28.01.2015 14:50:32
Евгений Константинович Никифоров
–Отец Сергий, в Отрадном Вы служите не так давно. Значительную часть жизни Вы прослужили в Тверской епархии, в небольшом селе Свердлово, в большом Крестовоздвиженском храме с тремя престолами. Храм старинный и достаточно богат, потому что село было богатое. Потом село беднело, и сейчас трудно представить, каким оно было. Вы еще застали следы былой роскоши. Об этом селе и об этом храме я и хотел поговорить. Сейчас у нас имеет место романтическое восприятие прошлого. Люди, которые видели жуткую советскую систему, уходят, молодежь все воспринимает в ином виде. Она ничего не знает, смотрит романтические фильмы, воспринимает сталинскую или советскую пропаганду, потому что эти фильмы были не столько искусством, сколько пропагандой. Но я не про кино, не про пропаганду, а про людей, которые жили, молились и, вопреки системе, проходили путь спасения.
Еще я бы хотел поговорить об одной женщине, которую Вы знали - это баба Дуня или тетя Дуня. Кто эта тетя Дуня, откуда она взялась? Память об этой удивительной женщине до сих пор живет в сердцах прихожан этого храма, и многие ее помнят. Я хотел бы, чтобы Вы поделились воспоминаниями о ней с нашими слушателями.
о.Сергий Попов:
- Когда в простом селе Свердлово образовалась монашеская община - это было историческим событием. Баба Дуня была одной из насельниц. Перед самой революцией, в маленьком поселке Нудоль под Клином, открыли женский монастырь святого благоверного князя Александра Невского. Он сейчас восстановлен. А тогда, когда начались революционные события, монастырь закрыли и разогнали. Большую часть монахинь посадили. Матушка Евдокия отбыла 10 лет в лагерях в местах, не столь отдаленных.
Село Свёрдлово, по дореволюционным царским картам, называлось, естественно, иначе. Свёрдлово - это как бы и Свердлово, но народ исказил так, чтобы это название не объединялось с именем известного революционера. Так вот, это было село Новое, и оно входило в состав Клинского уезда Московской губернии. Чтобы представить географию этой местности- это был правый берег Волги, сегодняшнего Московского моря, а левый берег был Тверской. Но по каким-то причинам местные власти отступили от правого берега Волги 10 км и сделали эту землю, как тогда она называлась, Калининской областью. Монахинь выселили из Московской области, а так как Свёрдлово попало неожиданно в область Калининскую, то последняя настоятельница,- матушка Олимпиада, поселилась как раз в этом селе Новое и пошла работать в колхоз. И вокруг матушки Олимпиады, последней игуменьи Александро-Невского монастыря под Нудолем, стали собираться ее бывшие послушницы. Они списывались, возвращались из лагерей и прописывались там. Такая административная закавыка получилась, на счастье нам, что традиционно московская земля стала калининской. В Московской области им нельзя было прописываться, а в Калининской - можно.
Они образовали общину, которая доходила до 10 человек. Работали в колхозе. Крестовоздвиженский храм был святыней, намоленной и мучениками, и исповедниками, и святым праведным Иоанном Кронштадтским, который проплывал по Волге рядом. Храм ни разу не закрывался.
- Это была официально зарегистрированная община?
- Нет.
- Подпольная? А как же они существовали, им же за антисоветский сговор могли еще большую статью припаять?!
- В наших колхозах, как всегда, работников не хватало - а они были хорошими работниками. Они не только в храм ходили и там пели, убирали, прислуживали. Они ходили в храм в свободное от работы время, а в основном были колхозницами, которых ценили. Потому как труд колхозника тяжелый, народ кругом пьющий и вороватый, к сожалению, а у них было отношение к труду христианское и самоотверженное. Они были на хорошем счету.
Потом эта община не объявляла, что она община, не было никакой регистрации. Ну, как можно представить такую регистрацию в 30-40-е годы XXв.?! Просто жили матушка Олимпиада, матушка Марфа, Ксения - сестра Евдокии. Купили несколько домов и ходили друг к другу в гости. Храм был приходской, и служба шла не монастырская. Поэтому, когда не было службы, а у них было желание и возможность - они собирались вместе и читали Псалтырь. В общем, вели аскетический образ жизни, но при этом были участницами и того социального процесса, который шел нас в деревне. Они не замыкались, но все же потаскали их изрядно…
- А вот интересно, как они выглядели? В чем ходили? На фотографиях, которые я видел недавно, эти женщины - в апостольниках, в подрясниках. А в жизни как?
- Ну, дома попроще, наверное. Их облик не сильно отличался от традиционного русского - все ходили в длинных юбках, одевались скромно, на головах - платки. Поэтому их монастырская одежда не сильно выделялась. Я еще помню московскую Олимпиаду, когда приехали иностранцы, и появились мужчины в шортах. А наши бабушки, которые вполне могли сойти за послушниц монастыря, в своих длинных юбках и платках, бросались на иностранцев и сдергивали с них шорты.
