Весной к Патриарху. (Продолжение.)

Мнение Патриарха, знавшего отца Симеона много лет, может оказаться очень важным и убедительным свидетельством. Легко задумать такое путешествие, а как его исполнить! Через Абхазию путь закрыт. Самолеты из Сочи в Тбилиси не летают. Море постоянно штормит — и нерегулярные рейсы в Батуми катера на подводных крыльях часто отменяются. Остается путь до Владикавказа и через Крестовый перевал. По дороге я встречался со многими замечательными людьми, о чем и поведал вам в первом рассказе. Одна из чудесных встреч была с матушкой Елизаветой. Я рассказал матушке о цели своего приезда. Она знала, что отец Симеон бывал в Тбилиси и общался со своими братьями по Глинской пустыни. Вот только ей не пришлось присутствовать при этих встречах. А то, что я дерзнул попытаться встретиться с Патриархом, она приветствует. С церковью Александра Невского у Патриарха Ильи особая связь. Ведь в монахи его постригал митрополит Зиновий, служивший здесь. Патриарх в этом храме бывает часто. Знает каждую икону.  А сейчас Патриарх Илья, хоть и неважно себя чувствует, стал крепкой духовной опорой для Грузии. Он великий молитвенник. Завел правило семикратной молитвы: каждые три часа в Патриархии и в монастырях бьют колокола, созывая людей на молитву. Каждое воскресенье служит и говорит прекрасные проповеди в новом Троицком соборе. Весь город приходит на его службы. Он венчает и крестит. И даже становится крестным отцом для многих крещаемых. У него уже шесть тысяч крестников. Дети просят: «Мама, роди мне братика, чтобы Патриарх стал его крестным отцом». 

Ее рассказ прервал приход трех грузинских женщин.

-      Нельзя ли нам посмотреть на комнату отца Виталия?

Матушка позволила. Гостьи оглядели скромное жилище, посмотрели на батюшкин портрет, перекрестились на иконы и тихо, извиняясь вышли. Вслед за ними вошла пожилая женщина, пристально посмотрела на меня и обратилась к матушке Елизавете:

-      Тебе твой гость никого не напоминает?

Матушка улыбнулась и стала меня разглядывать.

-      Напоминает. Это же отец Владимир.

-      Именно.

-      Только помоложе. Жаль, что матушки Серафимы нет.

Но в этот момент открылась дверь, и на пороге появилась еще одна посетительница. Матушка Елизавета всплеснула руками:

-      Ну, надо же! Только мы о тебе, а ты и в дверях! Это же матушка Серафима, - объяснила она мне.

- Что случилось? - удивилась матушка.

- А то. Садись чай пей со своим супругом.

Матушка Серафима взглянула на меня, но бурной реакции, наподобие той, что проявила хозяйка, не последовало.

-      Похож, - вздохнула она. Только мой волосы назад зачесывал. А так, очень похож. У вас нет родных в Сальске?

-      Пожалуй, нет, - ответил я.

Волосы назад зачесывать я не стал и постарался сменить тему.

-      А что, действительно, отец Виталий помогает неплодным?

-      Да. Очень помогает. Уже много случаев. Все мамочки потом приходят благодарить его и на могилку, и сюда в келию.

Снова открылась дверь. Пожилая грузинка, не входя в комнату, протянула два полных  полиэтиленовых пакета.

-      Это не тот случай? - спросил я.

-      Нет. Это Мария передала. Ей поздно рожать.

Матушки поговорили о своем. Я собрался откланяться. Но матушка Серафима, узнав, зачем я приехал в Тбилиси, обратилась ко мне.

- О старцах нужно писать осторожно. Вот один монах из знаменитой обители предсказал мне: «Помрешь в шестьдесят лет». А мне тогда было 58. Я обрадовалась. Болезнь крови меня замучила. Муж только что умер. Вот, думаю, и встретимся скоро. Побежала на радостях к отцу Виталию. Говорю: «Батюшка, я через 2 года помру». А он будто и не слышит. Углубился в книгу. А потом встрепенулся: «Чему же ты, глупая, радуешься! Великие отцы трепетали — боялись смерти. Не помрешь ты. Буду за тебя крепко молиться. Живи и кайся!» Вот и продлил он мне жизнь. Мне уже 76.

Она вздохнула.

         -  Мой муж мог много рассказать о владыке Зиновии и и об отце Виталии. Он с тринадцати лет был у него келейником.

