24.07.2019 11:11:04
Сергей Александрович Михеев
Слушать: https://radonezh.ru/radio/2019/07/14/23-00
Н. Бульчук: - Я с радостью приветствую нашего автора, политолога, Сергея Александровича Михеева, в студии радио «Радонеж». В последнее время возникло много ситуаций, накопились вопросы, создались предпосылки тем, на которые хорошо бы сегодня порассуждать. Прежде всего - с человеком, православно мыслящим в геополитическом пространстве. Потому что наши авторы, к большому сожалению, эти события освещают односторонне. Сергей Александрович, на ваш взгляд, какая самая главная проблема, которая может освещаться неправославными медиа? Они буквально подсовывают нам свое видение ситуаций. Я, конечно же, хотел бы, чтобы Вы не заостряли внимания на критике нашего президента.
Что же под видом главной проблемы, на ваш взгляд, подсовывают сегодня слушателю, зрителю?
С. Михеев: - Вопрос сложный. Знаете, что я скажу? На мой взгляд, Россия должна искать оптимальную модель, сочетающую наши традиционные - в том числе религиозные - ценности, с современными технологическими вызовами. Что Россия сможет продемонстрировать миру? Где мы сможем быть первыми? В чем? В какой конкретной области? Полагаю, предназначение России - демонстрировать такой образ жизни, который, с одной стороны – хранит самое важное, что есть в душе у русского народа и у России. Но при этом достигать технологического успеха, но не с точки зрения обеспечения запредельного комфорта, а с точки зрения поддержания нашей цивилизации как феномена в историческом процессе. У вас сложный вопрос – у меня сложный ответ.
Н. Бульчук: - Но «Русский мир» – это звучит и в медиапространстве, и в ответах нашего лидера, когда он встречается в зарубежных поездках со своими партнерами - представителями и лидерами других государств. Но почему, в самом деле, кроме вооружения Россия сегодня не способна и не хочет заявить ничего другого?
С. Михеев: - Берутся за то, что хорошо получается. А что у нас всегда хорошо получалось? Оружие. Армия. Вот, Армию и пытаются привести в порядок. По крайней мере, она однозначно стала выглядеть лучше, чем в 90-е. Есть успехи. Пытаются делать что-то, не понимая, как выйти на новый уровень исторического качества. Делать то, что понятно. Многие сами до конца не поняли: а что вообще делать-то надо? Как и мы все. Мы вроде все согласны за все хорошее против всего плохого, но что конкретно делать, и в том числе с собственной жизнью, мы часто не понимаем. Но есть вещи субъективные, когда умышленно - неумышленно люди лукавят, чтобы достигать конкретного, сиюминутного результата. Потому что надо затыкать дырки. Есть обычная логика бюрократического процесса. Грубо говоря: я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. Соответственно стоит задача.
Ты понимаешь где-то на заднем плане, что, надо бы сделать что-нибудь историческое, но у тебя на сегодня есть конкретная задача. И очень часто эта задача сводится к простой вещи: надо сделать так, чтобы понравилось начальнику. Хорошо это, плохо – другой вопрос. Я думаю, что это вечная болезнь, и не только российская, но и нероссийская. Но она всегда присутствовала, присутствует и будет присутствовать.
Я считаю, что мы все еще находимся в полуподвешенном, неопределившимся состоянии. То ли нам во всем подражать Западной цивилизации, то ли нам все это привести в ситуацию отрицания. Как многие говорят: а давайте вернемся назад! Ну, давайте вернемся. Но куда назад? Во что назад? Как это сделать?
Н. Бульчук: - Интересно. А вам никогда не казалось, что мы испытываем шок от развала Советского Союза? Как это ни странно звучит - до сих пор. И не только мы. И наши ближайшие соседи, бывшие наши республики, все эти государства новообразованные - они тоже испытывают этот шок.
С. Михеев: - Мне не только это казалось, я по этому поводу немало писал в свое время, в конце 90-х – начале нулевых. Сейчас уже некогда писать. Все в основном языком мелю. Но тут, знаете, какая штука есть? Есть конфликт между как бы советскими патриотами и как бы, условно, монархистами. И просто белыми и красными, и так далее, и тому подобное.
Одни говорят, что распад Советского Союза был трагедией, потому что умерла советская власть, другие говорят, что это было хорошо, потому что вернулась свобода вероисповедания. Появилась возможность возрождать Церковь, вспоминать, что было до 17-го года. И как бы и у тех, и других есть своя какая-то правда. Но Вы сказали: «испытываем шок». Почему испытываем шок? Я объясню.
Моя субъективная точка зрения: я считаю, что распад большого государства воспринят русскими как историческое поражение. Все-таки в большинстве случаев русские воспринимают страну как единое целое. У многих прежняя империя и советская империя сочетаются в голове. Они, знаете, как ребенок – он все плохое вытесняет, а все хорошее оставляет себе. И мы - как большие дети. Для нас это важно. Я считаю, что под этим есть объективные основания. Почему? И, кстати, это один из вопросов: почему у нас так любят государство? И так велика роль государства?
Это потому, что так сложилось. Может, это провидение; может, так вот, что называется, кости легли, и прочее, прочее, что это большое государство стало формой реализации русского народа в историческом процессе. Он так себя реализовал – через эту большую страну - в которой он видел, с религиозной точки зрения, некий ковчег Православия. Последний его оплот, который утонет, если не Россия. С одной стороны. А с другой стороны, он видел, если хотите, исторический успех. Например, грубо говоря, там лично у меня не хватает комфорта, я не живу так комфортно, как европеец. Но у меня есть огромная страна, и это я воспринимаю как частичку личной истории. У меня нет такого личного успеха, как, может быть, у какого-то бюргера в Европе, но у меня есть личный успех, потому что я чувствую свою причастность к огромному историческому феномену в виде Российского государства.
Н. Бульчук: - Этому телу. Но объясните тогда такой парадокс: почему наши прежние республики, эти новообразованные, как я уже сказал, государства, воспринимают совсем не так? Они воспринимают Советский Союз как некий карающий, довлеющий, оккупирующий инструмент. Это государство, которое их мучило, и до сих пор нужно избавляться от советской памяти. Почему русские воплотили в себе Советский Союз? И они так и считают.
С. Михеев: - Но что касается национальных республик, то я бы здесь вот так однозначно не говорил. Потому что, с одной стороны - есть национальные элиты. Для них та власть, которую они получили в 91-м году, представляет абсолютную ценность. Для того чтобы сохранить ее в своих руках, они придумают вам все, что угодно. Хотите - про оккупацию, хотите - про террор, и все такое прочее.
Честно говоря, сейчас с Грузией - конфликтная ситуация. Грузины говорят: оккупация. Если честно, какому-нибудь Уральскому району или какой-нибудь Вологодской области такую бы оккупацию, которая у них была там, в Грузии! Потому что лучше, чем Грузия, я не знаю, кто еще жил в Советском Союзе! Русские точно жили хуже, чем грузины в Грузии.
