, как люди обращались в православие.
Однажды зимой меня посадили в карцер, в котором было разбито окно. В камере была совсем маленькая батарея. Холод, усталость от ходьбы и попыток согреться. После долгих мучений я возопил ко Господу: «Помоги мне». Стала меняться атмосфера в камере. Это не такое тепло, которое идет от батареи. У меня возник образ – мать слезным дыханием жалости отогревает свое иззябшее дитя. Такое тепло я получил. Потом я выступал в Штатах. Ко мне подошли женщины и сказали: «Наша община связана с вами. Вот эта женщина однажды проснулась ночью. У неё была мысль, что Александру очень плохо». Я спросил, когда это было. Когда мне назвали дату, я понял, что в тот момент я замерзал в карцере. А ведь это женщина из Филиппин. Она позвонила людям из общины и сказала, что надо молиться за какого-то Александра, ему холодно. Они только потом обо мне узнали.
Одна англичанка молилась за меня, и ей был сон. Богородица ей сказала: «Слышу твои молитвы. Александр выйдет на свободу (дата)». Женщина пришла в свою общину и рассказала об этом. До освобождения был еще какой-то срок. Потом по новостям они узнали, что именно в день, который ей указали во сне, меня выпустили. Она записала это свидетельство при священнике.
Ранняя весна. Меня выводят из карцера. Во дворе большая гора металлической стружки, которую надо грузить в машину. Появляется новый зек. Знакомлюсь с ним. Это профессор университета. По обмену студентов он был в западном университете. Там он вступил в контакт с ЦРУ. Его арестовали за измену родине, отправили в нашу зону. Я обратил внимание на то, как он работает. Он как будто бы не уставал. Его посадили в барак со мной. Я видел, как шли как бы белые волны от его рук. Он стал снимать людям боль, начал показывать им внутренности. Хочешь увидеть сердце? Он кладет руку на голову, и человек спускается в свое сердце, видит его. Меня он избегал. Однажды говорит: «Хочешь и тебе покажу сердце?» Я согласился. Он сказал: «У меня одна просьба. Ни о чем не думай». Он что-то делал, гарцевал, и на секунду у меня возникло ощущение тошноты. Я открыл глаза и увидел, что этот зек весь в поту. Он просто рухнул на нары. С этого момента он лишился своего дара. У Достоевского есть слово «стушевался». Раньше зек гарцевал, снимал боль. А тут он даже исчез, его куда-то даже отправили. Я неправильно поступил, не надо было на это идти.
Я был в Германии, и меня пригласили выступить в университете в Лейпциге. Я в это время строил очередной приют, нужна была помощь. Согласился выступить. Нам дали актовый зал, было много людей. Выступил, и мне начали задавать вопросы. Один человек спросил: «А чем вы еще занимаетесь?» Я ответил, что сейчас строю приют, и есть такие-то проблемы. Он предложил помощь, всё организовал. И приехало довольно много людей. Но этот человек предупредил, что все они являются атеистами. Помощь – это полезное дело. Но ко всему остальному они не имеют никакого отношения. Позже этот человек расстался с подругой. Она стала монахиней, и он стал монахом. Почти вся их команда создала монастырь в Германии. Они сделали такую рекламу, что мне начали писать молодые люди со всего мира, отправляли резюме. Они были готовы приехать работать. А нам уже некуда было девать людей.
Была небольшая группа русских интеллигентов. Возможно, вы знаете их имена. Они уже умерли. Среди них был Николай Николаевич Третьяков, искусствовед. В то время я шел к вере. Они предложили поехать в Нило-Столобенскую пустынь. Для меня это было первым откровением. В то время это было единственным местом, где вынимали мощи из райков, и под ними проходили верующие. Это делали скрытно.
Н. Б. – Это народный обычай.