- Боже мой, что они хотели сказать этим?
- Ну, возмущение было великое. Поэтому-то наши монахини и не выпадали из местного дресс-кода.
И там было несколько интересных историй. Одну из них они мне рассказывали. В свое время, когда монастырь открылся, туда была привезена написанная на Афоне икона «Скоропослушницы», довольно редкий для России список. Она стала главной, самой почитаемой иконой. Когда Нудольский монастырь закрыли, и их всех оттуда в принудительном порядке выселили - они стали собираться в этом селе Свёрдлово. Их главной духовной задачей стало возвращение этой иконы. Они считали: «Мы вернем эту кону - и вокруг нее будет духовная жизнь». Это было ответственное задание, которое они сами возложили на себя. Как вы помните, в ту пору были проблемы с телефонами, поэтому они направили «разведчиц», которые пешком прибыли в Нудоль в конце 1930х гг. и стали выяснять, где эта икона. Оказалась, что она не потеряна, а хранится в одном доме, у простого мужичка. А когда ее, эту икону поднимаешь - она оказывается тяжела, как каменная плита. Она была сделана из очень плотного дерева, и плюс большого размера. Поэтому попытки приспособить ее, отпилить кусок (было видно, что угол пытались пилить) –не удались, и хозяин дома просто забросил ее куда-то на чердак. Матушки все выяснили, потом были длительные переговоры с этим мужчиной, была названа сумма, за которую им ее продадут. Они ее накопили, отправились опять в Нудоль и выкупили эту икону. Расстояние между Нудолем и Свёрдловым примерно под 60 км. И вот зимой, на саночках, монахиня Марфа, вечная ей память, вывезла эту икону.
- Пешком, зимой, на санках, 60 км! Нерасчищенная же дорога, наверное, была?
-Ну, наверное. Сами понимаете, какова была ситуация. Настоящий христианский подвиг. Вот, они выкупили эту икону «Скоропослушницы», принесли ее, поставили в доме. И в дальнейшем ситуация разворачивалась так: они, конечно, вокруг этой иконы сгруппировались - она была их духовным центром, стержнем, но в храм они ее не отдали.
- Почему?
- Все же было под опись, и все было советское, общине этот храм не принадлежал, мы были непонятными арендаторами и все, что было в храме, нам не принадлежало. Поэтому отдать икону в храм - это значило перестать быть ее хозяевами. Поэтому монахини договорились с местными священниками, что они будут дважды в год приносить икону в храм - 22 ноября, когда празднуется по общему календарю память «Скоропослушницы», и 25 июня, когда у них был местночтимый праздник принесения этой иконы с Афона в монастырь.
И только, когда уже я там был настоятелем, и когда времена уже поменялись, монахини были уже немощные, одна за другой уходили, они все в Свёрдлово похоронены на кладбище. И я их уговорил эту икону передать в храм: «Матушки, ваше время уже проходит, сегодня времена другие, икона должна оставаться в храме, сегодня ее не конфискуют и не отнимут». Я не совсем прав оказался впоследствии. Ничего страшного, просто икона вернулась потом в с. Нудоль, в котором восстановили храм.
- Это тоже особенная история, к которой уже я немножко причастен. Потому что, когда икону принесли в храм – тогда было много радости - для нее понадобился киот. И этим киотом вдруг стал неожиданно… батюшка, расскажите.
- Было время, когда понятие «купить за деньги» отсутствовало, надо было «достать», «найти». И найти киот для огромной иконы было невозможно - никто не делал, и заказать такое было негде. Все приходилось устраивать местными средствами.
У меня было два знакомых человека, которые занимались реставрацией мебели. Они, посоветовавшись, сказали: «У нас есть на примете старый шкаф – красивый, резной, сверху с шишечками, с колоннами, давайте мы его лицевую часть аккуратно вырежем под иконы и сделаем частью киота». И, действительно, все получилось прекрасно. Было найдено место для этой иконы и, наверное, 15-20 лет это место у нее было. Люди привыкли, ходили. И икона радовала всех нас.
А матушки были уже немощны и сами прекрасно понимали, что они уходят, родни не было, а те, которые были, им не очень хотелось оставлять икону. Я им сказал, что вот, вы в этом месте создали особый тип монашеской общины. Они, кстати, в храме все занимали разные места, одна пела на клиросе – Ксения, Евдокия была у меня алтарницей. В советское время мужика и в храме-то не было видно ни одного, а нужно было прислуживать, а где их, мужиков, возьмешь? Даже в Москве, где, я помню, начинал свое служение алтарником на Антиохийском подворье на Чистых прудах, у нас тоже были монахини, уже почтенного возраста, но живые и бойкие. А матушка Евдокия (Евфимия в монашестве) была на ногу легкая, небольшого росточка, худенькая, глазки всегда у нее светились, она летала по храму, и всегда с ней была улыбка, такая нежная, ни слова осуждения от нее не было слышно.