Так вот. Есть, с одной стороны, национальная элита, для которой эта власть является однозначным преимуществом. Они понимают, что есть объективные предпосылки того, почему эти территории когда-то оказались единым государством. И в какой-то момент всем этим народам с русскими было договориться удобнее - даже с русскими царями, чем со всеми остальными. Они в этой огромной стране выживали, как в инкубаторе.
Например, известно, что многие среднеазиатские народы, те же казахи и киргизы, когда-то попросились под российскую корону просто потому, что с востока их поджимали китайцы. А китайцы сожрали бы их вместе с потрохами. Они это понимали и поэтому поняли, что лучше договориться с русскими. Почему? На мой взгляд - потому, что русские были православной цивилизацией.
Они по-другому смотрели на все процессы. Со всеми какими-то проблемами, связанными с крепостным правом, и прочее. Все равно они понимали, что с русскими им будет удобнее. Потому что издержки были везде, но те издержки, которые были с русскими, воспринимались, как более мягкие, чем все, что тогда окружало. Поэтому объективные предпосылки есть. Они до сих пор сохранились. Но национальным элитам, которые получили власть в результате распада, именно эти объективные предпосылки необходимо устранить. Потому что возможность опять попадания в зависимость от Москвы – они рассматривают исключительно с точки зрения потери власти и ресурсов, которые они получили. Это первое. Второе. Что касается национальной интеллигенции. Она стала движителем процессов распада во многих постсоветских республиках. В основном, нравится - не нравится, она была заряжена националистически. Да, она была антисоветской. Да, она была диссидентской, и все, что с этим связано. Но очень серьезную составляющую там составлял именно национализм. Абсолютно внеидеологический, так сказать, внеисторический.
Именно национализм, который в советское время принимал форму антисоветского диссидентства. Эти люди составили удобную рамку для национальных элит, которые держали власть, чтобы создавать им идеологическое и информационное обоснование того, почему надо быть дальше от Москвы, почему надо рвать те или иные связи. А что касается людей, но я, честно говоря, далек от этой веры в святой народ, что называется: «народ – у него есть правда». Народ – это все мы. А мы – все разные. А народу, части этого народа, просто внушили, что это так, что русские были оккупантами. Гиперболизировав, преувеличив одни факты, и замалчивая другие. Факты, которые были, может быть, связаны с давлением со стороны центральных властей, раздули до невероятных размеров, объявив геноцидом. А факты развития, факты вклада России в эти территории – они просто умалчивают, замалчивают, отодвигают. Говорят: «это все наше». Плюс, объективно говоря, и внешний фактор, который играет свою игру на этих постсоветских пространствах. И поэтому, да, на данном этапе они эту игру выиграли. И, к сожалению, поколение, сформированное на русофобии, существует.
Я много ездил по разным постсоветским республикам. Бывал, например, в Средней Азии. Заезжаю в глубинку, например, в каком-нибудь Бишкеке общаюсь с местной интеллигенцией. И слышишь про подавление, про вековую несвободу - и прочее, прочее. Приезжаешь в реальный район, говоришь, что видел и слышал - там, на рынке, от местного деда вопрос: «Русские, когда вы вернетесь?» Вот, я лично это слышал. «Когда вы здесь были, здесь было лучше, - говорил он,- было больше порядка, меньше воровства. И нам было более безопасно. Не было тех людей, которые приходят из Афганистана, из других стран. Их не было».
Н. Бульчук: - Возвращение русских – он имеет в виду возвращение советских. Правда ведь?
С. Михеев: - Я думаю, что он имеет в виду возвращение сильного государства. Надо понимать две вещи. Что касается советской власти. Опять же, мой личный опыт работы на постсоветском пространстве говорит вот о чем. На самом деле эта советская идеологическая рамка наиболее прочна была в России, а в национальных республиках, во многих - неславянских, по крайней мере, советской власти вообще никогда не было.
Н. Бульчук: - А уж в западных украинских, например…
С. Михеев: - Да просто, там советской власти вообще никогда не было! Там была просто шапка, так сказать формальных советских институтов. Которые назывались так-то и так-то и так-то, а внутри на самом деле воспроизводилась внутренняя, вековая система отношений. Где в Средней Азии были те же самые баи, только они назывались секретарями райкомов, обкомов и прочее, прочее, которых эта идеология, честно говоря, не волновала…
Н. Бульчук: - Прибалтика, естественно…
С. Михеев: - Да. И, естественно, Прибалтика. Поэтому здесь получилось так, что как раз советская идеология была больше всего воспринята именно в русских регионах. В этом тоже есть такой парадокс. А там они восприняли приход советской власти как смену одного начальника из Москвы или из Петербурга на другого начальника, но тоже из Москвы или из Петербурга.
Н. Бульчук: - Но я задаю вопрос политологу и все-таки думаю: это же Ваша тема. Почему, как вам кажется? Пустое культурное поле - или просто руки не доходили?
С. Михеев: - И то, и другое, как мне кажется. Вы спросили, как мне кажется. Я считаю, что они восприняли все то, что связано с советской властью как привнесенное извне, в традиционный образ их жизни. Он оказался более укорененным, чем у русских. А русские это восприняли душой.
Местные восприняли это формально: один белый начальник поменялся на другого белого начальника. У них там чего-то произошло, но традиционная система отношений, какая была – такая, по большому счету и осталась. Этот начальник – хорошо, мы ему подарим, что надо. А здесь мы все перекрасимся.
Конечно, была какая-то часть людей, которые в это верили. У русских по-другому, произошел разрыв души напополам. Одни приняли это, другие не приняли, то есть, у русских все это было всерьез. А в национальных республиках – они просто приняли это как власть, которая пришла опять оттуда, и поэтому их внутренняя укорененность в традициях оказалась сильнее, чем у нас.
Н. Бульчук: - Тогда вам совсем страшные слова скажу, Сергей Александрович. У оставшихся русских. Мы же знаем, какой геноцид применялся именно к русскому населению. У оставшихся. В основном, вырезали всех русских.
С. Михеев: - Но у тех оставшихся - не оставшихся, у тех, которые составили большинство населения нашей большой страны. Поэтому, например, споры белых и красных – это, в основном, только здесь. Например, скажем, вы только отъедете в любую постсоветскую республику, особенно если она не славянская – там это вообще никого не волнует. Это перестало волновать их буквально в первый же год, после распада Советского Союза. Я вас уверяю, если бы, например, в Советском Союзе распад бы не произошел, а просто власть сменилась бы, скажем там, с одной на другую с изменением идеологической матрицы, они бы ее восприняли, эту идеологическую матрицу. И прошло бы буквально пять-семь лет, и они бы уже говорили все то, что от них хотели бы услышать в Москве. Вот и все. Там этих споров, практически нет. Их нет в Азербайджане, их нет в Казахстане, их нет в Таджикистане. Это никого не интересует: битвы между белыми и красными, между советскими и несоветскими. Вообще им это до лампочки. Они воспринимали Советский Союз, например, с ностальгией просто потому, что была сильная власть, был порядок, не было войны. Они понимали, что можно пожаловаться в Москву, и местному баю, в принципе, могут прилететь и дать ему по шапке. И в принципе, жизнь была более стабильная: были рабочие места, социальный пакет, можно было худо-бедно быть уверенным в будущем. Все.
