«Три рождения художницы Елены Черкасовой» (Наталья Ларина).

Если вы спросите меня, какое время человеческой жизни самое искусительное, отвечу - смутное отрочество и хрупкая юность. Именно в эти годы человек переживает такие драматические эпизоды, которые направляют его жизнь то ли к свету, то ли к тьме. Я это очень хорошо прочувствовала на себе, прожив долгую жизнь. Поэтому, когда гляжу на молодёжь, то очень сочувствую, призаглядывая в её будущее, когда придёт расплата за настоящее.

Однажды в доме тётушки Татьяны Ивановны раздался телефонный звонок: «Ваша племянница наглоталась таблеток и находится при смерти». Голос, произнёсший эти страшные слова, явно принадлежал племяннице Лене. Тётушка в первый момент растерялась: что за чушь, звонит находящаяся при смерти Лена, мистика какая-то. Но всё-таки вызвала «Скорую», и сама помчалась спасать свою племянницу, так как родителей девочки не было дома.

Значительно позже, обратившись к Богу и вспоминая этот эпизод, Лена объяснила себе, что тогда тетушке звонил её ангел-хранитель.

«Скорая», к счастью, приехала быстро и увезла её в больницу. На соседней койке лежала женщина, которую навещала её племянница, жена священника. Лена с большим интересом слушала их рассказы о поездках в Троице - Сергиевскую Лавру к отцу Науму, и с нетерпением ждала дня выписки, чтобы тоже поехать к нему. Уж он - то, надеялась она, поможет разобраться с первой несчастливой любовью и навести в её жизни порядок…

Родилась Лена в очень благополучной, но неверующей семье. Отец Игорь Иванович был военный инженер, профессор, строитель. Мама – Марина Николаевна - преподавала английский в институте. Естественно, культурные родители хотели, чтобы дочь их была образованной. Учили её языкам, музыке.

Знаете слова народной песенки: « Я росла и расцветала до семнадцати годов». Так вот, к Лене они никак не подходили: она мучилась до двадцати одного года. Была толстая, училась плохо, родителей не слушалась. А вот, как поступать плохо, да скрывать, - это она знала хорошо. Музыку она бросила. И английский язык её не привлекал. И что ведь интересно, удовлетворения от такого поведения, которое получали все плохиши, она не испытывала. Более того, все негодные поступки, как бы подтачивали её изнутри и не давали покоя. Короче говоря, она считала, что жизнь её совершенно не сложилась.

Первые пробы рисования? Это были царевны. Одни царевны и царевичи. Видя увлечение дочери, Игорь Иванович отвёл её к своему другу, знаменитому художнику Лактионову. Тот внимательно посмотрел рисунки девочки и посоветовал отдать её в художественную школу, которую она и закончила.

Куда идти дальше? – такой вопрос и не возникал. Всё было предопределено. Конечно же, в МИСИ, ведь там преподавал Ленин отец. Тогда они и вздохнули: ребёнок, наконец-то, пристроен. Но радоваться было рано: дочь сбежала из института.

-Да что же ты не могла никак угомониться? – жалею я её родителей, - так ведь и в гроб могла вогнать их.

- Да, я была воплощёнием эгоизма, о других не думала. У мамы был инфаркт, у меня в душе – отчаяние. Мне не нравилось всё. То, что я рисовала, было по сути отрицанием самой красоты. Вот, к примеру, пейзаж. Ведь как красива природа. Ан нет. Я умудрялась и реку, и небо, и траву нарисовать серыми и мрачными. А чему же и удивляться? Мрак в душе – мрак и в картинах…

Вот уж к кому совсем не относится известная пословица «Иван, не помнящий родства», чем так поражены сегодня многие и многие люди. Память о предках глубоко укоренена в семье Черкасовых. Предки отца моего из духовенства. В двадцатом веке, они, бывшие семинаристами, стали учёными, авиаторами, экономистами. Мама, Марина Николаевна, - из дворянского сословия и купечества. Отец её был известный московский врач, доктор Н.С. Щелкан. В семье трепетно хранили предание о той ночи, когда доктора вызвали к умирающему святителю Тихону. Доктор встал на колени пощупать пульс. Сам он считал этот час благословением. Через восемьдесят лет Лена напишет картину «Кончина Патриарха Тихона».