А так получилось, что сейчас это большое село Свёрдлово, там стоит отель «Дафна», туда приезжают отдыхать - это недалеко от известного комплекса «Завидово». А когда я туда пришел, это было совершенно запущенное место, не было дорог - весной, осенью и зимой попасть туда было проблемой. И темнота вечерами. Единственное место, в котором свет горел - был коровник, где матушки, кстати, тоже работали. Был магазинчик, библиотека - вот и все.
Само по себе это село было очень богатое, и храм богатый. История такова, что раньше, до подъема воды Московского моря, на берегу которого находится село, главная дорога - мощеная каменка, которая частично осталась у храма (мы специально попросили не уничтожать), проходила по селу Новое. Естественно, это было торговое село - богатое, рыбацкое, с магазинами, с трактирами, с больницей, со школой. Там даже была маленькая гостиница. И в прекрасной белокаменной ограде нашего храма специально была устроена часовня Александра Невского и, что не часто встречается - именно с дверьми на внешнюю сторону. То есть можно было всегда, проезжая по этой дороге, зайти поставить свечку в часовне (она всегда была открыта) и отправиться дальше в дорогу. Прекрасная часовня, которая и сейчас сохранилась. Все говорило о том, что село богатое. Но потом Московское море разлилось, и та дорога, по которой все это шло, оказалась перерезана в некоторых местах заливчиками. И основную дорогу сделали в 5-6 км, уже через другое село. А так это была дорога на Николаевскую «железку», т.е. туда возили грузы, и рядом был известный фаянсовый завод Кузнецова. Так что село поначалу процветало, а после оказалось как бы на отшибе. И захирело. И, конечно, смешно выглядело, когда кругом - полное бездорожье, маленькие покосившиеся домики - и вдруг видишь огромный величественный храм на берегу Волги. Когда заходишь - прекраснейший иконостас столичной архитектуры! Я туда пришел в 1984 году, ситуация была плачевная: храм разваливался, крыша текла, прихожан не было, потому что местное сельское население было очень небольшое, священников туда не посылали, а ссылали…
- А вас за что?
- Я сам напросился, потому что у меня дети пошли в школу. Они жили в Москве, и мне нужен был храм, чтобы они хоть иногда могли добираться ко мне, а я к ним. Мне сказали: «Хочешь вот эту дыру – бери, там все плохо». Хотя впоследствии все оказалось наоборот, сегодня это цветущее место: есть дороги, состоятельные дачники все скупили и храм поддерживают. Еще в мое время был церковный совет, когда светские люди занимались хозяйственными делами, помогали церковной общине. Сейчас это все продолжается.
Так вот про ссыльных священников. Были разные, но, как обычно, за какие-то прегрешения. Так вот от матушки Евфимии я ни разу не слышал ни одного слова, ни про кого! Что плохой, выпил, упал - ни одного слова! Такое отсутствие осуждения я впервые в жизни увидел на примере этой замечательной женщины. Всегда – «все хорошо, все замечательно, будем молиться».
- Вот ,Вы мне скажите, что это за люди-то были? Я встретил алтарницу Евдокию, она же матушка Евфимия, и был просто поражен - я таких людей-то и не видел, на самом деле. Мне показалось, что это воплощенная святость, удивительный человек, живущий Богом, верой и ничем иным.
Помню, когда привезли гумпомощь. Тогда Вячеслав Семенович Родионов привез посылочки, которые протестантские страны нам присылали. И ей коробку принесли, она говорит: «Ой, Славочка, от еретиков-то матушка-настоятельница не благословила ничего брать-то. Нет, нет, нет». – «Ну, ладно, - говорит тогда премудрый лукавый Семеныч, - возьми тогда просто от меня», и вынул из коробки крупу, масло и запаковал в какой-то пакетик. – «Ну, от тебя, Славочка, приму». Через некоторое время пошла она к себе, где они жили, на саночках повезла эту крупу и пропала. И несколько дней ее не было. Через неделю появляется с громадным синяком под глазом. – «Что случилось?!». Матушка: «Вот, Славочка, матушка-настоятельница права была - нельзя у еретиков-то ничего брать-то». Она споткнулась, упала и разбилась, и лежала дома и считала что это ей за то, что она соблазнилась и у еретиков эту крупу взяла. Это поразительная вещь. Люди вот так вот жили Богом, жили послушанием.
Вот Вам она, может, что-то рассказывала, как-то богословствовала, вы же поближе знакомы были. А мне ее образ запал в душу. Я соизмеряю нынешних монахинь, которых встречаю, с этим образом удивительного человека - человека молитвы, иначе не назовешь ее.
