Песок в корабельных часах

– Ты некрасивая, – сказало зеркало, и она поверила. Поверила зеркалу и разбила его.

Но зеркал много – одно разбила, другое скажет: ты некрасивая.

Мама услышала звон стекла, вошла и спросила:

– Что такое, Таня?

– Оно упало и разбилось, – ответила Таня. – Это к несчастью, – она заплакала и сказала маме: – Мама, я такая некрасивая!

– Ну, кто это тебе сказал, дочка? Ты очень даже ничего.

– Ничего – пустое место. Я дурнушка.

– Таня!

– Что Таня? что Таня? – перебила Таня. – Всем роди­телям свои дети хороши, а зеркало разбилось к несчастью. Я хотела гадать, я знаю, как гадать, – надо в сумерки зажечь свечку, распустить волосы и долго смотреться, тогда увидишь суженого. Но я увидела только себя, даже противно!

Мама улыбнулась.

– Это не летом, а на старый Новый год раньше гадали. А ты опять выводила веснушки?

– Опять. Но их не вывести, и лицо у меня рябое.

– Перестань, – приказала мама. – Не маленькая разную глупость на себя напускать. Собери осколки.

– Разбитого стекла не склеишь, – ответила Таня. – А если и склеишь, все равно останутся трещины. Тебе что, зеркала жалко? Вот заработаю и куплю тебе трельяж. Сиди и кремься.

– Фу! – сказала мама. – Какое слово – «кремься».– И в кого ты уродилась?

– Не в тебя, не в тебя, – успокоила Таня, – ни в мать, ни в отца, в прохожего молодца!

– Дочь, – возмутилась мама, – ты хоть понимаешь, что ты мелешь своим языком?

– Мели Емеля – твоя неделя, – отрезала Танька и вы­лезла в окно.

«Я некрасивая»,– написала Таня щепочкой на песке.

– Шшшутишшь,– сказала волна и смыла надпись.

– Если бы! – ответила Таня волне и села на камень, подобрав ноги, обхватив колени кольцом рук.

До восхода солнца оставалось четыре часа, даже меньше, если ждать его на высоком месте.

Я люблю Таню. Она ходила босиком по свежим поло­викам. Она не могла управиться со своими рыжими волосами, ни один гребень не брал их, и она хотела отрезать косы.

– Танька! – сказал я. – Не отрезай. Смотри мне! Отрежешь – обижусь.

Я уехал тогда в армию, и много дней прошло, «протекло, как песок в корабельных песочных часах».

Я ли был тогда? Что осталось от меня, того?

Сидит Таня на камне, сидит моя Аленушка, счастье мое рыжекосое.

– Ты трус, и над тобой все смеются, – сказал Сереге вожак ребят Владька, – тебе с девчонками сорняки полоть, а не со скалы прыгать. Сидишь на скале, как дурак, небось боишься?

– А ты прыгнешь? – спросил Серега.

– Надо будет, прыгну, – отвечал Владька. – А вот ты прыгни. Кишка тонка? Ну прыгни, прыгни!

Не прыгнул Серега. Подошел к обрыву и не прыгнул. Ударилась о камень волна, крикнула: «Эх!» – и опала.

«Трус я, – сказал себе Серега и подумал: – Ну и пусть!»

Раз такое дело, раз назвали трусом – соберет он свои вещички и уедет.

Но допоздна пели и танцевали у палаток, и Серега решил подождать. А пока ждал, уезжать передумал.

Ведь никто не знал, что он встречал солнце. Все спали, когда он шел на скалу. Чтоб не подумали чего, брал удочки. Сидел и ждал.

И солнце появлялось. Невидное вначале – светлой, ровной лентой на темном просторе серого Таманского проли­ва. Потом вспыхивало, резало пролив пополам, и все, что попадало в луч между солнцем и Серегой, теряло очертания.

«Печальный демон, дух изгнанья»,– думал Серега, – черта с два отсюда сигануть: башку сломаешь!»

 

Таня сидела в ароматной теплоте позднего вечера.

Ей хотелось к палаткам, к шефам из города, но что с такими веснушками идти к чужому веселью?

Все-таки она решила подольше не идти домой: стыдно.

Темнота была прозрачной в ту ночь. Не стало солнца – оказалось, что луна высоко, и луна не успела посветить, как на краю далекого неба появился розовый просвет.

Таня вскочила, ополоснула руки и лицо прохладной, в пузырьках, водой и побежала встречать солнце.