-      Значит, и отца Симеона видел, когда он приезжал сюда.

-      Всех, кто здесь был, видел и беседовал и молился с ними. А когда помирал мой отец Владимир, то произнес: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыка!» Сказал — и помер. Вот как священник должен умирать.

Было видно, что матушку Серафиму разволновали воспоминания о муже. Она заспешила. Сказала, что ее ждут. И ушла. Я тоже поднялся. Матушка Елизавета посоветовала мне сходить в церковь Иоанна Богослова. Там можно разузнать у раба Божьего Георгия Папавы об одном старце. Ему 90 лет. Возможно, он и знает отца Симеона.

Я поблагодарил матушку и отправился пешком в церковь Иоанна Богослова.

Снова, переходя через Куру, полюбовался панорамой Тбилиси. Ах, как жаль, что небо  хмуро и серо. И все казалось серым. Красивые храмы. Но на мрачном фоне и при моросящем дожде они выделялись лишь контурами, по которым трудно судить об их истиной красоте. Солнышка бы — и все бы окрасилось, обрело объем. И небеса бы вместе с храмами поведали славу Божию. 

Прошел мимо бывшей гостиницы «Иверия». Некогда она считалась шикарной. В двадцать с лишнем этажей. Заполняли ее иностранцы и номенклатурная публика. Теперь - заходи любой, у кого деньги есть.  А  выглядит она в новом затемненном остекленении, как с обложки глянцевого журнала, рекламирующего недоступную простым гражданам жизнь.

Через несколько тихих кварталов я оказался у храма, построенного в неорусском стиле. Это и был храм Иоанна Богослова. Через дорогу от него древний грузинский храм Андрея Первозванного. Время было неслужебное — около четырех часов, но люди в храме (человек 20) молились. Читали по-грузински акафист. У выхода ко мне подошла пожилая женщина и стала по -немецки просить денег.

-      Кайнэ дойтч. Русиш, биттэ — я шутливо предложил ей перейти на русский. Она сказала, что пенсионерка, школьный преподаватель немецкого. И пенсии ей едва хватает на оплату коммунальных услуг. У кого есть родственники в деревне, те еще как-то могут прожить. А ей приходится побираться. История печальная, но излагала она ее подозрительно бойко, постоянно оглядываясь на  прилично одетого пожилого мужчину, стоявшего в нескольких шагах от нее. Явно из группы поддержки. Он прислушивался к нашему разговору, и было видно, что готов в любую минуту придти на помощь своей подруге. С профессионалами иметь дело не очень приятно. Я дал ей лари, чтобы не обидеть, и пошел к Иоанну Богослову. Здесь тоже читали по-грузински акафист. Народу было раза в два больше, чем в соседней церкви. Я попросил симпатичную молодую свечницу помочь мне разыскать Георгия - келейника старца. Она поручила мне охрану своего товара и быстро выбежала во двор. Через несколько минут она вернулась и протянула мне телефон. Я рассказал своему невидимому собеседнику о том, что ищу людей, знавших отца Симеона, служившего в Гудаутах. На другом конце с минуту поговорили. Были слышны молодой голос и голос очень пожилого человека. Наконец, молодой голос объявил, что батюшка никакого архимандрита Симеона не помнит. Разговор закончился. Свечница виновато улыбалась мне.

-      Приходите послезавтра в 3 часа. Увидите батюшку и поговорите с ним.

Я поблагодарил ее. Конечно, полезно побеседовать с опытным старым священником.

-      Если получится, обязательно приду, -пообещал я.

Подошла еще одна женщина и встала за прилавок. Моя собеседница переговорила с ней и предложила проводить меня. Мы вышли из храма. Я в очередной раз услыхал о том, как все исстрадались оттого, что нельзя покинуть пределы Грузии. Вернее, можно, но только не в Россию. Она десять лет жила в Петербурге и вынуждена была вернуться в Тбилиси ухаживать за больной матерью. Очень бы хотела снова уехать в Петербург. Вся надежда на новое руководство. Народ молится о налаживании отношений с Россией.У всех в России либо родственники, либо друзья. И, конечно, великие православные святыни, куда очень хочется поехать помолиться. Я дал ей свой адрес и номер телефона. Пригласил в Петербург. Она обрадовалась и все приговаривала:

-      Конечно, мы все родные. Мы православные. Нам нельзя больше жить разделенными. Мы наслушались заморский друзей. Хватит. Мы им нужны лишь как враги России и как пушечное мясо для Ираков и Афганистанов.

