Про объективацию, цензуру и революционное надувательство

Недавний сбой в работе Фейсбука и связанных с ним социальных сетей совпал с публикацией интервью бывшей сотрудницы этой корпорации, Френсис Хаген, которая обвинила руководство сети в отказе приложить достаточные усилия для подавления «речей ненависти», подстрекательства к насилию и дезинформации. По ее словам, руководство Фейсбука понимает, что спорные материалы вызывают бурное обсуждение, высокую посещаемость, и как следствие — большее число просмотров рекламы и большие доходы компании.

Поэтому оно вычищает подстрекательский и человеконенавистнический контент недостаточно усердно.

Тем, кто является пользователем этой сети, такое обвинение в адрес ее руководства может показаться смехотворным — разве дело обстоит не наоборот? Разве Фейсбук не банит за записи многолетней давности, в которых кому-то померещилась крамола? Разве эта сеть не знаменита своей абсурдно свирепой цензурой?

Но, с точки зрения части американской общественности — и властей — эта цензура недостаточна. Как сказала пресс-секретарь Белого Дома Джейн Псаки, «саморегуляция социальных сетей не работает, что уже давно было ясно президенту».

Стремление ко все более суровой идеологической цензуре в интернете налицо — и мы знаем, что эта цензура осуществляется в отношении контента на всех языках, включая русский.

Интересный контраст с этими требованиями все большей цензуры составляют гневные требования свободы, которые у нас можно было слышать в связи с отказом в выдаче прокатного удостоверения фильму голландского и американского режиссера Пола Верховена «Искушение».

Как с восторгом характеризует фильм «Медуза», «Все, на что вы надеялись, в этом фильме есть. Много очень красивых и совершенно голых женщин, непристойные эротические сцены, масса кощунств, богохульств и еретических идей, щедро приправленных чернейшим юмором, — и все это ведомо уникальным даром Верховена ни при каких обстоятельствах не дать зрителю заскучать»

Что-то из перечисленного, видимо, и вызвало отказ в выдаче прокатного удостоверения, а этот отказ, в свою очередь — страшное негодование прогрессивной общественности. Можно было прочитать, как клерикальная цензура покушается на свободу творчества и хочет загнать всех в «православный Иран», а равно талибан, и вообще водворить мрачную теократическую антиутопию из популярного пропагандистского сериала «Рассказ служанки».

Между тем, сюжет фильма не имеет никакого отношения к Русской Православной Церкви — он разворачивается в католическом монастыре, между двумя насельницами которого «вспыхивает страсть».

Этот казус (и воскипевшая дискуссия) вновь обращает внимание на ряд вопросов — о свободе, о цензуре, и о ценностях — таких, как достоинство женщины.

Начнем с цензуры. Отказ в выдаче прокатного удостоверения не лишает человека доступа к этому фильму — в эпоху интернета это было бы просто невозможно. Он просто убирает его из публичного пространства в частное. Если человек страстный любитель «откровенных сцен», он может наслаждаться ими у себя дома, в приватности своего частного монитора. Есть вещи, которые не стоит преследовать, когда люди предаются им частным порядком — но которые не должны нормализоваться в публичной сфере. Вы имеете право быть оставленным в покое и деликатной тайне, когда речь идет о ваших частных пристрастиях — но и другие люди имеют право не делаться, помимо их воли, умиленными (или не столь умиленными) свидетелями ваших забав. То, что происходит в общественном пространстве неизбежно затрагивает интересы других людей и общества в целом. Это ставит вопрос о ценностях этого общества — о чем мы поговорим чуть дальше.

Те, кого возмутил отказ в выдаче прокатного удостоверения фильму, выступают под лозунгами неограниченной свободы самовыражения - не должно быть запретных областей, художник вправе браться за любые темы, и рассматривать их под любым углом. Всякая попытка стеснить его в этом есть возмутительная тирания, против которой обязаны восстать все честные люди.
Но когда вы начинаете уточнять эту позицию, она приобретает несколько иные очертания.
Оказывается, что, в то время как над некоторыми вещами издеваться можно и нужно — например, над христианством или национальной историей — к некоторым другим надлежит относиться с трепетным благоговением.
Люди, требующие себе свободы издеваться над религией, едва ли решатся явиться на вечеринку в черном гриме — потому что это, некогда безобидное, чудачество, теперь объявлено проявлением злейшего расизма. Они будут очень осторожны, чтобы не допустить в фонтане своего остроумия «гомофобных», или (совсем ужас) «трансфобных» шуток.
Даже у нас, в России - потому что хотя государство и общество в целом социально-консервативно, уже давно сложилась либеральная субкультура, ориентирующаяся на демократическую партию США, внутри которой принято строго следовать партийной линии — и если вы позволите себе правый уклон, вы испортите отношения со своей тусовкой. А это ваши работодатели, клиенты и вообще нужные люди.
Всем понятно, какие проявления «свободы творчества» будут приняты тусовкой одобрительно, а какие — нет.

В СССР — даже в самые жестокие сталинские годы — была полная свобода издеваться над «попами» и религией. Образцы соответствующего творчества можно легко найти в интернете. Делало ли это СССР образцом свободы? Едва ли. Это было жестко идеологическое государство, в котором всякие поползновения критиковать, или, тем более, высмеивать, господствующую идеологию резко пресекались.

Так и в наши дни требование свободы снимать «откровенные сцены» в монастыре — это не требование свободы для всех, это продвижение идеологии, в которой четко прописано, на кого нападать можно и нужно, а на кого — даже и во сне нельзя.