Идеологический формат их не сильно волновал. Поэтому, как только Советский Союз распался, прошло буквально три-четыре, пять лет – и все. От этого там вообще не осталось следа. Здесь у нас до сих пор ломаются копья: нет, вот, революция – не революция, гражданская война – не война, Сталин – не Сталин. И прочее, прочее. Постоянно эти разговоры. И все что с этим связано. Потому что, действительно, для русского народа это был ложный путь поиска правды. Грубо говоря, он пошел по тому пути, который ему показался в тот момент более привлекательным с точки зрения получения сиюминутных выгод. То есть, это было, в тот момент было предательство веры. Как бы часть народа осознанно предала православную веру ради построения, я уж не буду говорить - рая на земле, а просто для получения конкретных выгод, более комфортной жизни…
Н. Бульчук: - Коммунизма. Мы все-таки построили коммунизм.
С. Михеев: - Не знаю насчет коммунизма. Я его не видел. Вы видели коммунизм?
Н. Бульчук: - Но это и был коммунизм. Мы просто не осознали тогда.
С. Михеев: - Ну, трудно сказать. Я, честно говоря, не могу однозначно с этим согласиться. Потому что под коммунизмом что-то другое себе подразумевал. Но, тем не менее, это был наш разлом, в нашей русской душе, славянской душе. Я русских, украинцев, белорусов беру. Почему на Украине тоже так буровятся вокруг этого: Ленин – не Ленин, то - се. Хотя, вроде как, Ленин и начертил им это государство, по большому счету. Нет, давай его сносить. Если вы отъедете куда-нибудь в другую, неславянскую республику – вы этого не увидите. Потому что они это воспринимали совершенно по-другому. Российская империя была империей колониальной, но особенной. С той точки зрения, что митрополия вкладывала такое количество средств и ресурсов в эти самые колонии, которые ни одна колониальная митрополия не вкладывала. Но именно поэтому этот дискурс здесь воспринимается по одному, а там – по-другому. Я вам сказал, как, на мой лично взгляд воспринимается, потому что я был во всех постсоветских республиках уже после распада: работал там, или кого-то консультировал или с кем-то общался. И я это вижу практически везде.
Н. Бульчук: - Я просто чувствую, вы попали в самую точку. Это именно то, о чем мы все думали, но не могли артикулировать. А теперь вопрос резонный. Ведь Россия давно уже встала на ноги как самостоятельное государство, и Вооруженные Силы мы укрепили. Почему же у нас так слабы наши политические расклады? Мы могли бы давно уже организовать нормальные посольства или посла, во всяком случае, в Грузии, в той же Украине. Как получилось так, что мы продолжаем терять нашу большую Россию, наш бывший Советский Союз? Хотя с малыми усилиями можно же было включить эти центробежные силы!
С. Михеев: - Центростремительные, Вы имели в виду?
Н. Бульчук: - Центростремительные, да.
С. Михеев: - Потому что это две большие разницы. Я с конца начну. Насчет центростремительных сил. Все что я сказал – это, на мой взгляд, так. Но на самом деле, запросто, на щелчок – это вернуть уже невозможно.
Н. Бульчук: - Но тот же Черномырдин…
С. Михеев: - Я думаю, что это невозможно уже. Почему? Потому что в отношении неславянских, по крайней мере, республик включилась именно эта логика. Эти элиты, взявшие власть, получившие ее на халяву - они ее не отдадут.
Все, что я говорил про российскую империю, было правдой. Мы вкладывали туда огромные ресурсы. Для них эти идеологические расклады типа белые-красные – не актуальны. Им это неинтересно. Но в то же самое время, как только они оперились и встали на ноги – все, они это уже не отдадут. Они научились жить, как бы имея и оттуда, и отсюда. Это конкретные, небольшие, достаточно замкнутые группы людей, которые получили в руки такие ресурсы, о которых они и мечтать не могли. Они их не отдадут. Это надо понимать.
Поэтому с ними можно выстраивать какие-то интеграционные объединения. Но я не верю, если честно, к сожалению, в возрождение огромной страны в обозримом будущем. Именно потому, что там, у власти находятся люди, которые эту власть просто так Москве обратно отдавать не собираются. Это важно.
Но, кстати говоря, это и дает почву многим как бы условно советским патриотам говорить, что: «вот, а если бы у нас был привлекательный проект…». В этом есть разумное, так сказать: «Если бы у нас был, они бы подтянулись…». Но, может быть, кто-то и потянулся бы, но, к сожалению, мне кажется, все равно традиционные институты там пересилят любую идеологию. Тем более что после распада Советского Союза, в это никто не верит.
Теперь, возвращаясь к началу вашего вопроса. А почему же мы не смогли? Опять же, моя точка зрения. Мы одну, достаточно обанкротившуюся под конец советской власти идеологию, променяли на еще более тупую. Идеология эта очень простая – это абсолютная вера во власть денег. Вот это то, что пришло на смену отсутствию советской идеологии. Советская идеология, как бы ее ни полоскать, тем не менее, пыталась апеллировать к каким-то метафизическим вещам. Отрицая душу, они апеллировали к душе. Вот это было главное противоречие советской власти. Она именно на этом споткнулась. Пусть все говорят про экономику, про деньги. Мое личное мнение – она споткнулась именно на этом.
Это – попытка создать религию без Бога, попытка апеллировать к душе, отрицая душу, попытка разговаривать о том, что является на самом деле в первую очередь предметом религиозного дискурса. При этом этот религиозный дискурс уничтожая. И рано или поздно этот конфликт, он, грубо говоря, дал себя знать. Поэтому она выгорела изнутри, в значительной степени. Какое-то время у нее был серьезный драйв, мощная энергия. Но потом она выгорела, потому что она взялась за то, что ей было совершенно не под силу. И поэтому во времена Хрущева и Брежнева скатилось все к чему? Догоним и перегоним. Каждому по холодильнику, по машине, по даче. А на этом пути мы не могли Запад догнать – это было невозможно, потому что они были в этом смысле эффективнее.
Н. Бульчук: - Мне очень понравилась фраза из дневника Пришвина, который пишет: «Ну да, Бога у нас отняли, запретили, убавили от нас это. Мечту о рае убавили. Но себе-то они что прибавили этим?»
С. Михеев: - Они это просто не поняли в какой-то момент. Это было подобно мощной секте, которая взлетела и в какой-то момент начала рассыпаться, потому что ее адепты начали расползаться во все стороны. Адепты перестали в это верить. А массовый, что называется, контингент, видя, что адепты не верят, и сам, не понимая о чем речь, просто разуверился в этих делах.