Она пригласила меня в гости. Я пообещал, если получится, навестить ее в следующий приезд.

 Пока мы прощались у ворот храма, с балкона соседнего дома к моей провожатой обратился мужчина. Она ответила ему по-грузински и, еще раз попрощавшись со мной, поспешила обратно в храм.

-      Ты откуда? - спросил меня мужчина с балкона. Был он в одной майке, хотя моросил дождь и было прохладно.

Я ответил.

-      О, Петербург — великий город. Целых трех революций. Будь каждая из них тридцать три раза проклята!

Я засмеялся: «Крепко сказано».

-      Я бы еще крепче сказал, но нельзя. Я приличный человек и таких слов не употребляю.

-      Похвально. Тут у вас такое соседство: два храма! В святом месте живете.

-      Я вам так скажу: место, действительно святое. Поэтому жить здесь невозможно. Как только станет потеплее — ужас! Все бесноватые и грешники вот здесь между двух церквей такое устраивают! Каждый день, каждую ночь драки. Дерутся по-страшному. Тут везде шалманы-ресторанчики пооткрывали. Народ выпивает. И звереет. Вот вы мне ответьте, почему раньше человек выпьет — и сразу песни начинает петь. А теперь выпил — и за нож. Или без ножа лезет морду бить. Почему так?

-      Неужели и в Грузии перестали петь?

-      Слушай, совсем перестали. Совсем с ума посходили. Может, где в деревнях и поют, а в городе только профессионалы и фольклорные ансамбли.

Грустно было слушать такое.

-      В России тоже теперь песню не услышишь. Перестал народ петь...

 

Вечером у Славы на ужин пришло 5 приятелей. Один был известный журналист — сотрудник журнала, выходившего на русскогом языке. И хотя в нем писали о замечательных грузинских деятелях культуры, науки, о дореволюционных военноначаальниках и представителях знаменитых дворянских родов, его все равно закрыли. Нечего о грузинах по-русски писать. Другой Славин приятель преподавал в университете французский язык. Но тоже по-русски. Этот грузин знал грузинский, но преподавать на нем не мог. У других судьба была аналогичная, кроме одного. Он был хорошим маляром, но работу находил редко, с большим трудом. Галя была уверена, что он не очень-то ее искал.  По случаю моего приезда она приготовила хинкали. Слава принес с балкона красное вино — подарок кахетинского приятеля. Кутили не долго. Одному нужно было помочь жене, другому — добираться загород. Былого веселого застолья не получилось. Ругать власть не хотелось. Все от этого доблестного занятия устали и с надеждой смотрели на действия нового премьера. Журналист попытался разузнать у меня о каких-то неведомых мне столичных бойкоперых коллегах и о их последних разоблаачениях. Я признался, что пишу публицистику на церковную тему и рассказы о благочестивых современниках. И не слежу за политическими и уголовными новостями. Не мог я толком рассказать и о том, что происходит в Петербурге. Тогда Слава обратился ко мне с гневной тирадой:

-      Что происходит с телевизионными передачами!? У вас что, вообще грамотные люди перевелись! На днях говорят, переводя английский текст: «Кладем в воду соду и получается взрыв!» Они что совсем обалдели. Я каждый день кладу соду в воду и пью, потому что изжога от такой скотской пищи. Я, хоть и химик, но не знаю, какую гадость они во все добавляют. Не соду, а содиум. А содиум переводится, как натрий. Где у них редакторы? Это же Москва, а не Цхалтубо. Должны знать русский язык. Ну и, конечно, химию хотя бы в школьном объеме.   А потом еще один шедевр: вместо хлора — хлорин. Что это такое!

-      Слава, оставь ты химию в покое, взмолился маляр. - Давай мы Александра о чем-нибудь интересном спросим.

-      Слушай, я не о химии пекусь, а о культуре. Мало того, что эти подлые англичане исковеркали благородную латынь, да так что и произнести нельзя — язык сломаешь, и прочитать невозможно Пишут «Манчестер», а читать надо «Ливерпуль». Так еще эти столичные русские теледеятели не могут правильно перевести с этото негодного языка.

Журналист все же перевел разговор на другую тему. Пообещал принести статью о моем давнем знакомом — князе Константине Андроникове — переводчике Дэ Голля.