А. О. – Да. Но праздник был потрясающий, как Пасха. Все были полны слезами радости. Очень сильные переживания. Я снял свою джинсовую куртку и забросил на мощи. Она там полежала, и я её надел. Через 1,5 года начал чувствовать что-то странное. Я стал лидером молодежного возрождения. Мы работали с хиппи, рок-музыкантами и т. п. Над нами был жесткий контроль. Отслеживали всю возникающую инфраструктуру. Однажды я вышел из дома и увидел, что во дворе паника. Агенты кого-то искали, но не могли найти. Я вышел из подъезда, но они меня не увидели. Хотелось даже сказать, что я тут, но удержал себя от этого. Паника была страшная. Я никак не мог понять, в чем же дело. Одна женщина как-то спросила, что на мне за куртка. И тут же я всё понял. Куртка спасала меня от слежки. Кончилось тем, что однажды я вышел без этой куртки. Агенты взяли меня, отвезли в лес, начали запугивать, что расстреляют, инициировали сцену расстрела. Так они мне мстили за всё. Куртка, которая полежала на мощах Нила Столобенского 20 минут, творила такие чудеса. Были и иные знаки от святого, которые усиливали мою веру. Я очень почитаю Нила Столобенского. Один из его подвигов – он почти не спал. В стену его кельи были вбиты два крюка. Он на них повисал, но никогда не ложился.
Вам знакомо имя Борис Развеев? Он был лидером молодежной тусовки в Уфе. Он окончил университет и попал к нам в семинар. Там я познакомился с Борисом. Оказалось, что его отец является вором в законе. Видя, что Борис у нас плотно завяз, он приехал за него бороться. Видимо, подумал, что мы являемся сектой. Когда я попал в тюрьму, я встречал людей, которые знали его. Он приехала, завязался неприятный разговор. Потом что-то произошло, и мы проговорили с ним 3 суток. Он уверовал, сказал: «Для семинара нужен дом, где вы будете собираться». И тут же пожертвовал внушительную сумму. Я сказал, что ему надо креститься. Мы тогда окармлялись у отца Дмитрия Дудкова. Мы отвезли этого мужчину к отцу Дмитрию. Он пытался уйти из храма, но мы все же довели его до исповеди и причастия. Вскоре он заболел раком. Борис Развеев сообщил нам о его смерти. Я поехал на похороны в Уфу. Оттуда мне обязательно надо было попасть в Питер, там находилась наша команда по делам семинара. Похороны завершились. Прохожу контроль, загорается лампочка. Проводят обыск, ничего не находят. Потом начинается невероятное. Сижу и думаю, что сейчас будет какая-то гадость, в милицию отвезут или что-то ещё. Через час приходят два пилота в форме. Они заявляют, что без меня самолет не улетит, требуют отпустить меня. Откуда они знают, что я собираюсь лететь? Непонятно, пассажир я или нет. Их выгоняют. Потом приходят все пассажиры с пилотами, опять требуют, чтобы меня отпустили. Без меня самолет не полетит. Милиция была вынуждена меня отпустить. Я думаю, хорошо, что меня не посадили, но нужно обязательно попасть в Питер. А самолет Уфа — Москва. И самолет летит в Питер. Почему эти пилоты решили, что без меня самолет не полетит? Они еще и всех пассажиров привели просить освободить меня. И все говорят: «Без него самолет не полетит». Кто я такой? А потом самолет полетел в Питер. Как это произошло? Господь настолько поддерживает, что даже не знаешь, что сказать.
Н. Б. – Каковы ваши ощущения от того, что происходит сегодня с Россией, с Украиной, со всем миром, который отвернулся от России и заблокировал нашу страну? Угрозы сделать Россию страной-изгоем выгодны нам, с одной стороны. Потому что мы от чего вынужденно отказались, оказались в изоляции. С другой стороны, это чувство несправедливости, которое весь мир обрушил на совершенно невинных по сути людей. Ведь мы же не политики и не военные, но оно тоже преследует нас. Какие у вас ощущения от происходящего? И какие перспективы нас ждут?
