16.12.2013 14:00:48
Протоиерей Александр Шабанов
У скучной тётки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел…
(А.С. Пушкин. «Евгений Онегин», гл. VII)
В 1820 году князь Пётр Андреевич пишет дяде Пушкина, «милому и бесталанному Василию Львовичу» (Ходасевич) новогоднее поздравление в стихах:
Василий Львович, милый! Здравствуй!
Я бью челом на Новый Год!
Веселье, мир с тобою царствуй…
В день, когда, по словам Вудхауза, «дух веселия и привета окутывает планету», Вяземский, следуя «романтической традиции» русской поэзии первой половины XIX века, как игрушки на зеленой ели, развешивает имена греко-римских богов, героев и просто известных персонажей древности. Шарики отливают Вакхом, Фебом, Минервой, Гиппократом, Еврипидом и проч. Но ёлка-то русская, следовательно, «подарки» скрыты под её шатровыми ветвями. Адресат, а вслед за ним читатель этого протодекабристского самиздата, ветки непременно раздвинет и обнаружит княжеские пожелания:
Пусть баре варварства не холят,
И не невежничает знать…
– пусть будут, – говорит поэт, –
…исправники в судах исправны,
Полковники не палачи,
Министры не самодержавны…
– это понятно и вполне актуально, а дальше – по-вяземски изящно, но туманно:
А стражи света – не сычи.
«Новогоднее литературоведение» как жанр – явление пока не состоявшееся, потому детально комментировать послания пушкинскому дяде, который, ко всему прочему, «в простодушном самохвальстве давал дамам обнюхивать свою напомаженную голову» («Воспоминания»), не станем. Задержимся кратко на самом его авторе, чей юбилей был почти не замечен, но чьё «бесконечное достоинство отдельной души» достойно внимания и почтения.
Есть авторы, которых я идеализировал в определённые моменты жизни; кто-то остаётся, некоторых буду «идеализировать» и дальше. Вяземский в их числе. Потому что нравится. Поскольку – настоящий. Его антипостмодернистская «литературность» восхищает:
«Для отыскания жизни, то есть того, что было жизнью для меня, я не могу ограничиться одною внешностью. Я должен делать разыскания в глубине почвы, давно уже залитой лавой минувшего».
В стихах то же самое, но ещё мелодичней:
По бороздам серпом пожатой пашни
Найдёшь ещё, быть может, жизни след…
Пётр Андреевич – что и в жизни, и в литературе редкость – умел руководствоваться сочетанием разума и любви. То есть не имитировал религиозность, а жил в её неискажённом внутреннем тихом свете: «Я верую в утро и в воскресение мёртвых, следовательно, и в своё».
Чертог Твой вижу, Спасе мой,
Он блещет славою Твоею, –
Но я войти в него не смею,
Но я одежды не имею,
Дабы предстать перед Тобой…
Верит в то, что будет непременно, ни из чего не «вытекает», но пребывает, существует объективно; разум это «существование и знание» лишь фиксирует, а сердце подтверждает. Его метафоры, образы неожиданны и запоминаются, что и есть знак настоящей литературы: «”И волки сыты, и овцы целы”, – было в первый раз сказано лукавым волком или подлою овцой… Тут нет мудрости, а или насмешка, или низость. Счастливо то стадо, вокруг коего волки околевают с голода» («Воспоминания»).
О сильных мира, к которым обращена часть новогодних пожеланий, князь в различные годы своего 70-летнего писательства говорил с разной степенью эмоциональности. Но осилив путь от камергера, академика, товарища министра народного просвещения до члена Государственного совета, приходил к выводам: «Власть должна быть сильна, но не досадлива» (Не раздражайся сам и не нервируй народ. Можно и так пояснить); «Политическое отчаяние не должно овладевать нашими душами».
Князь был диссидентом своего столетия, в том смысле «диссидентом», что не требовал изменения строя, не призывал к восстаниям, а лишь рассуждал о необходимости неукоснительного соблюдения властями законов их же Империи: «В двух так называемых стихотворениях моих «Петербург» и «Негодование» отзывается везде желание законной свободы монархической и нигде нет оскорбления державной власти… В разные времена писал я эпиграммы, сатирические куплеты на лица, удостоенные доверия правительства, но в них ничего не было мятежного, а просто светские насмешки…» («Записка»)
Вяземский вообще пишет только о том, что ему лично хорошо знакомо. Будь это персонажи хоровода греко-римских божеств, война 1812 года или те самые «стражи света», которым нельзя превратиться в «сычей»:
«Правительство довольно сильно и должно быть довольно великодушно, чтоб сносить с благодарностью даже несправедливые укоризны, если они внушены прямодушием» («Записка»).