Но что пришло на смену этому? Полное отрицание метафизики как таковой. Нет никакой метафизики. А что есть? Только деньги. Деньги, деньги и деньги. Пришла мамона и вера в золотого тельца в чистом 100%-м виде. И в этой ситуации, нам стали говорить, что вы там не в то верите. Сейчас мы вам расскажем, во что надо верить. Интересно, что, фактически, построилась ситуация революции, потому что в 17-м году тоже русскому народу сказали: ты не в то верил. Мы сейчас расскажем тебе, во что на самом деле надо верить. Но, по крайней мере, тогда апеллировали какими-то метафизическими вещами.
Н. Бульчук: - Земля, заводы, что-то такое еще. Было еще и это…
С. Михеев: - Все-таки, фактически, им пообещали рай на земле. Думаю, что вера в коммунизм сродни религиозной…
Н. Бульчук: - Но началось - то с инструментов. Сейчас и об инструментах не говорят.
С. Михеев: - Это ясно. Но на смену пришло полное безверие и разочарование. Такое холодное, циничное разочарование во всем.
Н. Бульчук: - Тупик.
С. Михеев: - Да, и тупик. А в этом тупике что? Только деньги. За деньги покупаются удовольствия. Покупается жизнь. За деньги покупается все. Поэтому только деньги, деньги и деньги любым способом. «Вот это – правда», - нам сказали. Вы не знали правду – мы вам расскажем. Если честно, я считаю: обманули еще раз. Причем достаточно жестоко. Другое дело - это происходило не в таких тоталитарных формах. Обманулся в первую очередь тот, у кого мозгов не хватило что-то понять. Но, к сожалению, это оказалось большинство людей, которые были невероятно расслаблены поздним советским периодом, потерей ориентиров. И они поэтому так легко на это купились, эту пустоту заполнили мечтами о ста сортах пива, двухстах сортах колбасы, плейбое и всем, что с ним связано. Обо всех запретных удовольствиях. Вот и все.
Н. Бульчук: - Но последствия-то чудовищные. Это хуже Чернобыля.
С. Михеев: - Это даже не Чернобыль. Какой там Чернобыль! Чернобыль – это, вообще детские игрушки по сравнению с этим. Но почему, я просто возвращаюсь к своему вопросу, вернее, к вашему, но своему, насчет внешней политики? Такое целеполагание, а точнее, его отсутствие, не могло не отразиться на внешней политике. Ее просто не было. Она оказалась ненужной.
Например, скажем, первые десять - пятнадцать лет, пожалуй, с 91-го года, внешней политики на постсоветском пространстве просто не существовало. Я говорю об этом, потому что сам этим занимаюсь и много читал, изучал, встречался, с кем-то говорил. Ее просто не было. Первые 5-7 лет вообще была абсолютная уверенность, что надо просто выполнять американские указания, и все будет хорошо. А они за нас все порешают. Потом, вроде бы, стало ясно, что нет. Так просто не будет. У нас вооруженные конфликты по всем периметрам. Война в Чечне и все, что с этим связано. Стало ясно: нет, так просто не будет, но все равно лучшее, до чего додумались, это: «а, давайте тогда мы часть элиты попробуем покупать». Опять же вера в деньги. Если вы сами верите только в деньги, видите деньги как универсальную ценность и инструмент для любой работы. Почему так? Откуда этот Институт эффективных менеджеров? Это уверенность, что на самом деле нет ничего кроме денег? И если вы считаете деньги, и дебит с кредитом сводите, то, в принципе, вам под силу управлять чем угодно. Вы можете, в принципе, и Церковью управлять. А почему нет, собственно говоря?
Отсюда вот эта вера в эффективный менеджмент везде. Но этот эффективный менеджмент во внешней политике оказался абсолютно провальным. Провальным почему? Потому что эта вера в деньги оказалась даже примитивнее, чем те политтехнологии, которые применяют на Западе. Я, честно говоря, всей этой Западной цивилизацией совершенно, не очарован. Известно, у меня – жесткая антизападная позиция. Я считаю ее обоснованной. Я считаю, что они ведут на самом деле движение апокалипсического характера. По большому счету.
Н. Бульчук: - Но само того не осознавая, может быть. Потому что внешне все выглядит очень вполне пристойно.
С. Михеев: - Может быть, не осознавая, но, на мой лично взгляд, это – оно. Но то, что мы попытались здесь изобразить, скажем, там, в 90-е и начало, по крайней мере, нулевых, было еще тупее и примитивнее, чем эта вера Запада в комфорт и бесконечный рост благосостояния. Потому что первое: сначала мы решили, что у нас нет внешней политики – она нам не нужна. Тут же мы наколбасили огромное количество проблем, включая ту же самую Грузию. К Грузии я вернусь немножко чуть позже. Я считаю, что грузинская ситуация тупиковая, вследствие того, что произошло в 92-м, там 91-й, 92-й, 93-й года, к сожалению. Потом мы решили, что надо просто - напросто покупать отдельных людей и группы таких же совершенно безбожных олигархов в разных странах мира. Это тоже потерпело полный крах. Оно не могло не потерпеть, потому что это на самом деле была вера в глиняные черепки. Эта вера была в пустоту. Как в той известной сказке про золотую антилопу и в прекрасном советском мультике, где золото из-под копыт золотой антилопы превращается в черепки. Вот так оно и было. Вот все то, на что мы пытались их купить, превратилось в черепки – они нас предали. И это было неизбежно. А не понимать это могли только люди, сами свято верящие в деньги как в единственную ценность и в единственное средство достижения целей. Но это в предельно циничном виде. Есть среди них люди, которые, ну, они вам не признаются, что они верят в деньги, как в бога, но они скажут: «во всем краеугольное значение имеет экономика». Как они говорят: «экономика, экономика, экономика».
Но, например, ситуация на Украине, она напрямую противоречит любым экономическим выгодам. То, что на Украине произошло – это поперек экономической логики. Это поперек выгоды украинской экономики. Потому что украинской экономике все равно выгоднее была ситуация кооперации с Россией. И как раз крушение украинской ситуации, я об этом когда-то писал, на мой взгляд, это вопиющее поражение вот этого примитивного экономизма во внешней политике. А вот давайте мы вот этих купим, а этим предложим выгодные проекты. И все у нас будет хорошо. То, что это развалилось – было неизбежным следствием примитивизации всех процессов. А эта примитивизация шла от внутренней пустоты, от внутренней веры в эти деньги. Потому что простейшая вещь – работа с людьми – она казалась бессмысленной тем людям, которые тогда рулили внешней политикой. А зачем? Зачем мы будем с Петей, с Ваней, с каким-то там Мурадом или Магометом работать? Если есть десяток толстопузов, которых надо просто окучить, и с ними будет все хорошо. Эти толстопузы кинули нас при первом скачке, что называется. Как в известном фильме говорилось: «И поделом нам, поделом». Потом, мне кажется, уже где-то в последние годы стало приходить понимание этих ошибок и того, что надо исправить. Но что и как исправлять - до сих пор понятного консенсуса по этому вопросу нет. Почему нет? А потому что нет того, с чего мы начинали. Вот того самого однозначного и твердого консенсуса, здесь же, у нас самих, внутри страны. Мы постоянно мечемся между верой в либеральную экономику и реминисценциями по поводу прошлого. И не знаем, что нам устроить: цифровое общество - или все-таки вспомнить о душе?
