Родину спасти ещё не поздно (Наталья Ларина)

Наталья Ларина

Родину спасти ещё не поздно.

Ирина Ратушинская поэт, в прошлом учитель физики и миатематики. Член Союза писателей Москвы, член Британской и российской секций ПЭН-КЛУБА

В 1982 году 28-летнюю Ирину Ратушинскую  Родина наградила… семью годами лагеря строгого  режима и пятью годами ссылки.  За что, спросите вы. За стихи о Боге, за распространение самиздата, диссидентскую деятельность.  В то время  это был самый  строгий  приговор,  вынесенный женщине по политической статье. Звучит он настолько курьёзно, что стоит  о нём рассказать поподробнее.

     Едва Ирину арестовали и доставили  в следственный изолятор КГБ, как в квартире ее мужа начался обыск. Потрудиться операм пришлось изрядно: много-много самиздатских стихов, некоторые  из которых, кстати  говоря, печатались в официальной прессе, но очень-очень маленькими тиражами – Гумилёв, Ахматова, Цветаева…

     На очередном допросе следователь задал Ирине вопрос: у вас изъяты клеветнические материалы в стихотворной форме, которые надписаны «М. Волошин». Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с ним, и как он передал вам эти стихи.

     Не дождавшись ответа, следователь откинулся на спинку стула и ласково так говорит: «Вот вы, Ирина  Борисовна тут упираетесь, боясь выдать своих дружков, и думаете, что они поступают так же. Как же вы заблуждаетесь! Вот вчера этот ваш Волошин сидел на вашем месте и рассказывал о вас всё. Не побрезговал ведь сотрудничеством с нами, за то и гуляет сегодня по снежному Киеву».

                                                               Ххх

     В ноябре 1986 года в Рейкъявике должна была состояться встреча президентов Рейгана и Горбачёва. Одним из условий   американского президента  было освобождение из заключения русской поэтессы Ирины Ратушинской. Советским властям пришлось уважить эту просьбу: за два дня до встречи  Ирину  освободили.

     И вот её везут домой на чёрной  «Волге». Но ей не верится: ведь всего лишь три месяца назад  ей говорили тоже, а на самом деле под конвоем перевели из Мордовии в Киевскую тюрьму КГБ. Но нет, на сей раз всё оказывается без обмана: «Волга» остановилась у её дома. Ирина поднялась на пятый этаж и позвонила в квартиру, из которой четыре с лишним года  назад  изымали самиздат…

     Смириться с  этим вынужденным освобождением власти не смогли и очень скоро, в 1987 году, её с мужем лишили советского гражданства. Они приземлились в Англии на  целых двенадцать лет.  Как же тяжело было первое время! Не только потому, что навсегда разлучилась с родным домом. Здоровье за годы отсидки было основательно подорвано. Ну, посудите сами. Однажды за голодовку её избили так, что она долго не могла оправиться от сотрясения мозга. Сто тридцать восемь  дней заточения в карцере в холоде и голоде. Отморозили всё настолько, что надежды стать матерью у молодой женщины теперь не было.

     В камере восемь градусов тепла. Рядом с трубой чуть теплее. Женщины обхватывают её посиневшими пальцами. В их рукава лезут погреться озябшие мыши.  Ира лежит на каменном полу и к её бессильной руке медленно подползает мокрица. Надо бы  отогнать, но на такой расход энергии её не хватает.

     В нечеловеческих условиях Ирина продолжала писать стихи на клочках бумаги, которые с большими трудностями передавала на волю мужу. Так рождалась её первая поэтическая книга, изданная американским издательством «Эрмитаж» с предисловием Иосифа Бродского. Читаем: «Ратушинская поэт чрезвычайно  подлинный, поэт с безупречным слухом, равно отчётливо слышащий время  историческое и абсолютное. Это вполне поэт состоявшийся, зрелый,  со своим пронзительным, но лишённым истерики  голосом».