Впервые слова о вере во Христа и о жизни по Евангелию Лена услышала у экуменического проповедника, католика Сандра Риги. Может быть, экстравагантность этой встречи сыграла свою роль. Сандра окрестил её, вылив на голову святую воду. Впоследствии, придя к Православию, когда встал вопрос о действенности такого крещения, Лена спросила об этом архимандрита Наума в Троице-Сергиевой Лавре. Он счёл крещение свершившимся. Надо было воцерковляться. И с этого момента началась новая жизнь Елены Черкасовой.

Как были рады родители этому её шагу! Мама быстро последовала её примеру и через какое-то время стала прихожанкой нашего храма Равноапостольного князя Владимира. Марина Николаевна интеллигентная, добрая, мягкая, благородная. Мы её все очень почитали. Когда я по воскресеньям кашеварила, всегда старалась тарелочку супа налить пополнее, сметанки положить побольше. Даже о. Николай Гурьянов, увидев Марину Николаевну, сказал Лене: «Радуйся и Бога благодари, что у тебя такая милая мама».

Стал причащаться и папа. Но уже, можно сказать, близко к смертному одру. И молился, молился, молился. Особенно ему нравилась молитва Ефрема Сирина. Он спросил батюшку, можно ли её читать не только в пост. «Раз душа просит, - благословил он, - можно»…

Тот приход в храм был, если можно так сказать, рубежным. Она сразу же бросила курить, часто ездила к о. Науму в Лавру и строго пропостилась свой первый в жизни Великий пост. Меня это просто потрясло, потому что, когда я воцерковлялась, мне казалось, что нет ничего труднее, как отказаться от молочной пищи. Двенадцать лет прошло, прежде чем я сумела взять эту высоту.

После крещения Лена ходила по разным храмам, ища свой, единственный. Однажды она зашла в Храм Архангела Гавриила в Меньшиковой башне. Там она впервые увидела о. Сергия (Романова). У неё было ощущение, что он всё время как-то очень доброжелательно смотрит на неё.

Ну так вот. Накануне Великого Четверга Лена вспомнила про о. Сергия и на литургию снова пришла в Храм Архангела Гавриила. И с того самого дня она стала одной из первых в нашем приходе духовных чад о. Сергия и училась жить с его помощью.

Он скоро поставил её на клирос. Петь она не умела, а вот чтец из неё получился очень даже не плохой. Досуг свой она тоже заполнила Церковью. Помимо чтения Святых Отцов и Библии, она и руки свои подчинила богоугодному делу: сначала научилась чётки плести, а потом и рясы шить. Всё это ей очень нравилось, душа её оттаивала и нескладная юность наконец закончилась.

Однажды с подругами она поехала на Остров к о. Николаю (Гурьянову). Целую неделю ходила она с этюдником и рисовала разные пейзажи, благо природа вокруг изумительная. В какой-то момент, раскрыв этюдник, поставив на него картонку, подготовив палитру, краски, она увидела легко двигавшегося, как бы подбегающего к ней о. Николая. Раз двадцать перекрестил он ещё не написанную работу и сказал: «Господи, благослови! А потом в рамочку, под стёклышко, и на долгие-долгие годы будет память».

-Пейзажик тогда получился у меня, прямо скажем, непритязательный, - вспоминает Лена, - но я его храню, как зеницу ока.

Да и не пейзажик, как таковой, был важен, а благословение старца на творчество, можно даже сказать, на выбор дела жизни. Какого дела? Она узнает об этом чуть позже.

 Когда она вернулась от отца Николая, кто-то, что называется, всучил ей книгу Толкина «Властелин колец» с упрёком, как это она не читает светскую литературу. В первый момент Лена поморщилась: ведь она принципиально распрощалась с ней. С большим смущением, но она взяла всё-таки книгу и… увлеклась. Она увидела, что Толкин говорит литературным языком о Боге явственно и смело. И тут на неё сошло прозрение: духовное искусство может быть образным. То было третье рождение Лены – уже как художницы. Она начала писать картины о Боге, о святых, о Церкви…

Помню самую первую выставку Елены Черкасовой, было это десять лет назад. В небольшом зале Манежа по стенам развешаны её картины. Я вошла в зал и, простите мне просторечное словцо, остолбенела: такого я никогда не видела. Это было прославление Бога совершенно новым черкасовским стилем. Множество живописных произведений на евангельские темы видела я, но черкасовское изображение было весьма своеобразно.