Вот такой пример, вопиющий, мне кажется. Все говорят о демографическом провале, о проблеме, но по поводу тех же пресловутых абортов делать ничего не хотят.
Н. Бульчук: - Это очень важные слова. Я буквально в двух словах. Ну ладно, Бог с ней, с внешней политикой, а с внутренней политикой? Вы сказали, что мы выбрали эту экономическую модель. Мне кажется, одним из первых тезисов выступления Путина на прямой линии должно было бы быть, как недавно сказал один из наших авторов, экономист, обращение к народу. Дорогие россияне, почему мы живем при этой экономической системе? Устраивает ли вас та ситуация, когда у нас в верхних эшелонах разрыв зарплат составляет миллионы раз, разница составляет миллионы? Ну почему, кому это выгодно? Почему мы продолжаем наступать на эти грабли? Кому выгодно, что население России нищает? У нас нищих сегодня 90%.
С. Михеев: - Я думаю, что, если так предельно откровенно, как я лично думаю - я думаю, что он на самом деле не знает, как надо. Просто не знает. А те, кто дает ему экономические советы и решения – они убеждены в том, что брутальный капитализм, собственно говоря, и есть единственный путь развития.
Н. Бульчук: - Ну, они и правы. Они и по результату видят. По своему…
С. Михеев: - Они по своему результату видят. Но это то, опять же, с чего я начал. Кстати, это же дает, между прочим, козыри и подпитывает советский дискурс. Почему? Потому что про советский дискурс люди, условно советские патриоты, говорят: «А, вы не знаете? Вот он ваш капитализм!» И в чем-то они правы. А то, с чего я начал? Вы задали сложный вопрос, я попытался дать сложный ответ. Но видимо, был достаточно запутанный. А вот исторической задачей тех, кто считает себя элитой, на мой лично взгляд, является нахождение такой модели развития России, которая и с точки зрения экономики, и с точки зрения внутренней и внешней политики показала бы что-то принципиально новое. Отличающееся и от того социализма, который строился в Советском Союзе, и от того капитализма, который нам был предложен в 90-е годы этими реформаторами. Вот здесь нужен творческий поиск. Вот здесь, действительно, стоит задача исторического масштаба. Готов ли кто-то, мне кажется, есть люди, которые это осознают, но готов ли кто-то этим заняться. Это очень сложно. Я почему говорил про латание дыр? Даже те, кто с вами согласится, они скажут: «Все. Я с тобой согласен. Все хорошо. Но мне сейчас надо вот конкретно выполнить вот это, это и это». И на этом, собственно, нас ловят принципиальные сторонники такой капиталистической модели. Они говорят: слушайте, вы не знаете, а мы знаем. Мы знаем, как свести дебит с кредитом, как наполнять бюджет, мы знаем, как то, се, пятое, десятое. И, если честно, здесь есть проблема условно патриотического дискурса, потому что ничего, кроме как отсылки к советскому прошлому, в значительной степени, предложить он пока не может. То есть есть отдельные предложения, но концепции, которая бы увязывала все в одно целое: и вопросы культурные, и вопросы метафизические, и вопросы исторические, цивилизационные, экономические – пока идет поиск такой модели. Но провидение к этому подталкивает, а осмысленного поиска – его практически нет. Тут есть еще одна проблема. На самом деле, мы любим ругать элиту, но не любим ругать себя. Но выработка подобной модели потребует, как это ни печально, серьезной перестройки всей ткани жизни и, возможно, достаточно серьезного самоограничения. А готов ли к этому массовый обыватель сегодня? Нет, не готов. Мы можем сколько угодно говорить: да, развращенная элита. Но, честно говоря, обыватель в целом, даже тот, который живет небогато и страдает, он тоже развращен. Потому что можно быть развращенным и в бедности. Можно быть уверенным в том, что мне просто должны давать это, это и это. А вот если вы мне этого, этого и этого не дадите - я вообще-то, честно говоря, делать ничего не буду.
Н. Бульчук: - Я позволю себе не согласиться с вами. Потому что я прекрасно помню 90-е годы, когда президент Ельцин только пришел к власти. Каждое его начинание встречало горячую поддержку населения. И это было чувствительно. Люди понимали, что начинаются серьезные перемены во благо страны, во благо каждого. Нарисуйте такую программу - настоящую, реальную - и народ поддержит, мне кажется. Но народ устал уже верить. Вспомним Гайдара, вспомним перестройщиков, вспомним систему нашего многолетнего переориентирования. Кому верит народ? И еще один вопрос. А Вы не уверенны, что есть такая программа и такая группа? Наверняка есть. У нас нет бесталанных людей. Просто их никто не допустит до тела, как говорится.
С. Михеев: - Ну, во-первых, что касается Ельцина, 90-х – вот тогда их и развратили. Из одной идеи, которой развратили когда-то в 17-м, они - я имею в виду массу людей - она перешла к другой идее, не менее развращающей. А это сам по себе разврат, он лишает способности к творческому действию. Причем это касается всех, например, включая меня. Да. Потому что я, например, когда-то тогда тоже поверил во все эти дела. Вполне романтично думать, что да, сейчас, теперь что-то такое будет. И прочее, прочее.
Я могу сказать такую вещь. Это опять же мое личное мнение. Одна из проблем, с которой столкнулась и советская власть, да и после советской власти - постсоветская и любая другая будет сталкиваться, в России, по крайней мере, это – попытка уйти от религиозных смыслов. Попытка не учитывать страстное состояние души, в котором пребывает человек. Вот, мне кажется, в чем сила наших конкурентов. Я их совершенно не поддерживаю, но почему они нас вот так разводят? А потому, что они-то признают все эти вещи! Они, может быть, сами не верят, но они прекрасно знают, каким скопищем страстей и каких страстей является человеческая душа. Они эти страсти успешно изучили, они их выявляют и эксплуатируют там, где им надо, так как надо. Играют на них, как на пианино. Мы пытаемся эту часть жизни отодвинуть куда-то за пределы приличных дискуссий. Потому что, например, я пытаюсь на радио что-то говорить у себя, но, тем не менее, попробуйте начать где-нибудь на экономическом форуме поговорить, например, об алчности, корысти или тщеславии – вас просто засмеют. Скажут: «да он какой-то полоумный, наверное. О чем с ним разговаривать?» И перейдут опять на цифры. А для России это важно.