- Я как-то пытался выяснить, насколько было тяжело ей в лагере на лесоповале. Но, если бы я не знал, что это на северах, а не Сингапур с бананами, впечатление складывалось, по ее рассказам, что это просто был отдых - замечательный, веселый. Рассказ об этом был такой:
- Да, трудились батюшка, да.
- А мороз?
- Ну, было, что и обмораживались, было да.
- А с едой как?
- Ну, бывало, что и плоховато.
Ответы были примерно такие. Притом, что она не простая и не глупая женщина была. Это была жизненная позиция - «всегда радуйтесь, за все благодарите», как по Евангелию. И когда она уже умирала, и я пришел ее причащать, спрашиваю: «Как себя чувствует?». А видно было, что силы покинули, она отвечала, что «жить еще хочется, ой, как хочется, еще столько не сделано». Т.е. человек всю жизнь в радостных хлопотах, человек постоянно делал что-то полезное. Это была фантастическая женщина. Причем одна из них, но даже на фоне остальных она немножко выделялась.
Остальные несли свое скромное послушание. Но могу сказать, что это были те монахини, которые никогда не ставили палок в колеса. Видимо, жизнь так научила. У них была такая схиигумения Олимпиада - последняя игуменья этого монастыря. Видимо, такая традиция – «всему радуйтесь, за все благодарите». Если всю эту жизнь представить - этот лагерь, закрытие монастыря, уничтожение их любимой святыни, тяжелая работа в колхозе, полная разруха, гонения на Церковь - вот всё это, если сопоставить… Но когда я с ними разговаривал, это были счастливые люди, счастливые тем, что они живут, они молятся, никто им не мешает совершать то великое дело спасения, ради которого они и призваны.
- Еще помню матушку Марию, она тоже алтарничала, была одной из последних монахинь.
Она была высокая, настолько худенькая, что кажется, что глаза у нее к мозжечку прилипли - так запали. Человек легкий был, необычайной прозрачности какой-то внутренней. Не наставляла, не назидала, а просто своим образом - таким легким, молитвой, она вот и создавала этот удивительный образ монахини, христианского человека, даже уже не женщины, а какого-то практически бесплотного существа. И радость-то для нее была громадная помогать в храме, ей батюшка благословлял и как она этим дорожила! А это были те времена, когда ну никакого подспорья, мужичков найти невозможно было. И вот она была так этим званием горда, говорила: «Я - ялтарница Мария». «Ялтарница» – так она себя называла.
И помню как она кадила этот храм. Худенькая, слабенькая, размахнется - как махнет этим кадилом и за ним потом бежит, не может остановиться даже. Но все это делалось с таким удивительным благоговением, которому, собственно, нужно было учиться. Это не сахарное благоговение, не эмоциональное, а истинное благоговение серьезного человека, потому что было видно, что она существовала пред Богом и, при этом, не показывала и не декларировала это.
Мы сейчас прервемся и послушаем маленький репортаж, который я записал с Владимиром Васильевичем Зиминым - дальним родственником этой бабы Дуни или тети Дуни, как они у себя ее называли. Человек, который сейчас тоже живет одной молитвой. И живет он в этом домике, который, на самом деле, был не домик, а банька, в которой они все жили - ее чуть расширили, обшили, специально вырезали там окошечко, чтобы в него было видно храм. Он интересно говорит, вы послушайте. Он высочайшего мнения о ней тоже, чрезвычайно ее любил, этот ее легкий характер. Вспоминает: «Когда она из лагеря-то пришла, то «по фене ботала».
- Я не застал, я пришел в 1984 году, когда уже лет сорок прошло, как она вышла, видимо, выветрилось из памяти.
Репортаж Е.Никифорова:
- Владимир Васильевич Зиминов - мой сосед по даче, живет в маленьком домике. Этот домик имеет свою судьбу. Он необычен. Раньше это был и не дом.
- Что здесь было раньше?
- Здесь жили монашки, мать игуменья здесь не жила, жила мать Анатолия. Во-первых, она - царская дочь.
- Это кто ж Вам такое говорил?
- Кто мне может говорить? Тетя Дуня.
- А кто же такая тетя Дуня?
- Тетя Дуня - монашка. В общем, с тетей Дуней так получилось. Значит, пришла к ней парторг, как раз колхозы были.
- Это какие годы?
- Это партийные годы, когда партия пришла к власти.
- Ну, до войны или после?