Современный Запад, где Верховен так свободно представляет публике свой фильм и номинируется на награду на престижном кинофестивале, это общество строгой цензуры, в котором вас могут вышибить с работы с волчьим билетом, если вы навлекли на себя подозрение в идеологическом неправоверии.

Первыми об этом заговорили христиане — потому что им первым досталось — но потом, как и полагается при развитии любой революции, пришли уже за людьми, которые раньше считались безупречными либералами — как, например, Дж.Роулинг, посмевшая заметить, что «менструирующие люди» это, вообще-то, женщины, и тем жестоко поправшая права траснгендеров. Ученые — в том числе, самых атеистических и прогрессивных убеждений, как, например, Стивен Пинкер — тоже оказываются врагами народа и оскорбителями угнетенных меньшинств, если им случается обмолвиться, например, что между мужчинами и женщинами есть врожденные и неустранимые отличия.

Так работает любая революция — сначала революционеры требуют себе свободы и прав, чтобы использовать их для разрушения старого порядка, потом, добившись власти, вводят стеснения гораздо более суровые, чем при старом режиме.

Та глобальная культурная и мировоззренческая революция, которая уже вовсю стучится в ворота России, развивается медленно, по технологии «долгого марша через институты», и мы видим, как ее различные фазы перекрываются — с одной стороны, требования безграничной свободы глумиться и издеваться над всем, с другой — еще более категорические требования забанить, лишить возможности высказываться и повыгонять с работы всех, кто хотя бы дал основания сомневаться в своей преданности единственно верной прогрессивной идеологии.

Шататели скреп занимаются своим делом не для того, чтобы привести нас в некое бесскрепное общество безграничной свободы — а для того, чтобы поставить на месте свергнутых свои скрепы — и намного более жесткие.

Было бы ошибкой видеть в них адептов вседозволенности — они, как раз адепты цензуры и запретов, только при условии, что запрещать будут они.

Но стоит заметить еще одну вещь. Важное место в современном феминистском, извините за такое слово, дискурсе, занимает такое понятие, как «объективация» — то есть восприятие женщины не как личности и человека, достойного уважения, а как сексуального объекта. Причем с самой постановкой вопроса мы вполне можем согласиться — в самом деле, нечего смотреть с вожделением и слюни пускать. Порнография есть оскорбление достоинства женщины и несомненное зло.

Но фильм Верховена — это как раз объективация в наиболее чистом виде. В христианской цивилизации монахиня — это именно женщина, достоинство которой как носительницы образа Божия и бессмертной души вполне признано. Она жестко исключена из области мужских интересов. Ее точно нельзя было «объективировать». Это было мощное культурное табу.

И вот Верховен снимает «откровенные сцены» для любителей смотреть с вожделением и пускать слюни, именно наряжая актрис в облачения монахинь. Он не просто «объективирует». Он вносит эту самую объективацию туда, где она была табуирована и в самые глухие с точки зрения прав женщин времена.

Это должно было бы вызвать взрыв негодования — но не вызвало, напротив, негодование вызывает нежелание выпускать этот шедевр на большой экран.

Почему? Почему когда объективация идет в контексте «кощунств, богохульств» она принимается на ура? Это не первая ситуация, которая может вызвать недоумение. Можно вспомнить события в британском Роттерхеме, где банда негодяев годами насиловала, подсаживала на наркотики и принуждала к проституции девочек из бедных семей при полном попустительстве полиции. Дело вышло на поверхность только когда число жертв перевалило за полторы тысячи.

Казалось бы, для феминисток англоязычного мира, которые постоянно говорят о насилии против женщин, иногда усматривая харрасмент в каком-нибудь неловком стариковском комплименте, это должно было бы стать причиной для термоядерного взрыва негодования — который бы оставил бы от полиции Роттерхема, да и от британского правительства в целом, горстку пепла.

Но нет — это просто не вызвало интереса. Почему? Потому что это были не те насильники, которые нужны идеологии. Злодеи были пакистанцами, жертвы - белыми, и поэтому это дело было бесполезно для нападок на христианскую цивилизацию, а потому и проигнорированно.

Но все это делает очевидным, что ценности, к которым апеллируют революционеры (и революционерки, если для вас принципиальны феминитивы), носят чисто инструментальный характер. Любые отсылки к «свободе» или «достоинству» или «правам женщин» нужны только затем, чтобы уничтожить старую, «гетеронормативистскую», «патриархальную» цивилизацию.

Когда контроль оказывается в их руках, они вводят гораздо более суровую цензуру, чем их оппоненты.

Это надо иметь в виду, чтобы избежать непонимания. Консерваторы и революционеры говорят на разных языках, и исходят из разных представлений о справедливом. Консерваторы говорят об общих правилах — нельзя высмеивать шаманизм? Хорошо, не будем. Но тогда нельзя высмеивать и христианство. Нельзя снимать фильмы «из жизни дикарей» с «откровенными сценами», потому что это пренебрежение и расизм? Хорошо, не будем — но тогда нельзя снимать такие фильмы и про жизнь монастыря.

Для революционеров это не так. Как для В.И. Ленина не может быть никаких общих правил для пролетариата и буржуазии, так и для прогрессистов не может быть никаких общих правил для «гетеронормативистских» и «патриархальных» угнетателей и «угнетенных» ими меньшинств. Измываться над христианством можно и нужно, проявить недостаточную чувствительность по отношению к тем, кого назначили «угнетенными меньшинствами» — страшный грех.

Нам важно это понимать — и отдавать себе отчет, что когда революционеры говорят о «свободе», «достоинстве» и «правах», они говорят только о своей свободе разрушать общество — чтобы воздвигнуть на его месте структуру с намного более жесткими ограничениями.