Может быть, это неважно для Люксембурга, может быть, в Голландии можно по-другому. Я не знаю. Но для нас это важно. И, мне кажется, что на этих вещах как играли - так и продолжают играть. Поэтому сейчас, например, поймали на другом. А давайте внушать сами себе невероятную депрессию - это уже к следующей части вопроса - депрессию, говоря, что все ужасно, и это тоже подсадили извне. Все ужасно, поэтому руки опускаются. Все ужасно, поэтому дилемма такая: или грести под себя, или устроить очередную революцию и все разрушить. Все ужасно, поэтому я пойду лучше набухаюсь, или пущу по вене. Вот, на мой взгляд, это тот самый грех уныния, о котором мы говорим. Но, не признавая его как грех, не признавая, как явление, нам говорят: нет, этого нет. Мы все пытаемся рассуждать во внерелигиозных категориях, а в России, мне кажется, во внерелигиозных категориях рассуждать нельзя. Даже относительный успех советского периода на каком-то этапе был именно тем обусловлен, что власть, находясь в критическом состоянии с той же войной, апеллировала к религиозному чувству. Она поняла, что надо апеллировать к душе. И тогда в народе появились такие силы, которые даже непонятно, откуда взялись.
И он, этот народ, победил. А сейчас говорят: Давайте это отодвинем за рамки приличного дискурса. Это неинтересно. И даже те экономисты, о которых вы говорите: они могут то, да се - и даже они на самом деле рассуждают в этом принципе условно, я не буду говорить: в либеральном, но в таком монетаристском стиле: дебит – кредит, плюс – минус, дебит – кредит. Все. А в душе людей это не отдается. Почему мы любим говорить про справедливость? Потому что, действительно, она у нас в русской душе, она чего-то такого требует. Но чего? В 17-м году ей предложили вот такую справедливость, теперь - вот такую. Она цифры не воспринимает. Как это ни парадоксально звучит, но это так. Хотя, я думаю, что многие экономисты сейчас, послушав такие речи, скажут: ну, дебил - и все.
Но я внутренне чувствую, и как-то жизненный опыт мне подсказывает, что, действительно, мы не хотим видеть что-то очень серьезное. И мы упускаем, отдавая, между прочим, это на откуп тем, кто будет манипулировать. И последнее - насчет того, что есть какие-то группы. Ну, назовите мне эти группы! Я их не знаю. Которые все уже сочинили, а их не пускают.
Н. Бульчук: - Отсутствует категория любви. Самое главное. Во имя чего все это? Государство - во имя чего? И все эти цели - тоже во имя чего? Нет человека конкретного, для кого это делается. Но, Сергей Александрович, совсем откровенно.
Путин, на ваш взгляд, это кто?
Эффективный менеджер, экономист, руководитель, военный советник, вождь? Кто он для сегодняшней России, для каждого из нас? Ведь на самом деле, мне кажется, он сам, по-моему, об этом говорил в одной из «прямых линий»: система ручного управления во время проведения «прямой линии» уже не только изжила себя, но уже выглядит несерьезно, во всяком случае.
С. Михеев: - Понимаете, тут какая штука. Да. Вот вы правильно сказали, что нет религиозной составляющей, то есть, нет любви. Без любви все это не работает, буксует. Но дело в том, что, попробуйте об этом сказать, например, чтобы это заявить и создать такой проект … Вы же, если взять мировое сообщество, окажетесь изгоем. Я не хочу сравнивать, но, например, тот же самый Иран, который во главу угла положил религиозную идею – он стал изгоем. Хотя я бывал в Иране, честно говоря, я не хотел, чтобы Россия стала Ираном, православным Ираном или что-то в этом роде. Но попытавшись заявить религиозную составляющую как основу жизни общества, Иран вызывает дикое неприятие у огромного количества людей на Западе. Они этого не понимают. Эти страны не принимают его. Вот попробуйте сейчас здесь что-нибудь такое заявить на государственном уровне!
Н. Бульчук: - Ну, Россия и так изгой в каких-то смыслах.
С. Михеев: - Нет. Попробуйте это заявить на государственном уровне. Скажут, что они здесь все посходили с ума. То есть, нужна смелость, чтобы, грубо говоря, перешагнуть через. А для того, чтобы перешагнуть через, придется серьезно перестроить всю ткань жизни. Например, кто мог бы перешагнуть через это? Мог бы монарх. Но монарха нет и не предвидится. Я, честно говоря, знаю людей, которые выступают за монархическую идею. Я не вижу перспектив подобной идеи в нашей стране в ближайшем будущем.
Н. Бульчук: - Человеку это невозможно, Богу все возможно. Но у нас православный президент. И он заявляет об этом открыто и прямо. И эта парадигма его устраивает. Почему он не перешагнет через какие-то видимые проблемы?
С. Михеев: - Теперь что касается Путина. Кто такой Путин? Путин – человек. Всего лишь человек. Да, действительно, волею судьбы или провидением, как хотите, попавший на это место. И я думаю, что он сделал немало полезного для того, чтобы притормозить скатывание в пропасть. Это очевидно. Но дальше надо понимать, что именно то, что он человек и обусловливает огромное количество проблем и огромное количество слабостей, которые ему присущи как человеку. А нахождение на этой высоте, на которой он находится, любую мельчайшую ошибку увеличивает в разы. Вот такую же оплошность, какую мы можем позволить себе на работе или в семье, вам ваша обывательская жизнь простит. А на таком уровне вроде бы небольшая оплошность тут же приобретает гораздо более серьезный масштаб. Что касается того, что он декларирует, что он православный человек – я думаю, он в каком-то смысле такой же неофит, как и все мы, и поэтому, да, он принимает православие, скорее всего. Я же его не знаю. Я, например, Путина живьем вообще никогда не видел. Я с ним не общался, я с ним не знаком. Поэтому я могу только догадками мыслить так же, как и многие другие.
Н. Бульчук: - Но мы его видим, слышим каждый день. И можем кое-что анализировать.
С. Михеев: - Это ясно, но мы видим картинку. Это надо понимать. Чужая душа потемки – мы говорим даже по отношению к собственной теще, с которой живем в одной квартире. А здесь мы видим картинку по телевизору. Но знаете ли вы, что у этого человека в голове или в душе? Ну, конечно, нет. Почему он не может перешагнуть через это, через то? Видимо потому, что внутренне пока к этому не готов. Будет ли когда-нибудь готов? Не знаю. Но при всем при этом вы говорите: «А почему бы ему не взять и не сделать такой шаг?» Потому что он находится в системе очевидных обстоятельств, в том числе - связанных с тем, что называется, пусть и условно, но демократическое правление. А как поиск такой модели, такой переход, сочетать с институтами демократии, пусть даже и такой витринной, что называется? Пусть даже имитационной? Как это сочетать?
Н. Бульчук: - Можно я переведу на русский язык? Демократическая несвобода.