-До войны. Пришла и говорит ей: «Сходи к матери игуменье, возьми у нее одеяние, приедут ко мне артисты, и кто-то из артистов будет играть мать игуменью». Она сказала: «Не ходила и не пойду!». – «Ну, тогда – говорит, - готовься к следующему - узелок готовь себе». Вот так ей сказали. Ну, она сразу сообразила, потому что было такое время, сколько уничтожали коммунисты православных людей! Ну, она, можно сказать, уже простилась с миром, позвонила и матери, теткам, сестрам, кто мог приехать. Ну, конечно, приехала мать ее, уже на суд. И когда ее с суда вели, она кричит: «Мама! Мне десять лет дали! Ничего себе!». Мать приехала, плачет. Ну а дядя-то у меня тоже был партийный, когда он приехал, то объяснил матери, что ей грозила смертная казнь.
- То есть она даже обрадовалась, что 10 лет, а не смертная казнь? Пощадили, в живых оставили...
- Да, в живых. Она до этого работала в чайной поваром. Тут была, где сейчас магазин, а за магазином была чайная. И в документах у ней указано, что она поваром работала. Так, когда она приехала в этот Магадан… У меня есть оттуда ложка, я никому ее не даю. Вот ее поваром там и поставили. Разобрали, что она монашка, а монашка, значит, не будет грешить и что будет - то и будет готовить.
- С одной стороны, в тюрьму посадили, сослали, а все-таки уважали, да?
- Заключенные уважали. Вот слушай дальше. Вот, обед она раздает, разливает по бочкам. А окна большие - три бочки становилось на одно это окно. И приходит начальник лагеря, а там же жарко, она распарилась, и стало видно у нее крест. Он ее за крест - она ему как по руке съездила и воскликнула: «Не ты его повесил, не тебе его снимать». Как мисками все застучали! Алюминиевые миски-то были. Он ушел и больше ни разу не появился. А потом его перевели в другой лагерь. Потому что это бунт. В лагере бунта боялись. Вот что могу тебе рассказать.
- А как Вы-то ее узнали?
- Ну-у, она мне крёстная! Она меня крестила, она вторая мать мне! Вот, жду 10 февраля - это уже будет мне 80 лет.
И вот, раз она хорошо готовит, ее на ВОХРу перевели. Знаешь, все по- блатному говорила, когда пришла. Ну, с кем живешь - от того и наберешься. Сперва на ВОХРу, потом здоровье все-таки хуже. В последнее время ее в аптеку взяли, за лекарствами смотреть. И вот она оттуда пришла, уже с лекарств. Когда она оттуда приехала - я уже работал. Война кончилась. В 1947 году она пришла. У меня уже два года стажа было. И вот когда она пришла, а меня ведь заедало, молодой был: за что человек сидел?! И вот она пришла, бабка ее сразу подхватила, на автобус, и они поехали через Завидово, потом и я тоже приехал. Говорю ей: «Крёстная, а ты видала этих, кто тебя наказал?». – «Видала», - говорит. – «Ну и как?». – «Знаешь, Володя, меня Бог простил, и я их простила. Так что не вздумай ничего». А у меня ж, у молодого, тогда все кипело. Я ее очень почитал и, раз сказала, то слушался. Она меня крестила, а через три месяца по этапу пошла.
- А монашки откуда взялись?
- С этого монастыря.
- А с какого? Вот этого же я не знаю.
- С Нудаля. Знаешь, как получилось. Которые убираются у нас, на могилах, пришли молодые монашки. Она им все рассказывала так хорошо. Она знает. Они говорят: «Ну, наверное, никого нету, кто их знает?». Она говорит: «Есть!». Они –«Правда? Правда?!».
А к нам, когда батюшка пришел, я все время ходил. Он мне понравился из-за того, что он столько оставит после себя на свете, сколько у него еще будет детей, и сколько от детей еще детей. Батюшка, говорю, вот поверишь, у нас еще такого священника не было.
Это нынешний о.Вадим.
-Понятно. Ну, вот о тёте Дуне. Она одна здесь жила или еще здесь были монахини?
-Нет, нет. Вот смотри на эту фотографию – это мать моя, она сама в монашки ушла и бабку мою сагитировала. Три монашки жили прямо в этом домике. Вот здесь мать Анатолия спала, здесь никто не спал, потому что окно это они берегли.
-Почему?
- Как тебе сказать? Они верили в это, что Бог им оставил.
- Это окошечко просто выглядывает на храм, да?
- Да. И еще я тебе сейчас расскажу. Когда такой дом был, и мы подрубали его с приятелем, он деревянный был. И приятель не знал про окно, предложил его заделать. Так она как взмылилась: «Ты что?! Окно заделывать?!» И опосля мне наказала: «Береги это окно».
- Храм-то никогда не закрывался? Все время молитва была?
- Да, все время. А знаешь почему? Сказать тебе? В подвале, в храме Свердлов писал листовки разные, и деревня названа в честь Свердлова. И даже теплоходы, когда по Волге идут, прямо в динамик это объявляют.
-То- есть, по коммунистическому преданию, здесь он был еще до революции?