Он стал вспоминать другие громкие имена. Но тут хозяин приказал оставить дворян в покое о поговорить о том, как мы видим будущее простолюдинов (равно, как и дворян) в богоспасаемых России и Грузии. Четыре предложенных варианта мало, чем отличались друг от друга: не очень смелая надежда на выход из долгого кризиса и восстановление былого добрососедства. Хозяин долго сокрушался об отсутствии политических талантов, как у профессионалов, так и у тех, кто собрался за его столом.

На следующее утро (а это было около полудня) я отправился в центр. Зашел в несколько церквей. Сначала в Кашвети. Там 2 храма на двух этажах.И народ был в одном и другом. В Сиони тоже много народу. В одном углу у кануна служили панихиду, в другом — молебен. И это среди бела дня, когда со времени окончания литургии прошло несколько часов. Раньше такого не было.

В два часа мы встретились с Мишей — сыном моего друга и кума Михаила Михайловича Чавчавадзе и поехали в Кварели — родовое имение князей Чавчавадзе. Я обещал  Михаилу и и его брату Зурабу Михайловичам отслужить панихиду на могилах их родителей и предков.

По дороге мы заехали в новый Троицкий собор. Он поражает не только размерами, (а он не меньше московского храма Христа Спасителя), но и убранством, и замечательными иконами. И здесь много молящихся. И большинство - молодые люди. Поразительно! В будний день, в 2 часа пополудни огромный собор заполнен не туристами, а богомольцами. Молится Грузия. Помоги Господи!

С погодой опять не повезло. Шел дождь. Все вокруг серое. 20 лет назад Алазанская долина казалась мне райским краем. Правда я проехал по ней летом. Двух-этажные дома утопали в цветах и зелени. Коммунисты в русских деревнях не позволяли строить частных домов в два этажа. За мансарду власти могли пригнать бульдозер и завалить крестьянскую избушку. То же делали и с дачными домиками в садовых кооперативах. А в Грузии тогда преспокойно строили большие дома. И в два этажа домов было немало. Все дышало весельем и радостью. Люди, довольные своим достатком, были приветливы и гостеприимны. Нас с женой приглашали незнакомые люди, угошали с порога. Предлагали остаться на несколько дней. Вели себя так, будто именно нас им не хватало для полного счастья.

А сейчас будто вместо прежней прекрасной долины я попал в какое-то незнакомое мрачное место. Все было не то. И дома были не те. Прежние казались шикарными. А у этих облезлые стены с отвалившейся штукатуркой, забывшие о том, что такое побелка и покраска. Угрюмые, бедно одетые люди время от времени переходили через дорогу. Кто-то толкал перед собой тачку, кто-то стоял и съежившись курил у своего забора, глядя на мчащиеся мимо автомобили. Под навесом магазина четверо мужчин играли в карты. Бросали они их на чемодан, который держали два парня. А у самой стены волновались несколько болельщиков. Следили за игрой, вытягивая шеи. Что-то доказывали друг другу с помощью характерных для грузин жестов.

На въезде в Кварели огромный плакат на английском «Вайн Рут», что значит «Винный Путь» - то ли теперь так кварельские виноградники назвали, то ли какой-то аттракцион. Оказалось, это название ресторана. Проехали по проспекту Ильи Чпавчавадзе с сохранившимися табличками на русском языке, свернули влево на площадь с церковью и новым зданием музея Ильи Чавчавадзе. Родовой дом князей Чавчавадзе проглядывался в глубине сада за высоким металлическим забором.

Церковь была закрыта. Церковный дом тоже на замке. Походили с Мишей, заглядывая в окна и нажимая на кнопки звонков. Потом решили спросить у прохожего, где живет священник. Поехали к священнику. Остановились у островерхой стеллы — памятника погибшим на Отечественной войне кварельцам. Их фотографии на металлических овальных плашках, покрытых эмалью, украшали стеллу сверху до низу. На самом верху красовался гипсовый барельеф Сталина, а внизу у подножия почти метрового размера бюст генералиссимуса. Сверху до земли свисали по контуру памятника две чугунные цепи.

Рядом с памятником толпились мальчишки лет 10 - 12. Миша вышел из машины и пошел спросить их, как найти дом священника. Но они опередили его: «Угости сигаретами». Просьбу мальчишки на всякий случай сопроводили понятными знаками: поднесли два пальца к губам и изобразили затяжку. Миша сигарет им не дал, но они, не смотря на это, все же указали на соседний дом. Во дворе этого дома мы заметили девушку. Миша обратился к ней. Она выслушала, кивнула и что-то быстро ответив, направилась к нашей машине. Оказалось, что священник находится у епископа, и она согласилась показать нам, где его дом.