С. Михеев: - Да. Демократическая несвобода. Например, скажем, простая вещь: я как человек, неоднократно занимавшийся избирательными компаниями, видел огромное количество людей, которые избираются на те или иные должности и планируют следующие выборы. Все. Их ничто больше не интересует. И даже более того. Они, может, и неплохие мужики, что называется, но они настолько этим детерминированы, что они и хотели бы про что-нибудь другое подумать, да не могут. В этом, я считаю, есть такое иезуитское изобретение западной демократии как таковой. Оно любого человека в это колесо встраивает. И, фактически, например, скажем, реальную политику формирует некий закулисный истеблишмент, а человек, находящийся на избираемой должности, просто оформляет эту политику. Вот и все. Фигура Путина, мне кажется, тем и обусловлена, что на самом деле, выйдя из ситуации советской власти, и приняв формально эти институты, мы попали во внутреннее противоречие. На самом деле историческая ткань России такое устройство не приемлет.
Н. Бульчук: - Не просто не приемлет, а отторгает.
С. Михеев: - Отторгает, но монархии нет. И она на данном историческом этапе невозможна. Вот говорят: Путин царь. Нет, он не царь. Был бы он царем, еще было бы и неплохо это, если бы он был царем. Но он не царь. И царем не будет.
Н. Бульчук: - И он сам это понимает.
С. Михеев: - Понимает. И более того, внутренне даже, наверное, он мог бы так обставить ситуацию, чтобы фактически стать царем и прочее, прочее, но он этого не может сделать. Мне кажется, он даже внутренне не готов на это решиться. Потому что чем это кончится – неизвестно. И я думаю, что в этом смысле он проявляет и ответственность за страну, да, пусть худо-бедно, но она существует, а ведь может развалиться еще на сто частей. К сожалению, это – правда. И тогда вообще полный крах. Тогда 100%-я катастрофа. Я никому бы не пожелал очутиться на его месте.
Надо понимать ту степень ответственности, которая есть перед ним и перед тем, каковы будут возможные издержки любого масштабного эксперимента. Я думаю, что он, в принципе, как человек, имеющий воспитание и образование офицера КГБ, считает так, что лучшее - враг хорошего. Поэтому моя жизнь конечна, удержу я рамку - и хорошо, если дальше не развалится. А после этого, - ну что ж, - попробую сделать что-нибудь, чтобы кому-то это передать.
Н. Бульчук: - Он уже говорил о преемнике. Как вы думаете, кто это?
С. Михеев: - Я думаю, что он сам не знает, кто это. И никто на сегодняшний день не знает, кто это. Я вас уверяю, в очень обозримом будущем настанут времена, когда вы о путинском периоде будете вспоминать как о манне небесной. Будете говорить, что это вообще был век стабильности. Почему? Потому что впереди опять все та же дилемма: как втиснуть эту историческую судьбу? И это особенное состояние русской души, особенно русской души без Бога, втиснуть ее внутреннюю, иногда разрушительную, энергию в некие формальные политические институты.
Как это сделать? Все говорят: «Путин, Путин». Фигура Путина не случайна, на мой взгляд, она абсолютно не случайна. И это квази-царствование его, такое недоделанное - является тем форматом, который на данном историческом этапе может быть воспринят страной. Но что дальше? Дальше будет гораздо сложнее, чем при нем. Потому что мое лично убеждение, глубокое, что никакой демократии мы не потянем. И начнет опять русская душа рвать все на части. А почему она начнет рвать на части? А потому что неофитства много, а веры-то нету.
Н. Бульчук: - И желание есть порвать на части.
С. Михеев: - Да. Желание есть порвать на части. И есть глупое убеждение, что порвав все на части, будет лучше. Как бы мы прострелили себе ногу, но что-то не так. Прострелили руку – опять бред. Голова болит – может, голову отстрелить себе? К сожалению, безверие всегда порождает самоуничтожение. И я, человек такой, не могу сказать, что сильно религиозный, и глубоко понимающий. Но у меня есть где-то внутри понимание: почему, когда ты сделал для себя этот принципиальный выбор, потому что меня никто с детства не крестил, это осознанный выбор был в зрелом возрасте. Я понял, что на самом деле без веры человек стремится к двум вещам: или убить кого-нибудь - или покончить жизнь самоубийством. В личном масштабе, или в масштабе общественном. Все равно. Его то в одну сторону склоняет, то в другую. Когда нет ни веры, ни Бога в душе. Поэтому, грубо говоря, я считаю, что выбрать Православие означает выбрать жизнь и в ее примитивно обывательском, и в ее космическом смысле. А когда этого нет - все равно будет постоянно желание выстрелить себе в ногу, в голову, в руку. Разрывать все на части. Будет наивная, подростковая уверенность, что, разорвав все на части, мы якобы решим все проблемы. А мы создадим эту уверенность просто: вот, есть одна большая проблема, но она есть. Разорвав ее на сто частей, мы получим сто проблем.
Н. Бульчук: - Пример с Украиной нам показывает это явно. Приближается дата злодейского убиения государя императора и его семьи в Екатеринбурге. И всякий раз наши авторы, да и мы сами задаем себе вопрос: Что произошло тогда в доме Ипатьева?
Сейчас многие историки склоняются к тому, чтобы мы даже и 90% не знаем из того, что всем уже открыто. Все могло быть совсем иначе. Это во-первых. А во-вторых, не преследует ли нас злой рок из-за того, что мы до сих пор идем по шизофреническому пути сохранения в потенции советской системы? Мы не уничтожили Мавзолей, мы оставили эти звезды, мы внутренне в душе остаемся советскими. И не порвали мы так ярко, и откровенно, и открыто, как наши нынешние соседи, с советским прошлым. Может быть, отсюда все корни. Ведь, действительно, политика - это дело религиозное.
С. Михеев: - Но я, честно скажу, это такой вопрос, на который у меня нет однозначного ответа.
Н. Бульчук: - Но, чувства....
С. Михеев: - Я свои чувства уже изложил. Я считаю, что пока, грубо говоря, веры нет в людях, нет веры в истинного Бога, по большому счету даже не имеет значения: порвали мы с советским прошлым - или не порвали. Вот, например, на Украине порвали с советским прошлым - а счастья нет. И не будет. А почему счастья нет и не будет? Потому что веры нет.
Н. Бульчук: - Но они все-таки чувствуют себя единой нацией…
С. Михеев: - Я так не считаю. Я много работал на Украине и сейчас имею огромное количество информации оттуда. Общаюсь и с теми, и с другими украинцами. И не только в рамках всяких ток-шоу. Я не считаю, что они чувствуют себя единой нацией. Мне кажется, что это в значительной степени информационная картинка. Там этого нет. И даже банальные соцопросы и результаты выборов это тоже показывают. Это деление как оно было, так оно и есть. Мы просто имеем дело с чужой информационной картинкой. У нас своя пропаганда, у них своя. Я очень хорошо просто знаю эту сферу, сам работник этого фронта, поэтому я не считаю, что у них есть единство нации ни по одному из вопросов. Поэтому они, да, публично, демонстративно отрекаются от советского прошлого, но веры в душе им это не прибавляет, а поэтому они начинают разрушать просто на другой основе. Что же касается формальных вещей, таких, как Мавзолей, и прочее, и прочее – я лично не сторонник сохранения Ленина в Мавзолее. Я лично не сторонник.