А. О. – Из-за этих событий я лично пострадал. Впервые я получил признание в Украинской православной церкви Московского патриархата. Меня пригласили провести курс во всех семинариях Украины. Это было накануне этих событий. Я многое сделал для открытия Киево-Печерской лавры. Ещё в 70-е годы до моего ареста мы собрали множество подписей. У меня с Украиной свои хорошие счеты. Почаевская лавра меня прятала. Когда я начал эту кампанию, то получил благословение самого авторитетного старца Украины. Для меня это было очень важно, потому что его подпись открывала все двери. Когда меня привезли к этому старцу, была глубокая ночь. Он меня принял. Я рассказал о цели нашего приезда, дал ему текст письма, которое я просил подписать. Он его прочел, обнял меня, заплакал и сказал: «Я ждал тебя всю жизнь». Я понимаю, что на нас работает время, может произойти утечка информации, поэтому форсируем события. Когда мы соберем подписи и ударим в полную силу, уже может быть поздно. Мы прощаемся со старцем, уезжаем. А потом узнаем, что он скончался.
Когда мы собирали подписи, мы заходили в храм и после литургии просили людей подписать готовые тексты. ГБ ничего не могло сделать. Я собирал подписи и исчезал. Они бегали за нами и не могли поймать. Когда я получил подпись от владыки Астраханского, это был уже мощный удар. Официальное лицо, иерарх, митрополит. И меня не задержали в Киеве при сборе подписей. Причем они устраивали облавы, но я их как-то не замечал, всё проходило спокойно. Потом все эти материалы я отвез в Москву. Попросил Андрея Дмитриевича Сахарова принять участие в конференции. Его имя было очень важно. Пресс-конференцию мы организовали у генерала Григоренко. Мы ударили тогда из всех орудий, был колоссальный шум.
Н. Б. – И лавру открыли.
А. О. – Лавру открыли, но немного позже. С одной стороны, я связан с Украиной, у меня там много друзей и знакомых. Но, с другой стороны, Зеленский – это очень подлый клоун. Война – очень тяжелое дело, но, кажется, мы начинаем менять там ситуацию. Меняется отношение к войне, потому что украинские военные показали свое истинное лицо пытками, расстрелами наших пленных солдат.
Н. Б. – Но весь мир этого не видит.
А. О. – Уже начинает видеть. «New York Times» опубликовала очень серьезную статью о расстреле ребят и женщин. Это ведущая американская газета. Там статья не может появиться просто так. Если она появилась, значит есть какая-то смена парадигмы.
Н. Б. – Но тогда будет колоссальное изменение полюсов по идее.
А. О. – Страна крепнет. Ракету Сормат запустили, которая гарантирует нам небезопасность жизни и т. д. Уже многие журналисты побывали на Украине. Они видели, как эти подонки удерживали невинных людей с целью расстрела. Столько всего накопилось уже, что скрывать невозможно. Журналисты обязаны писать честно. Какой смысл им что-то скрывать. Украина и так у них стоит поперек горла. Её же надо снабжать оружием, деньгами и т. д.
Н. Б. – Западному миру трудно представить, что такое может быть.
А. О. – Я согласен, но статья в «New York Times» — это очень важный знак. Это говорит о смене парадигмы. А потом, им всё же сложно без России. Уровень жизни понизился у многих.
Н. Б. – Тогда они должны будут признать, что их действия неправомерны, что Россия несправедливо осуждена.
А. О. – Нельзя же всё требовать сразу. Они уже доказали, что русские ведут себя достойно, а эти подонки убивают невинных мальчишек, которые сдаются в плен. Кто может это оправдать? Есть обмен пленными, масса договоров, конвенции и т. п. У нас много пленных, можно было бы спокойно обменяться.
Н. Б. – Их не просто убивают. Некоторых уродуют.
А. О. – Это всё зафиксировали. Тон осуждения, который был в начале, сейчас меняется. Это ещё не окончательная победа, но то доверие, которое было к Украине, сильно подорвано. Это доверие подрывается с каждым разом. Все беженцы говорят, что русские принимают, кормят, омывают раны, лечат и т. д. Это происходит каждый день. Идет всё же отвоевание. Похоже, что вся Украина вернется. Россия как мощная держава должна принять братьев.
Н. Б. – Мы долго об этом молились.
А. О. – Господь настолько милостив, велик и сострадателен к нам, что Он прощает всё, что бы мы ни делали.
Добавить комментарий