Все в мире говорит о любви.-Послушайте, как стрекочут кузнечики в зените дня во ржи, как шуршат сухие колоколь­чики на влажных полянах.

Послушайте, как кричат ночью друг другу встречные поезда.

Запрокиньте лицо – разве не об этом говорят ночные огни самолетов?

 

Таня взбежала на скалу и услышала ветер. Внизу, в полумраке медленно плескалась вода.

– Ой, – увидела она Серегу.

Серега встал. Они молчали и смотрели в одну сторону. На горизонт натянуло тучи.

– Вы пришли встречать солнце? – спросила она. – Простите, я не знала, что это ваше место, я уйду.

– Рыбачить я, – ответил Серега. – Не уходите.

– А который час? У вас есть часы?

– Есть, – соврал Серега.– Только они не идут. В па­латке.

– А у меня дедушка говорит: часы для красы, а время по солнцу.

Они опять помолчали, не глядя друг на друга.

– Вы сюда приехали помогать? – спросила она.

– Да. А вы здесь живете?

– Да. А я вас не видела.

– Я не на прополке. Мы совхозное овощехранилище ре­монтируем.

– А-а. А ваши девчонки некоторые плохо полют: сор­вут вершинку, а корень оставят. Что это за работа? Види­мость одна. До первого дождя.

– Не умеют они еще. Научатся.

– Долго что-то они учатся. Она решила уйти.

– Не будет сегодня солнца: тучи. Это я виновата – невезучая. До свидания.

– До свидания, – угрюмо ответил Серега.– А как вас зовут?

– А зачем вам? Таня.

Тут Серега посмотрел на нее и засмеялся:

– Чего тебе солнца ждать – ты сама как солнце. Она отвернулась.

– Ты что, обиделась? Подумаешь! У нас одна лицо платком закутывает, боится загореть, думаешь, лучше?

– Не знаю.

Таня подошла к обрыву, заглянула вниз:

– Глубоко. Тут Лермонтов чуть не утонул.

– Ну да?

– Вот и ну да! Читал «Тамань»?

– Нашла чему верить – книжкам.

– Но я же знаю.

– Докажи.

– Докажу.

– Чем докажешь?

– Чем надо, тем и докажу.

Вода внизу под обрывом вздымалась и опадала.

– Я раз после шторма здесь кувшин чуть не целый нашла, – сообщила Таня, – гляжу – на ручке отпечаток большого пальца, представляешь? До нашей эры! Ты почему не удивился?

– Ну и что, что отпечаток.

– Нет же одинаковых отпечатков. Если бы он был жив, его можно было найти.

– И посадить?

Она пожала плечами, отошла и вдруг спросила:

– А отсюда прыгнешь?

– Раз плюнуть, – ответил Серега.– Мокнуть неохота.

– Правда? – спросила она. – Надо же! А я трусиха. И правда прыгнешь?

 

Надо верить!

Один человек рисовал деревья. «Разве бывают синие деревья?» – спросил его. «Бывают».– «Где?» – «Вот, – отве­тил он, – нарисовал же я. Пожалуйста».

 

...и через секунду после этого Таня ухватила Сергея за руку:

– Ты что? Уж совсем? – и покрутила пальцем у виска.

– Пусти, – ответил он. – Не веришь? Пусти, говорю. Думаешь, не смогу?

– Ничего я не думаю. Не пущу. Отойди от обрыва. Подумаешь, нашелся. Ты что, ненормальный? У нас ребята на море выросли, и то боятся.

И тогда он прыгнул.

Хорошо, если бы в эту минуту солнце разорвало тучи.

Но нет, не появилось солнце.

– Ну и что? – спросил он, дрожа от пережитого страха и холода.

– Доказал! А если б разбился?

– Подумаешь!

– Трясет всего. Простынешь ведь, дурачок. Выжми ру­башку. Выжми, говорю! Ну сними, я выжму.

– Сам. Отвернись.

Он выкрутил рубашку. Она, не оглядываясь, посовето­вала:

– И брюки выжми.

– Больно надо.

– Выжми. Что тебе, долго? Ведь заболеешь. Ну кто тебя увидит, я отвернулась.

– Не буду.

– О, боже мой! Ну и не выжимай.

Они прошли немного босыми ногами по берегу до пологой тропинки и поднялись.

– Беги, переоденься, – сказала она. – И я пойду. Мама не спит, это уж точно.

– Таня, – сказал он, – а меня Сергеем зовут.