     Иногда письма к мужу конфисковывались и цензор снисходила до объяснений. Подшутив в одном письме над Игорем, Ира съехидничала что-то насчёт усов и бороды. Цензорша возмутилась: «Вы что издеваетесь над Карлом Марксом? Пришлось Ире объяснить, что она имела в виду усы и бороду своего собственного мужа.

    О героических  лагерных буднях  поэтесса  рассказала в своей  прозаической  книге «Серый цвет надежды», изданной в четырнадцати странах мира. Тогда-то она, единственная русская ( после Солженицина)  стала обладательницей Темплтоновской премии за распространение в Великобритании христианских духовных достижений.

     Книга «Серый цвет надежды» настолько пронзительна, что хочется привести хотя бы несколько эпизодов. Во время очередной голодовки КГБ дало команду  насильственного кормления. На плечи Ире наваливается охрана. Она растопыривает локти, кисти рук, выворачивается, как уж, чтоб не дать надеть на себя наручники. Охрана цепко впилась в неё, и она таскает её на себе, сопротивляясь изо всех сил. В какой-то  момент дюжие молодцы  берут над ней верх, подкидывают как пёрышко и бросают со всего маха на деревянный топчан. В её голове с грохотом взрывается красный шар, и она теряет сознание…

     …деревянный пол, прогнивший от сырости. В одном углу доски совсем истлели и зияет дыра. В окнах щели с палец, декабрьский ветер наметает в камеру снег…

    … В камере параша – агрегат  из трёхмиллиметрового железа,  - которая весит двенадцать килограмм. Параша прикована к стене железной цепью. Каждое утро эту махину (сорок четыре килограмма) две политзэчки-дистрофики тащат по коридору, сволакивают вниз по обледенелым ступенькам, а потом по снегу до выгребной ямы и обратно в камеру…

       Как же  ей пригодились деньги за книги, изданные во многих странах мира, ведь медицина в Англии очень дорогая, а ей пришлось перенести семь операций под общим наркозом, и лечиться, лечиться, лечиться, чтобы в конце концов родить своих близняшек Олега и Серёженьку.

     …Тридцать лет прошло с того страшного времени, о котором рассказала Ратушинская в книге  «Серый цвет надежды». А меня и сегодня  переполняет ненависть к её мучителям. Представляю, как их ненавидели многострадальные жертвы!

     -Вы ошибаетесь. Ненависть – плохой спутник, - умиряет меня  она, - выгоришь моментально. Ненависть разъест и исковеркает душу и на свободу выйдет истеричное, невменяемое, осатанелое существо. Нам нужны были положительные эмоции. Вот и устраивали мы праздники, спасаясь от уныния.

…Сударыни, одеваться! Приглашение это прозвучало не в дворянских апартаментах перед балом, а в бараке мордовского лагеря в день тридцатилетия Иры. К праздничному обеду сокамерницы принарядились. На имениннице «роскошное» платье, сшитое из самого никудышного сатина. На голову  ей возложили лавровый венок. Целый месяц весь барак вытаскивал лаврушку из тюремной баланды и вплетали её в проволочный каркас. И подарки имели место быть: сшитая из простыни рубашка с воланами и красивой вышивкой, крем, а «на  закуску» самодельный торт , пропитанный соком чудом добытой  свёклы.

     Я спросила Ирину Борисовну, откуда эта стойкость, сила духа. В значительной  степени из детства, -  ответила она.

                                                           Ххх

     Воспитывали Иру и её двоюродного брата бабушка и дедушка, потому как родители (мать – учительница, отец – инженер)  очень много работали. Когда детям исполнилось три года, отдали их в детский сад. Попали они к воспитательнице Марте Адамовне, о которой Ира до сих пор вспоминает с содроганием. Можно сказать, что это был  прообраз её будущих лагерных надзирательниц. Если ребёнок оставлял еду на тарелке, ну не хотелось больше есть, Марта Адамовна насильно разжимала рот, запихивала туда пищу, да приправляла ещё лихим подзатыльником. После еды детей усаживали на стульчики, Марта Адамовна располагалась в центре круга и начинала играть в игрушки. Детям брать их в руки не разрешалось, ведь они могли испортить государственное имущество.