-Да, это все дело было до революции. И вот оттуда он не дал никому тронуть этот храм.
- Ну, храм-то не закрывался и в военное время. Как же они здесь жили в то время? Чем они питались? Это же было время колхозов, когда все распределяли - и дрова, и так далее. Как они обогревались здесь? Как жили?
- Ну, как? Тетя Дуня, я сказал же, работала поваром. Она зарплату получала. И у нее трудовая книжка была, как у нас у всех. И она, можно сказать, помогала. Да и прихожане помогали. Все любили их.
- Они в храм-то ходили сами?
- Ходили, ходили. Когда работают, они вот так запросто ходили. А когда идти на службу - одевали монашеское.
- Их не гнали? Не преследовали?
- Как сказать... Здесь уже было, по-моему, немножко попущение. Не так уже придирались.
- Дядя Володя, здесь у вас хранилась еще икона, которая была в храме и вернулась в монастырь. Вот об иконе расскажите.
- Она вот на этом месте была. «Скоропослушница». Она с Афона пришла. Сперва, когда монастырь открывался, ее ему подарили, в царское время еще. Кто-то богатый заказал и подарил, когда открывался монастырь. Это слова тети Дуни.
- Как она в доме у Вас оказалась? У тети Дуни?
- Не знаю. Не буду врать. Вот это что-то не вдавался. И годы были молодые. Пацан, можно сказать.
- Храм-то и монастырь закрыли?
- Закрыли. Их разогнали. И они по два года ссылки все отсидели. Потом вернулись. А один (люди нахальные же появлялись!) из этой иконы хотел сделать столешницу. И он когда угол начал пилить - выступила кровь. Он бросил ее, чуть не чокнулся. А люди духовные были, подобрали эту икону, под сеном привезли ее в Свердлово. Хранили, молились на нее. И все ребята у меня перегостили, и все были у ней.
А теща у меня была, она против была. Пошла к тете Дуне и говорит: «Бога нет». А тетя Дуня говорит: «Ты своим детям только вред приносишь», и выгнала ее. И чтобы больше не приходила. И она ни разу больше не была.
- То- есть тетя Дуня исповедовала веру открыто, всем говорила, не скрывалась?
- Да, и никто их не трогал.
- А Вы-то как оказались в этом домике?
- Ну как, меня крестная окрестила. Когда стал подрастать, она сюда забирала отдохнуть. А когда я стал уже побольше… Она же имела право даже в алтаре убираться. И она имела доступ, и все записочки ходила прямо туда относила, в алтарь у нее был доступ, потому что она «Скоропослушницей» считалась.
- И Вы молитесь сейчас?
- О, у меня все есть. Я все берегу. Мне Бог помогает. Свидетель-то я последний. Говорят – «собери фотографии». А как собрать, когда они все у меня на престоле? Приходи и смотри, а я как раз к этому делу и буду рассказывать.
- Скажите, храм не закрывался? Много народа ходило?
- Много. Больше ходили бабки. Молодежь, конечно, мало ходила. А бабки ходили. И все эти бабки они монашек очень уважали. А в войну на колокольне стоял пулемет, по-моему, даже два. Это уже мне после рассказали, я же не был. Два пулемета, и все время охрана там была.
Вот, любуюсь окном. Я берег, теперь передаю дочери Ольге.
- Икона долгое время была у вас дома. Тетя Дуня молилась. А почему ее называли тетей Дуней? Это все так называли или называли и по монашескому имени?
- Тетя Дуня. Все пожилые – «Дунь, Дунь». Она и просфорки пекла. Потом, конечно, она уже уставала, а с ними много заботы. Ну, этот батюшка не застал ее. Ох, порадовалась бы она! Столько после него будет священников, не на один век!
- Вы имеете в виду детей нашего батюшки Вадима?
- Да. Ведь сколько уже при нас пошло учиться на священников, приезжают и уже помогают! Мы с батюшкой хорошо живем. Он как пришел, я стал ходить в храм.
- А раньше не очень, да?
- Ну, засмеют. Ты знаешь, как меня дразнили? – «Монах, монах, что ты роешься в штанах? Или яйца тебе мешают - или вши кусают». А когда ее осудили. Так вообще каждый… Знаешь, куда правительство - туда и люди. Люди же -как овцы. Ох…
У меня мать сама в монастырь собиралась идти. А вот моя бабушка до 96 лет дожила.
- А где похоронена тетя Дуня?
- Здесь. На кладбище у нас. И все монашки, все там похоронены. А убирается Зина.
- У вас в памяти, какой образ остался тети Дуни? Вы молитесь о ней?
- Молюсь. Вот, знаешь, может с одной стороны и правильно, что коммунисты пришли. Это значит, так Богу было угодно.
- Считаете, что по грехам нашим была послана нам коммунистическая власть?