– Тебя «Сергей-муравей» в детсаде дразнили?

– Дразнили.

– А меня «Таня-матаня».

– Таня, – сказал он, – а ты куда ходишь на пляж?

– Со мной неинтересно купаться, не ныряю, любой брыз­ги боюсь.

– А почему?

– После морской воды волосы не расчесать. Только колодезной отмываю. Больше ничем не берет. Шампунь «Садко» для морской воды продают, с ним и то никак. Отрежу! Чик, и все!

– И что хорошего? Вон у нас у всех девчонок волосы короткие.

– Тебе не нравится?

– Что не нравится?

– Что короткие?

– Длинные лучше.

– Ты с ними не маешься, так не знаешь. А с коротки­ми что за беда – проснулась, встряхнула головой – и ать-два! А тут сидишь, гребнем дерешь-дерешь!

– Не отрезай, Тань.

– А тебе-то что? – спросила Таня.

– Тебе так лучше, – сказал Серега, запнулся, и покрас­нел, и Таня покраснела тоже. – Мы вечером уезжаем, – угрюмо добавил Серега.

Таня молчала.

– Ты днем чего делаешь?

– Ничего,– тихо ответила Таня.

– Приходи после обеда, – попросил Сергей.

 

Таня мчалась к дому. Было так светло, что ей казалось непонятным, почему пусто на улицах поселка. Она забыла, что и сама в это время всегда спала. Начинали краснеть яблоки. Таня подпрыгнула, хотела сорвать одно, но не достала.

– Мамочка, милая, родненькая мамусенька, ты не спишь? – закричала она, влетая в двери.

– Не любишь ты меня, Татьяна, – грустно сказала мама.

– Люблю! Люблю! Люблю! – отрапортовала Таня.

– Совсем не жалеешь!

– Жалею, жалею, жалею!

– Где ты была?

– У моря, у моря, у моря!

– Пять лет жизни ты мне убавила за одну ночь.

– Прибавлю десять! – пообещала Таня.

Она подскочила к гардеробу, отвела скрипнувшую дверцу и повертелась перед зеркалом.

– Мамочка, у меня стреловидные брови, миндалевид­ные глаза, пурпурные губы и... нежные мочки ушей. И вообще безукоризненный цвет лица.

– Выпороть бы тебя, – сказала мама.

– Пожалуйста, – разрешила Таня. – Нет, не выпорешь! Нетушки. Я взрослая и красивая, и никаких гвоздей.

– Кто это тебе сказал?

– Мальчишка один.

– Кто? – Мама встала.

– Мальчишка один, – повторила Таня. – Юноша. Он говорит: я люблю вас, а я говорю: не верю. Прыгни, говорю, с обрыва. Мамочка! Там дна не видно. Прыгните, говорю, молодой человек, я подумаю. Он страшно побледнел, волосы дыбом... И прыгнул! Полчаса летел. Я хоть бы что. Ты слуша­ешь?

Мама слушала.

– Он выплыл, заявляет: я вас хочу поцеловать. А я говорю: только без рук, только без рук... Ты что, мам, ты что?

Дверь за мамой захлопнулась, ключ повернулся.

Чуть ли не до обеда Таня делала разные прически, наде­вала мамины платья, показывала запертой двери язык. По­том устала, забралась с ногами на диван и уснула.

 

Я прыгнул тогда с обрыва. Спасибо, Таня. Я помирился с Владькой. Да и слишком глупые ссоры мальчишек, чтоб их долго помнить.

Мы подошли к обрыву.

– Ну, – сказал я Владьке. – Давай! Не бойся, там глу­боко, я мерил.

– Отсюда прыгал?

Владька раздевался. Он боялся быть трусом.

– Матери сообщите, – сказал он.

– Сообщим.

– Мол, при исполнении служебных обязанностей и так далее.

– Валяй, валяй, – жестоко сказал я.

– Родина меня не забудет! – воскликнул он.

– Сам напомнишь, – ответил я.

Много дней прошло, «протекло, как песок в корабельных песочных часах».

Прощай, рыжекосое счастье мое, Танька, прощай.

Мы больше не виделись с ней.

Я учился, служил в армии, снова учился, женился...

– Танка, – спросил я во сне, – Танька, ты отрезала косы?

Но я не видел ее даже во сне. Танька, ты отрезала косы?! Какая разница: да или нет? Все проходит. Только на том самом обрыве, выше полета чаек, встреча­ются мальчишка и девчонка. И становятся:

она – красивой,

он – смелым.