     В один прекрасный день Ира с братом категорически отказались идти в сад. Бабушка и дедушка забрали их к себе, несмотря на совершенно нищенские пенсии и тесноту: в одной  комнатке жил Ирин дядюшка с женой, а в другой, проходной – дед с бабушкой и двумя внуками. Дверь в квартиру не закрывалась: весь двор шёл к дедушке за самыми различными советами, вплоть  до просьбы рассчитать пасху, двор-то был, что называется, многоконфессиональным. Большой спрос был и на бабушку: она бесплатно учила музыке детей из бедных семей.

     Особенно любили дети вечера. Стол накрыт чистой белой скатертью. Горит лампа над столом, в комнате так уютно! За столом сидят люди плечом к плечу. Здесь и родители, те, кто воевал в войну вместе с дедом, и те, кто ходит с бабушкой в костёл, за  посещения которого её неоднократно вызывали в КГБ. За разговором гости не замечают, как мгновенно съедается  приготовленное бабушкой так называемое фальшивое жаркое, проще говоря,  картошка с жареным луком.

               Дети забираются  под стол  и прислушиваются к взрослым голосам и тревожатся, как бы  их не вытащили и  не отправили  спать. Вот эта лампа над столом, распахнутость дома, любовь  к людям и формировали характер детей. И когда дед с бабушкой умерли,  Ира  буквально услышала, как в её душе  щёлкнула  лампа её детства и навсегда исчезла  из  жизни  добрая атмосфера бабушкиного дома.

                                                                           Ххх

     Встретиться с будущим мужем Игорем Геращенко Ирине было, что называется, на роду написано. Отец Игоря закончил институт с красным дипломом. Но на первых порах профессионального роста ему всё  равно было не видать. Во-первых, потому что дворянского рода, а во-вторых, находился в Киеве во время оккупации (неважно, что был маленьким мальчиком). Такие же проблемы были и у отца Ирины. Одинаковая  судьба сблизила обе семьи.

        Однажды семья Геращенко (отец всё-таки выбился в люди, стал профессором физики, член-корром академии наук)  заехала на своём старом фордике за Ратушинскими покататься по окрестностям Одессы. В машину набилось  семь человек.  Остерегаясь милиции, родители решили сжульничать. Когда машину останавливали, Ира с Игорем (ему было шесть лет, а ей – пять) быстренько приседали, прижавшись друг к другу, их накрывали огромной корзиной, набрасывали салфетку, а на неё продукты. Вот  это тесное  сидение под корзиной, - смеётся  Ирина Борисовна, -  было первым  шагом на пути, который спустя двадцать лет привёл молодых людей  к венчанию.

                                                                      ххх  

     «Поэткой», как себя назsвает Ирина Борисовна, она почувствовала себя уже в пятнадцать лет. Однако на филфак она всё-таки не пошла. Один знакомый  член Союза писателей  предупредил её о терниях на поэтическом пути: хочешь пробиться – напиши один стих про природу, другой – о партии, третий – о Ленине  и неси их в местную  газетку. Потом берёшь другие три стиха на те же темы – и в областную газету. А когда же можно будет не писать про Ленина и  партию? -  спросила она. И услышала  ни- ког- да!

     Но Ира с детства была научена и верующей бабушкой, что лжесвидетельство – самый омерзительный грех. И Пушкиным – провозгласившим, что гений и злодейство несовместны. И если Бог дал талант, то не может же она направить его на дрянное дело. Чтобы свободно и независимо писать, надо получить профессию, которая позволит зарабатывать на жизнь.