- Да, да, да. Вот вы меня правильно поняли. Я так и рассуждаю.
И вот мы послушали этот чудесный сюжет. Я хотел бы, чтобы Вы, отец Сергий, подробнее рассказали, какой урок нам? Какая память нам? Благодаря радио «Радонеж», мы можем как-то донести до наших слушателей память об этом человеке. Что мы должны показать?
- Ну, вот, если говорить правильные слова, то вы помните, Господь дает нам две заповеди. Одна – «возлюби Бога», а так, как каждый из нас скажет, что он любит Бога, и аппарата для проверки этой любви у нас нет, и есть огромное число христиан, которые говорят, что они любят Бога, Господь для проверки дает вторую заповедь – «и ближнего своего». При проверке заповеди «любишь ли ты Бога», нужно сослаться на единственный конкретный результат - а любишь ли ты ближних своих?
Ведь в деревне как? Не так сказал, поругался из-за огорода, делили покосы - огромное количество мелких бытовых вещей возникает, от которых люди рассоривались. Про это – плохо, про это - плохо - а от матушек я не слышал ни одного плохого слова и про них никогда.
Речь шла не о фарисействе, а как раз о жизнеутверждающем стоянии. Всё, мы верим и можем с Богом. Спрашиваю: «А как же обморожения?». Она спокойно говорит: «Ой, это так лечится, это так». Однажды она меня очень выручила. Она говорила, что когда обожжёшься, надо обернуть во что-то теплое это место, подержать долго, и тогда пузыря не будет. И однажды, в самом деле, я в бане о железный котел рукой коснулся, смотрю - у меня на глазах рука распухла. А как матушка Евфимия говорила, так сделал, и хорошо. Обвязал руку полотенцем и держал ее в тепле. Через час размотал и - о чудо - ничего нет. Я всегда к ним мысленно обращаюсь, хожу на могилочки, совершаю панихиду. Один только грустный момент - что икона «Скоропослушница», которую мы отстояли и от советской власти, и от всех гонителей, но пришло время, и в этой истории, в которой мы с тобой принимали участие, она вот как-то повернулась нам другим боком. Монастырь в Нудоле потребовал икону, хотя история этой иконы десятилетиями связана с этим местом- здесь и матушки, если бы я был настоятелем - наверное, не отдал бы.
- Но уж больно просили. Не требовали, а просили.
- Если бы были матушки, они бы не отдали, скорее всего. И вот мне хочется сказать, что потом-то мы коллективным духовным рассуждением решили все-таки возобновить почитание иконы в память об этих матушках. И вот ты сам, Евгений, ездил на Афон, договаривался о написании иконы. Я отсылал снимки тебе. В общем, совместными усилиями мы вернули память этих матушек, их традицию опять в храм. И 25 июня, в день памяти Анны Кашинской местный праздник, и также в ноябре, в день «Скоропослушницы». Празднование снова восстановили. Я могу сказать, что мы сделали маленькое доброе дело, потому что это дань памяти этим замечательным труженицам и подвижницам. Причем я вспоминаю, как это было все обставлено, что икона была написана на Афоне…
- Да, не просто в коммерческой келии, которых много там. В двух словах так. Я тоже обратился к опытным Афонским старцам. Афон, уж простите, сейчас для нас это религиозный бренд, и многие этим сейчас пользуются, это стало уже частью и коммерции. Масса иконописных мастерских - что угодно продают и как угодно. Но качественный продукт найти… Я обратился к старцам: «Отцы, подскажите, где нам с молитвой напишут?». И они подсказали келию, где замечательный молитвенный монах писал замечательные иконы. Икона - не копия той самой иконы, наша свердловская икона писана в русском академическом письме, который нам повторять не хотелось. Да и время другое. Но самое главное, что удалось - это создать образ и русской иконы, и афонской духовности. Это святыня храма. И хочется, чтобы она была по-настоящему безупречна. И думаешь: действительно ли это безупречное письмо, легкое, духовное? И перед ней легко молиться?
- Маленькая вставочка: когда я путешествовал по тверской земле - приходит от тебя смс– «найди образ». А я поехал на место своего первого служения, в селе Жарово - это глухая деревня, и там новый храм расписывали. Священник там иконописец, позвал смотреть - и мы зашли туда. И я смотрю на один образ: «Не «Скоропослушница» ли это?». Он говорит: «Да». Спрашиваю: «Откуда образ?» - «Один из старинных образцов». Я её снял на фото и отправил тебе туда. Был какой-то промыслительный момент, который вел нас всех. Образ этот к нам сам пришел.
- Это удивительно. Все, что связано с этой иконой, совершалось чудесным образом. Она же тяжелая! И то, что появился этот старинный шкаф. Никто не верит, что это дверца от шкафа. Она точнейшим образом вошла в проем. И сам шкаф такой, как надо, как киот.