Через полчаса мы вернулись в церковь со священником. Он открыл двери, мы вошли, а он  пошел в церковный дом за кадилом и свечами. Внутри храма все свидетельствовало о недавнем ремонте. Новый иконостас с иконами хорошего канонического письма. Несколько новых икон на стенах. На полу отполированные мраморные плиты над захороненными князьями Чавчавадзе. Миша написал записки с именами родственников и отдал их вошедшему священнику. Тот взял их, разжег кадило. Мне он предложил прочесть Трисвятое по русски. О князе Михаиле Николаевиче и его супруге Марии Львовне, которую знало пол-Тбилиси и многие москвичи и питерцы, мы молились особо. Княгиню Марию Львовну Чавчавадзе любили все, кому посчастливилось ее знать. В ее квартире на Какобетской улице останавливались писатель Солоухин, Вологодский архиепископ Михаил, чемпион СССР по фехтованию на саблях полковник Вышпольский,   поэты, музыканты, монахи, просто малознакомые люди, кому дорога была историческая Россия. Мария Львовна никогда не скрывала своей любви к последнему русскому императору. На стене висела ее детская фотография, где она в уланской форме приветствует государя.

Князь Михаил Николаевич Чавчавадзе вернулся с семьей из Парижа в Россию в 1946 году, поверив сталинской пропаганде, утверждавшей, что Родина ждет разбросанных по всему миру своих сыновей и дочерей. После страшного испытания войной Сталин пообещал белым эмигрантам свободное возвращение, работу и безопасную, спокойную жизнь.

Через полгода князь был арестован и отправлен в Воркуту, а семья: княгиня с четырьмя детьми - в северный Казахстан. Выжили они чудом. Помогли ссыльные греки: тбилисская семья Петриди. Они  сами едва сводили концы с концами, но подбрасывали, что могли голодавшим землякам. История семьи Чавчавадзе ждет своего летописца. Скажу только, что Мария Львовна преподавала французский язык многим тбилисцам, ставших знаменитыми людьми. Одним из ее учеников был и нынешний президент Саакашвили.

Священник отслужил не панихиду, а краткую литию. Мы еще раз поклонились могилам Мишиных предков и отправились обратно в Тбилиси. Проехав половину пути, мы попали в такой густой туман, что пришлось ехать вполовину скорости пешехода. Несколько раз чуть не съехали в канаву. Встречные машины с трудом пробивали фарами густую пелену, и дорога на несколько секунд просматривалась метров на пять. Не более. Рассеялся туман уже на въезде в город. Тут и фонари светили, а в центре никакого тумана и вовсе не было. Мы въехали из мутного марева в яркий мир вечерней столицы. Многие здания были с подсветкой. Ярче всех освещен президентский дворец.

У Славы народ разошелся. Ужинали все те же. Хозяин был утомлен. Я тоже. Без обычной для этого дома бодрости поговорили о несовершенстве мира. Коли либерализм, то  наверх всплывает вор да ловкие прохиндеи — мастера морочить народ. А коли порядок, то без концлагерей и тирании — никак. Что поделаешь, когда нашего брата швыряет то в принудительный коллективизм, когда и шагу не ступить, чтобы тебя не одернул правильный товарищ, то в немыслимый индивидуализм и неистовое «удовлетворение потребностей». А они, родимые, у некоторых сограждан расширяются с космической скоростью и космической беспредельностью. «Хоть весь мир лети вверх тормашками, а  волюшку мою соблюди, поелику жалаю!»  

Утром Слава снова разговаривал с телевизором. Я заглянул к нему.

-      Послушай, большевики, утверждали, что Бога нет, а совесть — выдумка буржуазии. Но вот пришла буржуазия, а совести что-то не видно.

Столько в русском языке букв, а нужно всего несколько, чтобы послать этих негодяев, куда следует.Скажи, куда подевались умные люди. У нас их было немало. А теперь проще найти розового осла, чем умного человека. Приехали иностранцы нас учить. У нас христианская страна с четвертого века.  Северные европейцы еще пятьсот лет в шкурах ходили, пока что-то стали понимать. Я слушаю эти разговоры: бездна бездну призывает. Сколько можно осмысливать бессмыслицу! Ну нельзя же так.

На том и порешили. Так нельзя!