Я, конечно, читала «Ветхий Завет», но чтобы понять те её картины, надо было не читать, а изучать его. Стесняясь показать свою необразованность, я всё-таки набралась смелости и сказала, как было бы хорошо, если бы каждую картину сопровождали пояснения.

И ещё. Цитаты из псалмов, богослужебные тексты на церковно-славянском языке – непременный элемент почти всех её картин. Поскольку разобрать его я не могла, то и показался он мне лишним. Значительно позже я поняла важность этих надписей: сакральный текст придаёт изображению онтологическую весомость.

 - Старопечатных книг на клиросе раньше было много, в них часто не хватало страниц, вклеивали листы, и я старалась вписывать молитвы, имитируя синодальную печать. Отсюда моя любовь к написанию священных текстов. – пояснила мне Лена.

Ленин отец умер, не успев порадоваться успеху дочери, но его влияние она всегда чувствует. Он очень любил древнее искусство, в доме были прекрасные альбомы. Сам Игорь Иванович любил рисовать смешные, наивные картинки ручкой и цветными карандашами. Этот корешок и пророс в Лениных картинах.

За давностью лет я не помню, какие картины были тогда представлены публике на самой первой выставке. Но ощущение новизны, глубины, музыкальности помню и сегодня. С тех пор я была на многих выставках Елены Черкасовой – в маленьких залах на окраинах Москвы, и в престижных, в самом центре столицы.

Помню, привела на вернисаж в ЦДХ замечательную поэтессу Лауреата Пушкинской премии Олесю Николаеву. Картины произвели на неё такое сильное впечатление, что она попросила художницу оформить её книгу.

Поскольку всё смешалось в моей голове, имею в виду какую картину на какой выставке видела, то расскажу о некоторых любимых.

Хотя маленькая Лена сопротивлялась обучению её музыке, её картины музыкальны. Вот семьдесят толковников-переводчиков («Септуагинте») рассажены, как музыканты в оркестре перед своими пюпитрами. «Звучание пространства, созданное за счёт сложных перспективных построений и круглящихся линий выводит работу из категории изобразительной в музыкальную», - очень точно написал о ней критик.

А «Письма к Олимпиаде?» Это переданная рисунком и красками переписка св. Иоанна Златоуста с диаконисой Олимпиадой. Поразительная вещь. Представьте себе, крест, который можно принять и за тюремную решётку и за епископскую одежду с крестами. Квадратные промежутки решётки заполнены текстом писем Иоанна Златоуста в ссылке. И вот на наших глазах перед нами не решетка, а письма, летящие по воздуху.

И уж совсем не могу пройти мимо композиции «Адам и Ева снова в раю». Лучшая, на мой взгляд, из множества. Здесь они не безмятежные, какими были до грехопадения, и не те, какими их изображают православные иконы. Здесь они прощённые Богом, умудрённые жизнью, седые, в окружении ангелов, птиц, животных. И снимают они зрелые гроздья винограда с лозы, которая обвивает крестное Древо. Это не конец света, а конец тьмы. Оптимистическая картина.

Я спросила художницу, как рождаются её картины.

- По разному, - ответила она, - Вот поселилась в голове какая-то идея, разрастается замысел, придумывается композиция, цвет. Потом всё это варится, варится, варится во мне. В итоге задумывалось одно, а получилось другое и более ценное. Так что сказать заранее, что получится, нельзя.

Бывает, молюсь, ну, скажем, Филарету Милостивому. Я как бы вижу Его и слышу, что он откликается на молитву. И тогда мне хочется перенести это вот мимолётное общение на холст.