     В школе её любимыми предметами были физика и математика, потому что считает она, это честные и доказуемые науки, в них царит справедливость, качество, которое она всегда ценила больше всего. Математика приводит в порядок ум, развивает нравственность, и гордыню с человека сбивает. Если  ошибся в вычислениях, ошибка налицо, доказуема, можно её поправить и идти дальше. А уж если ошибка в гуманитарных вещах, оценочных, есть риск гордынно стоять на своём и никаких увещеваний не услышать. Подумала она, подумала и  поступила на физфак Одесского Университета, после окончания которого преподавала физику и математику. И как же эта профессия пригодилась ей в жизни. Вот и сейчас, как только её сыновья поступят в институты, Ирина Борисовна часть времени уделит своей прежней профессии и бесплатно будет готовить малообеспеченных детей  из своего прихода в институты…

     По стопам своего отца (напомню, он был  директором института теплофизики) пошёл и Игорь. Единственный на потоке он получил красный диплом. В институте он  пришел к вере… через изучение второго закона термодинамики.

     С обращения к Богу, к вере у супругов начались неприятности: они вошли в киевский круг православных людей, за которыми велась слежка, так как они активно занимались распространением самиздатской литературы,  в том числе и духовной, которую друзья доставляли  им из Москвы и Ленинграда. Очень  скоро их зацепило КГБ. А тут ещё случилась ссылка Сахарова в Горький. Независимо от того, - замечает  Ирина Борисовна, - как мы к нему относились, сам факт ссылки под домашний арест без суда и следствия с мотивацией «по просьбе общественности», был основанием написать протестующее письмо в Кремль.

     Письмо это попало в самиздат. К ним потянулся инакомыслящий народ. В доме Игоря они получали грамотную юридическую консультацию, в чём Игорь к тому времени очень даже поднатарел. Расплата властей сказалась быстро: Игоря уволили с работы научного сотрудника.  Но у него был прекрасный тыл. Мудрый отец его считал, что мальчик, который хочет стать физиком, не должен проводить свои летние каникулы  как профессорский ребёнок в праздности. Он отправлял его каждое лето  подмастерьем к рабочим. Так Игорь  стал токарем, слесарем самого высокого  шестого разряда, фрезеровщиком, ювелиром, стеклодувом… Проблемы, как прокормить свою семью, у него никогда не было.

                                                       ххх

Когда в 1987 году они очутились в Лондоне, им не надо было думать, куда идти. Конечно же, в православную церковь. Первый человек, которого они увидели, переступив порог собора, был монах, моющий пол. Им оказался …всемирно известный митрополит Антоний Сурожский. О владыке написано много. Но всё равно интересен  каждый  неизвестный факт из его жизни.  О некоторых из них и рассказывает Ирина Борисовна:

-Мы с мужем часто владыку не дёргали, понимая, с каким огромным кругом вопросов он сталкивался. Обращались к нему только тогда, когда проблемы выходили за круг нашей компетенции.

Однажды к нам в  Англию  приехал из Америки друг детства моего мужа. Марик его звали. Для нас это был особо дорогой гость: в Киеве он получил полгода химии за то, что не дал показаний на следствии  против меня. Так вот решил наш Марик креститься и хотел обратиться с этим к митрополиту Антонию. Мы объяснили ему, что так вот, в одночасье, невозможно. Владыка требует серьёзной подготовки к этому таинству. Но Марик очень просил о встрече с владыкой. Звоним ему, объясняем ситуацию, получаем разрешение на приезд. Беседовали они долго, после чего владыка твёрдо сказал, что Марк готов и завтра будет крещен.

Вторая ситуация  ещё проблемнее. На выставке мы познакомились с одной художницей. Она сбежала от венчанного мужа, который обвинил её в том, что она умышленно сделала выкидыш на шестом месяце беременности. Переживала она эту трагическую и оскорбительную ситуацию так, что даже хотела покончить с собой. Мы старались, как могли, поддержать её, но одно дело дать страдающему  человеческое тепло, а другое – решить внутренние проблемы: разлад с мужем, миром, Богом. Привезли её к владыке, конечно же, предварительно созвонившись. Он сказал нам  с мужем своё коронное: пойдите, погуляйте часа два и приходите. Через два часа мы увидели совершенно утешенного, возрождённого человека.