 В полдень мы созвонились с отцом Георгием, предложившим съездить в скит к русским матушкам, и поехали. Машину вел духовный сын отца Георгия Леван. Они с батюшкой обсуждали какую-то важную проблему. Я им не мешал. Не задавал никаких вопросов. Молча смотрел вперед. Расстояние до скита было невелико, но ехали мы долго. Через час свернули на грунтовую дорогу. Чем дальше мы ехали, тем все меньше то, по чему полз наш джип, походило на дорогу. Миновали мусульманское кладбище с закругленными сверху каменными столбиками. Через несколько километров пошли армянские могилы с крестами.

- А где грузинские? - спросил я.

-      Это такой район. Грузин здесь практически нет.

Неожиданно я увидел надпись на русском языке. Посреди невысокого холма стояла развалина сарая, на крыше которого было выведено: «ЧАЙНАЯ». Ни дороги, ни троопинки к этому сооружению не просматривалось.

Пошел дождь. Вскоре прекратился, но опустился туман. Холмы справа и слева укутались до  самых подножий. Прошло полчаса, и туман медленно стал таять.

На темном пригорке светлели фиолетовые пятнышки цикломенов. Среди них кое-где бледно белели крошечные крокусы. Дорога петляла. То шла резко вверх, то столь же резко ныряла вниз.Наш джип то и дело попадал в лужи. Наконец въехали в большое село со старинными домами. Некоторые дореволюционной постройки добротной кладки, но обшарпанные. Это был уездный центр. Проехали по узкому мосту, едва не цепляясь боками о железные перила. С трудом преодолели длинный подъем..

 За поворотом увидели еще более крутой подъем с огромными колеями от трактора. Пришлось оставить машину на небольшой полянке у чьих-то ворот и дальше добираться на своих двоих.

Матушкин скит оказался крошечной избушкой с пристроенным к ней сараем. Небольшой огородик уже вскопаный под посадку — тепло не за горами. Несколько яблонь и сливовых деревьев по краям участка. Забор лишь с одной стороны. А с поля — заходи, кому не лень. И, как выяснилось, заходят. Грабили матушек не один раз.      

Дверь нам отворила монахиня Херувима. Она радостно приветствовала нас, улыбаясь и кланяясь. Лицо моложавое, но видно, что годков ей немало. Очень приятные черты. Но главное — глаза. Казалось, они не просто с любовью смотрят на тебя, а изливают в твою душу теплую энергию любви. Я почувствовал, как наполняюсь этой любовью. Тесная каморка —2 метра на 3. И мы, приехавшие сразу же почувствовали, что это благодатное место. Матушки пребывают в постоянной молитве.

У восточной стены, завешенной иконами, комодик — он же престол. На нем служат приезжающие батюшки литургию. У противоположной стены узкий топчан — ложе матушки Херувимы. На него мы и сели. К нему придвинут маленький столик буквально на 3 чашки. Матушка предложила нам с дороги перекусить. Но мы согласились лишь на чай. Отец Георгий прочел благодарственные молитвы за благополучное прибытие, пропел несколько молитв, затем помолились перед трапезой. Матушка быстро согрела чай. Я спросил, не слыхала ли она о монахинях, из общинки отца Симеона. Некоторые из них, судя по их рассказам, спасались в шестидесятые годы где-то  в этих краях. Я назвал имена. Но наша хозяйка не знала их. На левой стене висела фотография развалин храма монастыря, разоренного по приказу Хрущева. В этой избушке хранилось несколько монастырских икон. Одна — знаменитая чудотворная Божией Матери «Достойно Есть». Ее матушки отдали в Патриархию после того, как их ограбили. Маленькие ценные иконы унесли, а  с большой храмовой воры не справились.

Некотрые монахини их монастыря решили не уезжать из этих мест. Матушка Херувима назвала несколько имен. Одна из этих монахинь — Варвара. Та самая, с которой они теперь живут вместе. Ей уже около девяноста. Она очень больна. Не встает. Но мы к ней обязательно заглянем в соседнюю комнатку.

Эта комнатка оказалась еще меньше первой. На железной солдатской койке лежала в схимническом одеянии матушка Варвара. Отец Георгий благословил ее и попросил ее благословения. Она протянула ему крест, который не выпускала из рук.