- Видимо, шкафчик промыслительно делали под нее.
- Вот удивительно - всюду промысел. Я специально взял своего племянника - силу молодецкую, потому что ее тяжело было везти с Афона. Привезли. И здесь всюду было так. Я попросил сопроводительное письмо от монастыря, вывозить культурные ценности из Греции - это тоже сложно. А здесь я говорю: «Матерь Божия, помоги», открывается дверь и таможенник говорит: «Да проходите!». Привозим в Россию, говорю: «Матерь Божия, заступись!». И нам говорят: «Ребята, да проходите, все нормально, все понимаем». То -есть вот так вот.
- Надо добавить, что и ты, и я являемся еще и жителями этого села. И для нас - это восстановление памяти, которой мы долгие годы жили.
Я помню встречу, как десятки людей вышли на пирс. У нас же там Московское море. На красивом кораблике подвезли икону. Как ее встречали! С колокольным звоном снова внесли в храм, приехал владыка Тверской, местный благочинный, о. Всеволод Чаплин. Потом застолье, дружное, веселое. Все как-то сразу воспрянули.
- Нужно не забыть и фонд попечителей, который это все организовал и помог. Юрия Ефимовича Шаляпина, собственно, его роль -главная, потому что он все это профинансировал.
- Он же и часовню отреставрировал. Попечительский совет, который здесь существует, всегда смотрит, чем помочь храму.
- И роль этой иконы в жизни людей, которые участвовали в этом деле, состоит в том, что она освятила их. Эта память живет в их сердцах. Это то, о чем они будут рассказывать своим детям и внукам. Это греет сердце. Все, что мы делаем ради Христа, ради храма, все наши поступки не остаются неоцененными Господом. Это то, что живет и освещает дальше целые поколения.
Жизнь этих матушек прошла не напрасно. Они, безусловно, заслужили Царство Небесное. Я верю, что я лично видел святых. Если я с чем-то сравниваю, то сравниваю с ними.
- Если бы я такую жизнь прожил, я бы озлобился, наверное, впал в отчаяние. Я видел людей, которые для меня являются примером по жизни. Я себе говорю - «ну что я сейчас стону, то да это». Вот их бы мне жизнь… А они светлые. А они знали, зачем и почему. Они знали, что они пришли спасаться в этот мир и спасать этот мир своими молитвами, и они все время творили свою тихую спокойную молитву. Причем сейчас часто у монашествующих бывает, как по Высоцкому: «и что-то ангелы поют такими злыми голосами» - не так зашел, не там встал, не с той стороны свечку передал. А вот у них – «Здравствуйте, мы вас любим! Заходите!». Всех - на чай. Батюшки там были ссыльные за разные прегрешения. И когда я служил, зайду к ним и спрашиваю о других - они всегда говорили, что все хорошо. И вы, батюшка, молодец, и тогда было хорошо. Радость, струящаяся изнутри, которая превозмогала злобу, эгоизм, отчужденность, особенно которые чувствуешь в нашем обществе, они своей любовью всех объединяли. В деревне, которая у нас всегда достаточно подозрительная, всегда с какими-то сплетнями. Ни одной сплетни про них не было, хотя друг про друга плетут много - этот колдует, этот делает то-то - я такое слышал постоянно.
- Спаси Господи, о.Сергий, за чудесный рассказ о людях, которых я тоже очень ценил. И я очень рад, что мы, надеюсь, смогли донести эту память, этот образ и до наших слушателей. Потому что зачем Церковь прославляет святых? Святых очень много, на самом деле. Но Церковь прославляет не за то, что они творили житейские чудеса, а за то, чтобы нам дать некий образ святости, по которому мы жили, и жития – это же икона человеческой жизни в научение, как нам строить свою жизнь, образец такой жизни. И вот эти монахини – матушка Олимпиада, матушка Евфимия, Ксения, Марфа - для меня это те самые святые, по которым мы и должны свою жизнь строить. Сегодня в нашей студии мы беседовали об удивительной тете Дуне и иже с нею чудесных монахинях, память о которых мы постарались вам передать.
Комментарии
28.01.2015 - 19:13 О, спаси Господи! Редкостная:
О, спаси Господи! Редкостная находка Ваш материал. Жемчужина.
Маленькая поправка - монастырь был не в селе Нудоль, а в Акатове - в 5 км от с. Нудоль и тоже на реке Нудоль. Сейчас там идет восстановление построек.
Село Свёрдлово местные иногда называют даже ~Свёрлово~. Насчет Якова Свердлова вероятно - вымысел. Надо заметить, что в этих местах переименовали сразу несколько деревень, и появились Свердлово, Ленино, Карл Маркс (так!)
Ленину уже вернули старое имя - Вахромеево.
Добавить комментарий