А вот как возник замысел картины «103-й Псалом». Деревня Теренькино, что под Угличем. Лето. Я возвращаюсь домой со всенощной. И хотя служба закончилась, но в дуще моей она ещё звучит. И природа вокруг такая красивая, аж дух захватывает. Я иду и повторяю и повторяю только одно: «Благослови, душе моя, Господа». А на картине это выглядит так. Величественное прославление Творца. Луна и солнце. Ангелы. Горы, где нашли приют олени и зайцы, гнездовья журавля, рычащий лев, ливанские кедры, страшный змей. И человек, вышедший на дело своё до вечера. Не иначе, как это сама Лена, склонившаяся над мольбертом.

Картину 1О3-й Псалом» приобрёл Саратовский Государственный музей.

Часто художники, прежде чем написать картину, набрасывают десятки, а то и сотни эскизов, каждый из которых представляет художественную ценность. У Черкасовой тоже немало вариантов.

Заболел у неё как-то любимый кот. Кому молятся о больных котах? Преподобному Герасиму Иорданскому. Не раз она уже изображала Его на картинах. Но кот-то любимый заболел сейчас. И вот душа ей просит снова написать преподобного и попросить Его о помощи. Сто раз можно повторить – исцели моего кота. А вот написать Преподобного, другое дело. Ты пишешь и душа твоя постоянно обращена к Святому. Это тоже почти молитва.

Вот так многие сюжеты на темы Ветхого Завета варьируются, как будто художница не в силах расстаться с ними.

После службы мы собираемся в трапезной и начинаются у нас, что называется, разговоры по душам. И не удивительно. Приход – наш дом родной. Скоро будет тридцать лет, как многие из нас собрались вокруг нашего отца Сергия.

Разговоры ведутся о том- о сём, иногда и об унынии, этой болезни века. Не случайно, что по данным Всемирной организации здравоохранения депрессия занимает первое место среди всех других, сменив сердечно-сосудистые заболевания.

Помня о душевном надломе Лены, я осторожно спросила её, как на душе сейчас. И услышала вполне оптимистичный ответ:

Слава Богу, унынием я переболела до благословения о. Николая. В юности я так привыкла к хандре, что даже не знала, что можно без неё жить. Когда я стала ездить к старцу, то по его молитвам чувствовала, что мрачное небо светлеет и в моей душе появляются лучики света. И внутренние тиски раздвигаются-раздвигаются. И теперь, если только облачко найдёт, я скорее бегу к Богу. Зная по опыту, что уныние – смертный грех, я боюсь даже его малейшей тени. Как-то батюшка дал мне такой совет: «Встань в красный угол и прочти молитву «Придите, поклонимся цареви нашему Богу».Кто с тобой поклонится, тот останется, а кто не поклонится, тот отвалится. Ведь тот, от кого уныние, сам ни помолиться, ни поклониться не может.

Ну, и работа, конечно, помогает. Для меня она наслаждение, и я стремлюсь всегда быть в рабочем состоянии. И о доброделании не стоит забывать, тоже очень хорошее лекарство. Ну, а уж Церковь во главе всего. Бывает, утром так не хочется рано вставать, а преодолеешь себя, катапультируешься из дома в Храм и так хорошо на душе. Никогда, ни одного раза не пожалела об этом насилии над собой.

В последних работах Лены преобладают светлые краски.

- Это ты точно заметила, - согласилась она, какие-то вещи я переписываю, так хочется тёмное сделать светлым.

В последние годы всё чаще слышится мнение, что искусство умирает. И на самом деле, можно ли всевозможные инсталяции, перформансы, которыми забиты многие галереи, считать искусством? Я отношусь к тем, кто отвечает на этот вопрос отрицательно. И тому есть объяснение: у «продвинутых» художников нет духовной цели, ради которой стоит творить. А искусство ради искусства съедает само себя.

У Елены Черкасовой она есть: «Я пишу картины, таким образом приближая к себе любимое. Например, с царём Давидом я познакомилась, читая Псалтирь. Потом, позже, прочла Книги Царств, потом написала картины «Юность Давида», «5О-й Псалом» и другие. Эти картины сделали меня художником. И ими же я смогла сказать Царю о своей любви».

 Простота художницы не от неискушённости, а от преодоления мудрования века сего, во исполнение заповеди Христовой «Аще не умалитесь, как дети, не войдёте в Царство Небесное».

Наталья ЛАРИНА