Бывало, что владыка сам шёл к нашим проблемам. За три недели до моих родов, мы жили тогда в Лондоне,  скоропостижно в Киеве скончался отец Игоря. Муж в тот же день полетел в Киев, а я осталась дома одна. Конечно, мне было страшновато,  роды двойни могли начаться и преждевременно. И тут раздаётся звонок владыки (откуда он только узнал о нашей беде?): «Ты, Ирина, не волнуйся, всё будет хорошо». И пока Игорь не прилетел,  владыка ежедневно интересовался моим состоянием.

Надо сказать, что я никогда не видела владыку в большой сердитости. Но мне рассказывали, что он может и разгневаться, да так, что приход это помнил годами.  Как-то во время литургии завопил малыш. И у одной прихожанки видно не выдержали нервы,  и она зашипела на мать и дитя. Так владыка прямо во время литургии сказал: «Ещё раз услышу подобное, к причастию не допущу». Потому-то у нас в приходе с тех пор не было шипящих дам. Правда,  при первой возможности была всё-таки пристроена комнатка матери и ребёнка, туалет, где был пеленальный стол, и т.п.   

Детей всех возрастов в храме и вокруг него было  очень много. Вместить всех прихожан в праздники храм не мог. Маленьких детей передавали из рук в руки, усаживали на пол перед алтарём,  и кто-нибудь из родителей за ними присматривал. Вот так, под крылышком у владыки, росли мы с мужем и наши сыновья. Смерть его была для нас страшным ударом. В те горестные дни мы вспомнили его рассказ, что перед смертью своего духовного отца он спросил, как же я буду жить без вас. А тот ответил: «Я буду твоим духовным отцом и с того света». Вот и владыка Антоний руководит нашей семьёй до сего дня. Мы ему молимся и получаем ответы на многие свои вопросы…

И действительно, глядя на чудесную семью Ирины и Игоря, на глубоко верующих их семнадцатилетних сыновей, не по-современному  патриотичных, убеждённых, что с такой Царицей, как Богородица, наша страна не пропадёт, (да, да именно так сказал Олег, без всякого пафоса, а  очень искренне), я понимаю, что на всех на них лежит длань Владыки Антония Сурожского.

                                                        Ххх

Двенадцать лет прожила семья Геращенко в Англии комфортно и благополучно.  В самом Лондоне у них был собственный маленький домик, прекрасная мастерская для Игоря, небольшой садик, утопающий в цветах. Но несмотря на  этот рай, семейство решает вернуться в своё любезное отечество, в свою Россию, на что их благославляет и владыка Антоний.

-Почему мы вернулись, - объясняет Ирина Борисовна, - потому что мы русские. И наши дети, рождённые в Лондоне, тоже русские. Однажды в английской школе  один мальчик заявил братьям, что раз они родились в Англии, то они англичане, а раз так, то должны признать, что Россия плохая страна и русские плохие люди. Сыновья наши не потерпели такого, и завязалась драка.

Мне интересно было, откуда у шестилеток взялось  это чувство Родины. Из домашнего уклада? Из русского храма? Или дома велись разговоры о патриотизме?

-Да что вы! – удивляется Ирина Борисовна, - какому нормальному русскому человеку придёт в голову в быту распространяться про любовь к Родине? Я таких сроду не встречала. А вот в компании, скажем, с армянами или евреями разговор обязательно соскальзывает на национальные темы.

В нас же русское вообще вне  аргументации. Оно составляет ту основу души,  которую нельзя изменить, не уничтожив полностью свою личность. Мы очень и очень требовательны к тому, что эту основу составляет. И в этом, наверное, отличие русского человека от европейцев и американцев. Вот несколько примеров. 

Моя подруга и кума Алёна отправила своего сына Шурика в немецкий детский  сад. Через два месяца её приглашает директор и говорит, что Шурику нужна помощь психолога: ему не хватает любви, он делится игрушками с другими  детьми, значит,  он пытается купить их любовь.

Тридцатилетняя американка подаёт в суд на своих родителей за то, что её в детстве неправильно учили ходить на горшок и поэтому у неё теперь сексуальные проблемы. Родителей  суд приговорил выплатить дочери то ли миллион, то ли два (по своей безнадёжной русскости такую важную деталь я не запомнила). Она и подала на них в суд потому, что у мамы-папы денежки были, иначе хлопотать бы не стала. Бред? Или нормально? Кому кажется, что это нормально, пусть едет в Америку  и будет уверен, что найдёт там счастье. В Россию его никогда не потянет.