Вяземский – философ, поскольку созерцатель, а не наблюдатель. Ему была присуща глубокая внутренняя духовная жизнь, которую опрометчиво уравнивают с праздностью и эстетизмом. Следуя евангельскому совету (Мф. 6, 5-6), он затворял двери своего кабинета для разговора с Богом, который совершался в работе и молитве. Первое – открыто читателям, второе, по действию, – сокровенно, но очевиден итог. Миру князь являлся с евангельским же результатом: светлый лик и «помазанная елеем глава». Плюс – кипа рукописей, в которых выстраивались стихи, статьи, воспоминания, письма. Он так и говорил: «Душно душе в одном настоящем: ей нужно надеяться и припоминать». Некоторым образом Пётр Андреевич – русский предтеча Пруста и Элиота. Один считал, что настоящее даётся человеку для памяти, а память – для литературы. Второй писал: «Ненаставшее и наставшее всегда ведут к настоящему».
Следует отметить, что критики и литературоведы Вяземского особо не жаловали. Возможно, некоторые не понимали. Были и те, кого князь просто раздражал своей умной ироничностью изящных, но довольно суровых афоризмов: «Полевой родú Белинского, Белинский родú легион», – или обезоруживающих признаний: «… моё дело не действие, а ощущение… меня должно держать как комнатный термометр, который не может ни нагреть, ни осветить помещения, но никто скорее и вернее его не почувствует настоящей температуры». Во взвинченной «проклятыми вопросами» русской литературе второй половины XIX века князь действительно, как «термометр», не зашкаливал. Имел «щасливый талант» не трястись над своей психикой и не страдал гиперграфией (читай: «синдромом Достоевского»).
Его любили поэты. Прежде всего, Пушкин, назвавший друга «щасливым баловнем». Порядком подзабытое имя князя вернул в литературную жизнь Владислав Ходасевич. За год до собственной кончины, в Венеции, о нем рассуждал Иосиф Бродский, беседуя с Евгением Рейном (телефильм «Прогулки с Бродским»). Подмосковное имение Вяземских, Остафьево, потихоньку оживает. Питерское издательство «Азбука-классика» в 2012 году напечатало не стихи, а прозу: «Старые записные книжки». Есть надежда на то, что огромный «остафьевский архив», о котором упоминал Ходасевич ещё в 1928 году, будет тщательно разобран и опубликован.
Жаль, что из школьной программы практически исключили «Недоросля» Фонвизина. Лучше всего читать эту классическую комедию с «вяземскими» комментариями (См. книгу поэта «Фон-Визин» 1831 года. «Наталья, боярская дочь» Карамзина – повесть милая, но русские комедии «смысла», а не «положения», начинались с Фонвизина. Гоголь пришёл позднее. Школьник должен это знать. Да и «Недоросль», в сущности, про него).
В прозе и стихах Вяземского – а это его сближает с Державиным – силён дух библейского покоя – понятия сугубо мистического. Они стилистически связаны с тем, что Ходасевич называл «русским псевдоклассицизмом», но лишены самого знакомого признака лжи – пафосности. К его, казалось бы, безвозвратно устаревшему языку, стилю, неторопливому способу изложения быстро привыкаешь. Просыпается лингвистическая память, и арабески смысла, сложенные из иронии, нежданных метафор, точных деталей и общего добродушия, которое иногда ошибочно принимают за отстранённость, превращают чтение в увлекательное занятие. Хотя у Петра Андреевича – именно что не «занятно», как, скажем, у Одоевского («Городок в табакерке»), но интересно. По-человечески захватывающе интересно.
Новогодние поздравления Василию Львовичу и всем другим «далёким, но сердцу родным» читателям этот любящий людей мизантроп и завершает в духе присущего ему и многим из нас «радостного пессимизма»:
Будь этот год нам в зле убыток
И прибыль в бю'джете добра.
С Новым годом и Рождеством!
Протоиерей Александр Шабанов
Без «помощник»
Комментарии
16.12.2013 - 15:02 И Вас, батюшка, с Новым Годом:
И Вас, батюшка, с Новым Годом! Дай Бог Вам здравия и такого же "щастливого" устроения души, настроения, как у Вяземского. И будьте, как страж света - не... а будьте светлы ликом и душой! И дай Бог, чтобы мы не разучились радоваться и радовать друг друга! Ведь это - "щастие"!
Добавить комментарий