Зачем Церкви интернет

На днях на сайте «Коммерсанта» появилась заметка обозревателя журнала "Огонек" Дмитрия Губина, в которой он ставит вопросы, ответы на которые, возможно, интересны не только ему. Так что попробую ответить. Начну с цитаты:

«Мой вопрос в другом. Интересно, можно ли совместить церковное, религиозное мироустройство, состоящее в вере без доказательств, в догме, страхе Божьем и послушании, с идеей социальной сети, которая по сути своей торжество дискуссии, свободное обсуждение и извольте пруфлинк в качестве доказательства?»

Коротко сказать, можно. Есть вещи, которые известны нам косвенно, опосредованно. Мы принимаем их на веру. Я не присутствовал при Большом Взрыве, но данные, собранные учеными, косвенно указывают на то, что он имел место. Меня не было, когда Пушкин стрелялся с Дантесом, но я верю, что эта дуэль имела место, на основании свидетельств людей, которые при ней присутствовали. Я не видел лично Воскресшего Христа — но я полагаюсь на свидетельство Апостолов, которые видели.

Есть вещи, которые известны нам прямо. Мне известно, что на сайте «коммерсанта» была размещена заметка Дмитрия Губина. Признание ее наличия — не вопрос веры или мировоззренческого выбора. Это просто напрямую доступный нам факт.

Допускает ли христианская, и, в частности, православная культура дискуссии с требованиями пруфлинков, это тоже не вопрос веры. Это вопрос хорошо известных фактов — а если они кому-то неизвестны, то в интернете их можно найти за пять минут.

Христианская Церковь с самого начала, очень задолго до появления интернета, была социальной сетью, в ней постоянно велись дискуссии. Это можно сказать, с большим  или меньшим основанием, про любую великую религиозную традицию — но про Церковь особенно. Дискуссия, рассуждение, рассмотрение доказательств лежит у самых оснований библейской традиции — «Представьте дело ваше, говорит Господь; приведите ваши доказательства, говорит Царь Иакова. (Ис.41:21)». Проповедь есть процесс, включающий в себя интеллектуальную аргументацию: «Павел, по своему обыкновению, вошел к ним и три субботы говорил с ними из Писаний, открывая и доказывая им, что Христу надлежало пострадать и воскреснуть из мертвых и что Сей Христос есть Иисус, Которого я проповедую вам. (Деян.17:2,3)». Писание прямо хвалит людей, тщательно взвешивающих определенную точку зрения, перед тем, как принять ее: «Здешние были благомысленнее Фессалоникских: они приняли слово со всем усердием, ежедневно разбирая Писания, точно ли это так. (Деян.17:11)» Само уразумение божественного Откровения есть процесс, предполагающий дискуссию «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные. (1Кор.11:19)»

Церковь с самого начала восприняла греческую философскую традицию рассуждения — и именно синтез Библии и греческой философии, сложившийся в христианской античности, и  лежит у корней европейской и, в частности, русской культуры.

Любой человек, хотя бы поверхностно знакомый с христианской письменностью, знает, как много христиане полемизировали — друг с другом, с еретиками, с язычниками, потом с атеистами. Святоотеческие творения глубоко полемичны, христиане спорили всегда — и с появлением интернета, эти споры перенеслись в сеть, в чем легко может убедиться всякий желающий. Христиане ведут весьма оживленные споры о своей вере, и всегда вели.

Собственно, мы уже в сети — если кто не заметил — и Патриарх говорит только о расширении уже существующей деятельности.

Говорить о том, что мы «верим без доказательств» неточно — Бог дает нам достаточные основания для веры, которые делают ее обоснованной, но не вынужденной. Мы верим на основании определенных данных, свидетельств (их можно называть доказательствами, а можно не называть) — неверующие могут считать их недостаточно убедительными, но нельзя сказать, что их нет.

Вера материалиста в то, что вся реальность сводится к материи, а наши мысли, чувства и убеждения — к чрезвычайно сложным, но чисто материальным процессам в коре головного мозга, это гораздо более подходящий пример «веры без доказательств», более того, веры, которая при ближайшем рассмотрении оказывается внутренне противоречивой (если Ваши убеждения — не более чем результат сложной химии мозга, которая определяется неизменными законами природы, насколько всерьез их можно принимать?)

Разумеется, при всех спорах и разномыслиях православные христиане привержены общим для всех догматам веры — но это сложно признать препятствием к дискуссии; дискуссии вообще ведутся между людьми, у которых есть убеждения, а не между людьми, у которых их нет.

Поэтому ответ на вопрос «а можно ли совместить Православие с открытой дискуссией» достаточно очевиден для всякого, кто хоть немного знаком с христианской традицией, и даже для того, кто незнаком — но хотя бы умеет пользоваться поисковиками. Более того, обычай предъявлять пруфлинки, то есть указывать источники информации, несомненно, в интересах Церкви — потому что людям, которые распространяют искаженные или просто выдуманные сенсации, вроде истории про «попов-вымогателей в Крымске», очевидно, стоило бы требовать пруфлинков перед тем, как нажимать на кнопку перепоста.