Если мой друг остался без работы и бедует, мне ясно, что делать. Импульс помочь будет  первым. Ни мне не взбредёт  в голову  сторониться и бояться, что его неудача перейдёт на меня, как вирус. Ни ему не взбредёт скрывать от меня свои трудности и изо всех  сил притворяться, что всё в порядке, лишь бы его не сочли неудачником. Школьники в Америке с удовольствием следят друг за другом и ябедничают; учителя учат их этому. Уличному грабителю сопротивляться не рекомендуется, надо иметь при себе десятку  и предложить грабителю самому её достать. А то полезешь в другой карман – он разнервничается и пырнёт отвёрткой. Если случилось оказать физическое сопротивление нападающему, то при аресте надо сразу оправдываться, что очень перепугался и от испуга себя не помнил.  Вообще не надо стыдиться трусости: целее будешь. В Америке «русского дикаря»  предупредят, чтоб не уступал место женщине в общественном транспорте: можно нарваться на феминистку и получить оплеуху за подчёркивание неравноправия. В Англии  предупредят, что при поступлении на государственную работу, если вас спросят, как вы относитесь к гомосексуалистам, надо  отвечать, что хорошо. Если скажете, что этим не интересуетесь, расценят как увёртку и маскировку плохого отношения к сексуальному меньшинству. При этом американцы будут подсмеиваться над англичанами, у которых экономия  - что-то вроде национального спорта, и хорошая хозяйка собирает обмылки в баночку, для того, чтобы с помощью специального пресса в один прекрасный день сделать их этих обмылков новый кусок. Англичане же будут сдерживать улыбки при виде американца, добавляющего лёд в коньяк и размешивающего его пальцем в бокале.

-Что же, значит, у них всё так плохо, нечему порадоваться, не за что уважать? – удивляюсь я.

-Конечно же, нет. Австралийцы приведут вас в восхищение нежным отношением к своим зверюшкам, англичане – любовью к своим садам и вежливым вождением на дорогах. Швейцарцы – щеголеватой аккуратностью своих усадеб. Ирландцы дружелюбностью во хмелю.

- А какие особенности вы отметили бы в русском характере?

 -Здравомыслящий русский человек имеет больше чуткости к тому, что ему пытаются навязать абсурдные идей. При всех несправедливостях, проблемах нынешнего строя у нас пока ещё не смогут забрать ребёнка у бабушки и дедушки и передать его в семью гомосексуалов. У нас пока ещё не посадили ни одного священника за то, что он назвал грех грехом. У нас ещё гримасы толерантности не доходят до того, что священник должен венчать гомиков и ставить женщин на священство. У нас нет обязательного сексуального  образования в средней школе, что распространено уже во всей Европе. И не потому что нет попыток перенести на  нашу почву. А потому, что сплошь и рядом есть противодействие народа.

 -А в нас-то русских что хорошего?

-А что в нас – нам видеть и не положено. И тем более говорить. Это этика такая. Русского ребёнка, едва он говорить научится, много раз одёрнут: «Не хвастай». Он и вырастя будет знать, что хорошее про него пускай лучше скажут другие. А у самого язык не повернётся. Что помешает ему заняться саморекламой, полезной для хорошей карьеры. Зато, как мы полагаем, человеком будет. Это у нас наследие Православия, которое даже два-три неверующих поколения промотать дотла так и не успели. Нам понятны слова, с которыми ещё наши князья вели в бой дружины: за землю Русскую. За веру Православную. А за народ русский – как-то не звучало, ни тогда, ни сейчас. Потому что народ наш и не учили  думать о себе в первую очередь. А если уж думать – то в смысле покаяния в грехах. И противостоянии им. О душе учили  думать. Нет, самодовольство, слава Богу, не привилось на нашей земле.