Мы по очереди приложились к кресту и некоторое время посидели с отцом Георгием на табуретах рядом со схимницей. Леван и Херувима стояли. Он — в дверях, а она перегнувшись через спинку кровати над изголовьем лежавшей. Херувима объяснила, кто мы. Схимница пристально посмотрела на отца Георгия, потом на меня. Она долго смотрела прямо в глаза, ничего не говоря. И я почувствовал, как она считывает в моем сердце все сотворенное за всю мою окаянную жизнь. Мы долго сидели молча. Говорить не хотелось.Я читал Иисусову молитву и чувствовал, что все находившиеся в келье, молятся и пребывают в благодатном единении душ. В этой тесной каморке мне показалось, что мы сидим под огромным колоколом, только что переставшим звонить. Но радостный гул еще звучит и приводит в трепет сердца.  Не было никакой нужды говорить: ни спрашивать, ни рассказывать ни о чем. Редко приходится испытывать подобное переживание, когда уста молчат, но беседуют души...

Соединилось пять сердец. И сами сердца вбирали благодать и  тихо замирали от благодарной радости.

Мог ли я представить в молодости, общаясь с умнейшими людьми России: академиками и профессорами, писателями и поэтами, со знаменитыми артистами: народными и международными, а потом и с богословами (да простит меня дьякон Кураев), что самая замечательная в моей жизни беседа состоится в глухом углу Иверии с нищими бабушками. Одна из них не произнесла ни слова. Но их постоянное Богообщение позволило нам отраженно почувствовали, что такое бессловесная беседа — когда благодать наполняет ум и душу самыми главными знаниями, ведущими ко спасению. И невольно вспомнилась беседа Мотовилова с отцом Серафимом Саровским, когда Божественный Свет исходит не только от того, кто пребывает в Святом Духе, но и от того, кто находится рядом с ним.

 

Хотелось сохранить это состояние, как можно дольше. Всю обратную дорогу мы молчали. На прощание отец Георгий сказал, что такое явное ощущение благодати далеко не всегда посещает его во время службы. Когда ему становится особенно трудно, он едет к матушкам и успокаивается, и вразумляется, и наполняется духовными силами на свое многотрудное служение.

Вернувшись к Славе, я извинился и удалился в отведенную мне комнату.Так хотелось тишины. И Слава это почувствовал.

А утром позвонил митрополит Иоанн и сказал, чтобы я к двум часам был в Патриархии.       

Слава предложил довезти меня. Опять было пасмурно, но не холодно. Грех было жаловаться на погоду. Март называют в Тбилиси «Гижи», что значит «сумасшедший».  Как-то в марте я провел три ночи в доме покойного моего приятеля Михаила на плато Нуцубидзе. Дом этот стоял на вершине холма и обдувался ветрами со всех четырех сторон. Ветры дули с таким воем и силой, и крыша гремела с таким грохотом, что казалось: вот-вот — и улетит с очередным порывом. Ветер свободно гулял по квартире, будто стекла превратились в решето, а холод в нетопленном жилище был невообразимый. Я лег не раздеваясь, натянул на себя 3 одеяла и не мог согреться. Пришлось надеть шапку: волосы  колыхались на ветру, как трава в чистом поле. Через три ночи я сбежал и смог отогреться лишь в питерской квартире, когда за окном было минус 15.

Слава оставил меня на набережной неподалеку от Патриархии. Навстречу мне шел высокий статный человек в чохе и с кинжалом. Он шел упругой военной походкой, и было ясно, что это не артист фольклорного ансамбля. Не знаю, кто он был, но выглядел очень эффектно и вполне органично на фоне церквей и старых домов.

Владыка Иоанн встретил меня возле ворот. Лицо его мне показалось очень знакомым: красивое, одухотворенное лицо европейца-южанина.

-      Кажется, у нас есть шанс, - сказал он. - Святейший неожиданно приехал утром и принимает бесчисленных просителей. Будем надеяться, что у него появится окошко.