Н. Бульчук: - Но, может, это не формальные вещи, Сергей Александрович? Ведь нет ничего формального.
С. Михеев: - Не знаю. Я вам честно говорю, я просто этого не знаю. То есть, грубо говоря, знаю ли я, что вот, например, завтра мы вынесем - и все станет на свои места? Я не знаю.
Н. Бульчук: - Покаяния нет в душе народа. Покаяния в содеянном. В том, что мы допустили этот исторический эксперимент. И прежде всего - братоубийство. Скольких людей мы уничтожили за этот ХХ век!
С. Михеев: - Но, если честно, я думаю, что такого покаяния не будет никогда. Почему? Потому что мы слишком многого хотим от людей. Я думаю, что этого просто не будет. Люди - они такие простые! Они считают, что если это не я сделал- то за что мне каяться?
Н. Бульчук: - Но Церковь могла бы призвать к этому?
С. Михеев: - Теоретически может и могла бы призвать, но я не знаю, а был ли бы от этого толк? Мне кажется, Церковь бы в этом случае получила бы еще один повод для нападок на себя. А был ли бы толк во всем в этом? Тем более, что я такие призывы слышу, но, может быть, не от самых верховных иерархов, но в церковной общественности их же много! Я не замечаю, чтобы это на массы как-то воздействовало. Они сочувствуют. Все-таки, не надо от людей хотеть слишком многого.
Н. Бульчук: - А потом это не делается по указке, правда ведь?
С. Михеев: - И это не делается по указке. Это простая пословица: невольник – не богомольник. Вот, например, взяли вы, вытянули человека. Он вообще ничего не понимает. А вы говорите: «Ты должен, ты должен». Что значит «должен»? Пока сам он до этого не дойдет, он ничего не будет делать. А ваши «должен» он будет воспринимать, как насилие, будет говорить: «Вот ваше Православие. Нет свободы в нем никакой. Оно постоянно заставляет». Поэтому я-то лично все равно считаю, что, грубо говоря, цель такая: обретение истинной веры. А с истинной верой придет и все остальное: и понимание исторических процессов, и покаяние, и все остальное. А если ее нет, то здесь стоит ли ставить телегу впереди лошади? Я считаю, что не стоит.
Н. Бульчук: - Еще два вопроса, которые меня интересуют. Я думаю, наших слушателей тоже. Что у нас будет с Грузией?
С. Михеев: - Ничего хорошего не будет. Я уверен – ничего хорошего не будет. И здесь не надо переоценивать нашу общность православной веры.
Н. Бульчук: - Но Путин отказался от санкций буквально два часа назад!
С. Михеев: - Путин отказался от санкций – это довольно эффективный политический ход. Почему? Потому что он получил сейчас большое количество плюсов и очков у тех грузин в Грузии, которые не так оголтело настроены антироссийски и русофобски.
Н. Бульчук: - А вы считаете, они все-таки настроены?
С. Михеев: - Они настроены. Причем ненависть там культивируется. И достаточно осознано. Это делается и с помощью внешних сил, и с помощью людей, которые внутри как бы борются за власть. На мой личный взгляд там возникает простая политтехнологическая ситуация. Люди, которые строят геополитические планы по поводу Грузии, используют внутреннюю борьбу за власть. Там вопрос Абхазии и Южной Осетии не исцеляем. Излечить его в грузинском сознании невозможно. Сколько я ни общался с самыми разными людьми. Я не верю и не вижу никаких абсолютно подходов к этим вещам.
Н. Бульчук: - Как Карабах.
С. Михеев: - Как Карабах. Они все время будут друг друга обвинять. Например, я работал и в Армении и в Азербайджане. Приезжаешь в Ереван, говорят: «Во всем виновато Баку и Москва». Приезжаешь в Баку, они говорят: «Во всем виноват Ереван и Москва». Москва почему? Потому что не заставила армян сдать Карабах. В Армении говорят: «Москва почему? Потому что она заставила азербайджанцев отказаться от Карабаха». Давайте честно скажем, у каждого народа есть свои хорошие черты и свои плохие черты. Вот и все.
Н. Бульчук: - С Грузией пессимистично. А Украина Зеленского – плюс или минус для России?
С. Михеев: - Украина Зеленского – плюс по сравнению с Украиной Порошенко. Но минус по сравнению с той Украиной, которая была частью общего народа. Поэтому я думаю, что это тенденция позитивная, но она противоречивая и развиваться будет не быстро.
Н. Бульчук: - То есть сама личность все-таки играет, какую-то роль?
С. Михеев: - Сама личность. Я пока самой личности не вижу. Я пока вижу усталость от Порошенко и его попытки стать таким украинско-бандеровским фельдмаршалом. На что он просто не тянул. Потому что его уровень – секретарь обкома в лучшем случае. А в постсоветское время – проворовавшийся министр. Вот его уровень. А он из себя стал строить фельдмаршала всея Украины. Замутил тут раскол, еще хотел стать почетным святым нашего королевства. Но он явно не того масштаба фигура, на это не тянет. Поэтому личности Зеленского я пока, честно говоря, не вижу. Но я вижу усталость от Порошенко, и это уже хорошо. Это тоже к вопросу, между прочим, вот вы говорили о единстве нации. Порошенко нам пять лет рассказывал о единстве нации, в итоге пролетел на выборах, как фанера над Парижем.
Н. Бульчук: - Да. И недавно его встречали в Закарпатье. Мы видели, как. Большое спасибо. Сергей Александрович Михеев был сегодня в студии радио «Радонеж». Я благодарю вас, Сергей Александрович, вы сегодня сказали много и обо всем объективно высказались. Я думаю, наши слушатели многое поняли, многое уяснили. Я благодарен вам за эту обширную беседу, такую яркую, такую серьезную и такую, обращенную к слушателям. Я очень буду рад, если мы вновь будем встречаться в этой студии, чтобы иметь возможность обсудить многие наши проблемы.
Комментарии
25.07.2019 - 23:24 Единственно возможный способ:
Единственно возможный способ воспрепятствовать возрождению Российской империи, это поссорить ее с соседями по всему периметру ее границ. Что собственно говоря, англосаксы и делают. Причем начали они это делать еще в 90-е годы. Так, что мы долго спим. Теперь то, что касается ответа на первый вопрос: что мы можем предложить миру? На самом деле многое, но вопрос не верен. Верный вопрос: что мы можем предложить себе? И вот то, что мы предложим себе, то мы и предложим миру. И опять таки, в какой области? В экономике, политике, гуманитарной сфере и культуре, технологиях? На мой взгляд мы уже заявили о своей приверженности традиционным ценностям. Робко, но заявили. Вот и нужно с этого разматывать экономику, политику и все остальные сферы нашей жизни. При этом мы должны понимать, что это внешне очень привлекательная модель для всего мира. Это альтернатива либеральной идее. Но есть масса "но" о которых сегодня сказал Сергей Михеев. Спасибо редакции за интервью.
Добавить комментарий