Парадокс в том, что мы никогда собой и  Россией не будем довольны. Представления о том, как должно быть – бескомпромиссны у нас. Строже, чем где бы то ни было. Ни в чём толком заповедям не  соответствуя, сами же этими несоответствиями возмущаясь, мы тем не менее свои  «хорошо-плохо» ощущаем по Новому Завету. Даже те, кто не читал его никогда.  И чувствуем (хотя бы чувствуем!), как нам далеко до «хорошо». Что бы стоило, как другие делают, снизить планку. Всё равно ведь достать не получается. Но и обманки нас коробят - хотя бы  просто по интуиции. Никогда у нас не получится поклоняться деньгам, уважать наглецов, презирать непрактичную отдачу последней рубашки.  Нас можно провести, как детей, но всё равно мы будем искать правды и не научимся восхищаться лжецами, хотя бы квалифицированными. Шовинизм у нас тоже не получится: даже получив по одной щеке и по другой, поморгав и раскачавшись до того, чтобы начать уже и отмахиваться – мы, едва одолев первую реакцию, начнём уже сочувствовать тем, кого одолели. Долгая злость, упорное презрение – этого мы толком не умеем и не научимся никогда.

И никогда у нас не получится утратить чувство своей земли.  Тысячу раз мы будем ею недовольны, а тронь её кто, сразу ощутим, до чего мы с ней связаны. И объяснить это не  сумеем. Есть наши предки, ушедшие в эту землю, её защищая. Есть наши святые – никто из них с неё не бежал, они и сейчас за неё стоят. Есть наша с ними со всеми связь, и за то нам – невидимая помощь и защита.

                                                        Ххх

Этот пронзительный, умный диалог мне было очень интересно слушать в том числе и потому, что исходил он от бывшей диссидентки и мне хотелось бы знать, что  Ирина Борисовна  думает о современном диссидентстве. 

-Моя жизненная позиция в общем-то не изменилась, я не изменила ни вере своей православной, ни  своих отношений с Родиной, - говорит она, - я была и есть русская поэтка и православный человек. Инакомыслить можно десятком разных способов. Меня, например, мучила безбожность и бесчеловечность коммунистической идеологии, но я совершенно не представляю, каким образом только потому, что я не согласна с коммунистами, я должна быть заодно с оголтелыми русофобами и людьми, которые, дай  им волю, издевались бы над православием и моим народом  не меньше, а то и больше коммунистов. Если я не согласна с коммунистами, это не значит, что я должна желать развала страны и шагов, которые неизбежно приведут к этому развалу и народному бедствию, а этими мотивами руководствуются современные диссиденты.  У них явно выражена тяга к двойным стандартам, которые я принять не могу. Я что-то не слышала, чтобы они требовали толерантности кавказцев или гастарбайтеров к местному населению. У них борьба с национализмом это борьба только с русским национализмом. С чеченцами связываться не надо, а то больно сделают. А русские православные пожмут плечами, а больно делать другим не будут. Такова асимметрия.

Недавно вся Москва могла видеть, как странные молодые люди двигались по центру города, задирая  кильты, посверкивая голыми задницами: так они отмечали ирландский праздник св. Патрика. Милиция им не мешала. А вот 4 ноября, в день  народного единства, та же милиция не пропустила людей с иконами. Хануку на Красной площади можно праздновать, а вот в день Казанской иконы Божьей матери площадь надо перекрыть, не дай Бог кто положит цветы к памятнику Минина и Пожарского.

                   Ххх

Первые  большие аудитории, где Ира читала стихи, были вагоны, в которых её перевозили из тюрьмы в тюрьму. Набивалось в них до сотни человек. И слушать её заключённым не надоедало, частенько они просили читать ещё и ещё. Однажды, после такого «поэтического вечера» баба Тоня достала из своего узелка сморщенное яблоко: «Покушай, доченька, ты молодая. Мне уже всё равно в лагере помирать, а ты живи и пиши!» Ира взяла это тёплое от руки старухи яблоко. Этот первый гонорар за свои стихи Ирина Борисовна никогда не забудет. Как и мастера по производству Василия Петровича. Он обязан был следить за выполнением нормы  (политзэчки шили варежки). Бывало норма эта была не по силам и тогда Василий Петрович покрывал их как мог.