Мы прошли в просторную комнату, задуманную, очевидно, для напоминания о рае. В большой клетке сидели  птицы с ярким оперением. Вдоль стен стояло множество редкой красоты кактусов. И все разные. Не успел я повесить на вешалку куртку, как митрополит пригласил меня в приемную. Мимо нас быстро прошли несколько ипподиаконов и людей в штатских костюмах. Открылись высокие двери и через них вышла целая толпа гражданского люда, за ними несколько священников и молодых людей в подрясниках. Затем в дверях показался Патриарх-Католикос Илья. Он стал прощаться и благословлять вышедших с ним людей. Молодые люди заняли позиции с трех сторон. Они постоянно оглядывались на меня. Видно, давно в этих стенах не появлялись русские люди. Я достал фотоаппарат и хотел сделать снимок, но молодой человек в штатском костюме энергично махнул рукой и грозно посмотрел на меня. Я спрятал снимало и даже зачем-то отступил на несколько шагов назад. Толпа стала редеть. В этот момент митрополит Иоанн подошел к Патриарху и стал ему что-то говорить. Тот слушал, опустив голову. Я разобрал лишь одно слово «Симеон». И как только митрополит произнес это имя, Патриарх поднял голову и удивленно посмотрел на меня. Митрополит дал знак подойти. Я подошел, сложил, яко подобает для благословения, руки и попросилс по-грузински благословить меня: «Макуртхэ». Патриарх благословил и пригласил в зал, из которого недавно вышел. 

   Зал был огромный. Стены расписаны фресками, изображавшими святых, в Иверской земле просиявших. Старинные кресла, столики с цветами в вазах, зеркала в золоченых рамах — все было красиво и говорило о хорошем вкусе хозяина этого дома. Иподиакон показал  мне на низкий столик с гнутыми ножками и предложил сесть на диван, шепнув мне: «Постарайтесь побыстрее».

 Патриарх сел в глубокое кресло с высокой спинкой. Митрополит Иоан сел напротив. 

Святейший спросил меня, о чем я хочу его распросить. Я сказал, что пишу о старце Симеоне книгу по благословению владыки Исидора и прошу рассказать, чем запомнился отец Симеон. Патриарх кивнул и тихим приятным голосом на прекрасном русском языке стал рассказывать о том, как будучи епископом Сухумским, познакомился с отцом Симеоном. Он неоднократно посещал его в Гудаутах, видел его труды, убедился в том, что матушки, окормлявшиеся у старца, были благочестивыми и усердными молитвенницами.

-      Мне приходилось часто заступаться за них перед властями. Я говорил: «Зачем вы гоните их. Они вам не враги. Они ваши молитвенники». И сухумские власти на время оставляли батюшку в покое. Он, несомненно, человек высокой духовности и святой жизни.

Эта последняя фраза дорогого стоит. Патриарх признал святость жизни отца Симеона. Я, собственно, за этим и приехал.

Патриарх продолжал рассказывать о том, как отец Симеон всегда поздравлял его с именинами, прислал прекрасную икону пророка Ильи.

-      Я тоже часто поздравлял его. Всегда о нем помню и молюсь за него.

Иподиакон поднял брови, давая понять, что пора заканчивать.

Я все же задал еще один вопрос о том, каким видит Патриарх будущее грузинского и русского народов.

-      Все эти годы я говорил русским людям — и монахам, и светским: «Не уезжайте из Грузии».Я уверен, что по молитвам Богородицы, Господь помилует нас. Мы вразумимся и будем, как прежде, братьями. Ведь мы же православные народы.

Я поблагодарил Патриарха. Он встал и попросил следовать за ним. Мы с владыкой Иоанном прошли за ним к соседней комнате. Патриарх вошел в нее и через минуту вышел, протянув мне браслет с Иисусовой молитвой на грузинском языке.

-      Это вам на память. А это матушкам. - Святейший показал картинку на эмали: пейзаж с храмом на горе, и попросил передать ее батюшкиным сестрам.

Я снова склонился под благословляющей десницей. Святейший пожелал мне удачи и помощи Божией в написании книги .  

Мы с владыкой Иоанном перешли в соседнюю комнату. Он покачал головой: «Это могло произойти только по молитвам отца Симеона. Вы не представляете, сколько еще сегодня предстоит встреч. А вы видели, как Патриарх встрепенулся, когда услыхал об отце Симеоне?

И видел, и поразился, и обрадовался.

Владыка проводил меня до самых ворот. Я поблагодарил его за то, что он так чудесно все устроил и пригласил его в Петербург.

- Вы знаете, кто вам помог, - сказал владыка и пообещал зайти в гости, когда выберется в наши Северные Палестины.

Я вышел на набережную и пошел вдоль Куры. Я представил,  что почувтвуют матушки, узнав о том, что мне удалось побеседовать с Патриархом Ильей, и что он уверен в святости отца Симеона. Они, конечно, и так не сомневаются в батюшкиной святости, но свидетельство Католикоса их очень обрадует. 

Тут бы от такой радости выглянуть солнышку. Ан, нет. По-прежнему моросил дождь.

Ну и не беда. У меня и без солнца в груди все светилось и пело.