Понятно, что каждый из участников мировоззренческой полемики склонен думать, что вот у него — хорошо продуманные убеждения, а у его оппонентов — слепые догмы, но ему стоит принять во внимание, что и его оппоненты могут думать также. И даже иметь на это некоторые основания.

Можем ли мы говорить о Церкви как о «корпорации»? Я не усматриваю негативного оттенка в слове «корпорация». Ноутбук, на котором я пишу этот текст, произведен корпорацией — и я благодарен этим людям за их труд и изобретательность. Когда люди вместе работают над общим делом — если оно само по себе не является злым — это хорошо, на созидательном труде и братском сотрудничестве лежит далекий отсвет Небес. Но если говорить о Церкви как о корпорации, что в чем ее миссия? Обеспечивать людей качественными и доступными ноутбуками? Наверное, нет.

Как постоянно подчеркивает Патриарх, как все время говорится в официальных документах Церкви, ее цель — вечное спасение людей. И тут возникает проблема перевода. Для многих наших оппонентов (и, боюсь, для самого Дмитрия Губина) тут просто непонятно, о чем идет речь. Сначала я думал, что это проблема интеллектуальной закрытости, характерной для воинствующих форм атеизма — такой атеист уже твердо знает, в чем состоит «церковное, религиозное мироустройство», и никакие данные из внешнего мира не способны это изменить. Конечно, элемент простого нежелания знать, внутреннего блокирования любой информации, которая может угрожать сложившейся картине мира, тут есть,  но есть и более обширная проблема, которую можно бы ло бы назвать проблемой декультурации, выпадения из контекста русской и вообще европейской культуры.

Умберто Эко, например, человек лично неверующий, но человек европейской культуры  - он понимает, что имеют в виду христиане, говоря о Христе и о вечном спасении. Когда он беседует с Кардиналом Мартини, они понимают друг друга — они говорят на одном языке и находятся в одном культурном контексте.

У нас, увы, по известным причинам имеет место полное выпадение из культурного контекста — люди не только не разделяют веры тех, кто возводил величественные храмы и слагал торжественные гимны, но и не понимают, в чем она состояла. Они являются биологическими потомками своих предков, но не их культурными и духовными наследниками. Наблюдая артефакты чуждой им культуры, они не знают об их предназначении и о той картине реальности, которую они отражали. Именно это незнание и отражается во фразе Дмитрия Губина: «Это проблема всех корпораций, где точка зрения несогласных с начальством, высказанная публично, обличается как ересь – и, как ересь же, вычищается с корпоративных форумов. Такие корпорации либо прибегают к жесткой модерации дискуссии, либо сворачивают дискуссии шею, заменяя корпоративной игрой в одни ворота»

Ересь в христианской традиции не имеет никакого отношения к согласию или несогласию с начальством — церковной истории известны случаи, когда начальство само впадало в ересь, а верные противились ему во имя православной веры. В наши дни — если кто желает потратить пять минут на поиск — есть достаточно православных людей, выражающих несогласие с начальством (как церковным, так и государственным) и никто не обвиняет их в ереси.

Ересь — это лжеучение, искажающее Апостольское свидетельство о Христе, как о совершенном Боге и совершенном человеке, который предан за грехи наши и воскрес для оправдания нашего. Мнения о тех или иных персоналиях, те или иные оценки политической ситуации ересью не могут быть по определению — они просто лежат в другой плоскости.

Идентичность Церкви — и принадлежность к ней конкретных людей — определяется именно верой в то, что Бог воплотился в Иисусе Христе, чтобы даровать вечную жизнь всякому, кто примет ее через покаяние и веру. Когда Церковь «продвигает себя в социальных сетях», она продвигает именно это послание о вечном спасении — не о политике, не об экономике, и даже не о культуре. А именно о вечном спасении, ради которого Господь и воздвиг Церковь, спасении, которое каждый конкретный человек воспринимает через личное покаяние и веру во Христа. Это лежит в совершенно другом измерении, чем отношение к начальству. Я лично знаю православных людей, которые сильно (и, по-моему, несправедливо) фрондируют против начальства, но которых прогрессивной общественности так и не удалось уговорить покинуть Церковь. Потому что в Церкви они не ради начальства, а ради Христа.

И присуствие христиан в социальных сетях, о котором говорит Патриарх, имеет целью именно возвещение Христа, и, как он сам ясно говорит, «спасение братьев».

Именно этой цели и посвящено присуствие Церкви в интернете. Не все высказывания православных людей ей хорошо служат — и время от времени члены Церкви обращаются с увещеванием к тем или иным людям воздержаться от высказываний, которые могут вызвать споры и скандалы, затрудняющие дело благовестия. Это не подавление дискуссии — это просто напоминание о том, зачем мы ее, собственно, ведем.