А как забыть уголовниц, которые умудрялись тайком передать семена тыквы, репы, моркови для огородика, разведённого ими. Уж как холили-лелеяли они его и не с казать. Но затея эта  пришлась не понутру лагерной администрации и прислали они уголовниц извести  свежую зелень с лица земли. Принялись они за работу неохотно, а одно из них отбросила тяпку и категорически отказалась в этом погроме участвовать.

 Последний день очередной голодовки принёс политичкам сюрприз. Нагнали уголовниц с тяпками пропалывать травку на запретке. Общаться им  было запрещено, И вдруг, улучив момент,  уголовницы подбежали к  разделяющей проволоке и быстро-быстро сунули   какие-то свёртки со словами: вы там всё голодаете, вот и собрали мы полезные для вас продукты. В камере они развернули пакеты, там  был белый хлеб, кубики сливочного масла, целый кулёк сахара.              

Постигая свой народ, я не раз спрашивала себя, кто эти женщины, что собирали для нас, заключённых, по крохам передачи, что их побудило, толком ничего не зная о тех самых «правах», поддержать нас, рискуя быть пойманными. И чего стоят тогда все эти теории, что наш народ сам не чувствует своего бесправия и никакие гражданские свободы ему не нужны? И сама когда-то в молодости считала, - признаётся, -Ирина Борисовна, - себя одной такой умной на белом свете, которая так думала про тех, кто  растил мне хлеб и шил одежду. Тогда я хотела эмигрировать, вырваться из этого болота. Теперь в вынужденной эмиграции, я узнала то, что не знала  на Родине. Спасибо, Господи, что мне пришлось пройти этапами, гнить по карцерам, голодать. Я увидела, как мне помогают чуть не все, кто встречался на моём пути. Эта тихая помощь выносила мои стихи на свободу, помогала Игорю распечатывать их на машинке. Эти руки подсовывали нам кусок хлеба, когда мы голодали. Эти глаза нам улыбались. И ощущая удивительное – все за нас и против наших палачей, - я отходила от своей гордыни и таяло во мне то высокомерие, которое могло погубить мою душу. Как же мне не любить такой народ  и не жить с ним одной жизнью.

                                                           Ххх

Всякий раз, когда страна наша попадает в какие-то особо критические обстоятельства, я думаю, что Россия погибла. Ирина Борисовна категорически не согласна со мной.

- Во-первых, возражает она мне, - если она умерла, то нечего и спасать.  Мне с моими живыми детьми трудно такой тезис принять. Господь сказал, что не наше дело знать сроки. Начнёшь вычислять – в ересь впадёшь. Это Божья забота – будет ли  дан России  ещё один виток истории, когда она сможет расправить  плечи и снова стать  Святой Русью. А Божье чудо и спасение может быть ради одного праведника, как мы знаем. Я думаю, что из тысячи старающихся жить праведно, хотя бы один праведник получится. Поэтому от нас требуется старание, чтобы было то, ради чего спасать.

Как-то дьякон Кураев рассказал  притчу «Чудо о картошке». Одна пожилая женщина прекрасно понимает, что ей надо собрать картошку, которую семья  будет есть целый год. Иначе зиму не пережить. Картошки много, очень много. Но идут бесконечные дожди, и одной ей за короткий промежуток ясной погоды  не справиться. Помолившись: «Господи, ты же видишь, что мне не собрать всю картошку, а помочь мне  кроме Тебя некому», она взялась за работу. Что и как было дальше, она не помнила, но к закату солнца картошка была собрана. И она поняла, что сама она не смогла бы собрать даже пятую часть. Но она приложила своё, а всё остальное восприняла как чудо.

Я не знаю, сколько мы можем «картошки собрать», но надеюсь, моё любезное отечество, при приложенных наших стараниях, спасётся каким-то чудесным образом.