Перейти к основному содержанию

13:18 28.03.2024

М.ШОСТАКОВИЧ: «МНЕ СЕГОДНЯ ЗДЕСЬ ХОРОШО»

14.01.2013 23:55:42

 

- В «Записных книжках» Сергея Довлатова прочла: «Кто же открыто противостоял сталинизму? Увы, не Якир, Тухачевский, Егоров или Блюхер. Открыто противостоял сталинизму девятилетний Максим Шостакович. Шел 1948 год. Было опубликовано знаменитое постановление ЦК. Шостаковича окончательно заклеймили, как формалиста. Народные массы ликовали и били стекла на даче Шостаковича. И тогда девятилетний Максим соорудил рогатку. Залез на дерево и начал стрелять...…

- ...в наших обидчиков. Да, было такое. На нашем комаровском участке росла высокая сосна, ствол которой у вершины был раздвоен. Я укрепил там небольшую доску для сидения, забирался на нее и стрелял оттуда. Ну, а когда стал взрослым, роль детской рогатки сыграл мой побег из страны, это был знак моего протеста против того, что в ней творилось. Он и вся наша семья, по существу говоря, были заложниками у преступного и беспощадного режима. И каждое свое слово он был вынужден произносить с оглядкой на всевластных мучителей. Вот один только пример. В нашей квартире раздается звонок. Отец идет открывать дверь. Помогает снять пальто пришедшему. И удаляется с ним в кабинет. Дело было в 1952 году, когда всем советским людям предписывалось усердно изучать только что опубликованные работы Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Для Шостаковича сделали исключение: разрешили не посещать общих занятий в Союзе композиторов и прикрепили к нему индивидуального преподавателя, который и появлялся у нас дома. Занятия проходили так: учитель задавал именитому ученику вопросы по теме, проверял папины конспекты и давал новое задание. Такие унижения отец терпел чуть ли не на каждом шагу. У отца хранилась сумочка с зубной щеткой и теплыми вещами на случай ареста, к которому он был готов в любую секунду жизни. Об этом времени сказано и написано очень много, добавлю в общую картину семейный штрих. После смерти Сталина наш дом походил на перевалочный пункт: на диванах, на полу ночевали бывшие зэки, только-только освободившиеся, знакомые и незнакомые отца. Обрекать своего сына на испытания, через которые прошла вся наша семья, я не мог.

- А вот отец ваш, Дмитрий Дмитриевич, со страной не смотря ни на что, не расстался!

- Параллели проводить не надо. Мы с ним находились в совершенно разных ситуациях. Отец знал, что сочинять музыку он может только на родине. К тому же он никогда не смог бы расстаться с семьёй. Расскажу вам о его поездке в Америку. Американцам довольно трудно произносить нашу фамилию. Они её переделали на свой лад – Шости. Так вот, ему кричали поклонники: «Шости, прыгай, как Касьянкина!» Это была русская учительница при советском представительстве, которая попросила политического убежища. Дипломаты попытались ей воспрепятствовать и заперли ее в комнате посольства. Она сумела открыть окно и выпрыгнуть на улицу. Шостакович не мог даже и помыслить о том, чтобы последовать примеру Касьянкиной. Он вполне отдавал себе отчет, какая судьба бы ждала нас – его жену и детей. У меня не было таких проблем.

- В первые годы жизни на Западе ностальгия вас не одолевала?

- Ностальгия?! По советской стране? Никогда.

- Ну не по стране, так, что называется, по четырем, родным, стенам.

- Родное Комарово мне снилось. Но соскучиться до такой степени, чтобы все бросить и вернуться в Комарово, - нет, такого не было. Впрочем, чувство, о котором вы допытываетесь, мне знакомо. Ностальгия была, есть и будет по России, которую мы потеряли в революцию, точнее, - после переворота. А, уехав за границу, мы часто обретали ее там, общаясь с удивительными совсем старенькими эмигрантами, с русской интеллигенцией, умудрившейся ее сохранить.

- А что подтолкнуло вернуться все-таки на родину?

- Ненавистная советская система рухнула. Но только поэтому я, возможно, и не рискнул бы сниматься с насиженного места. Уж очень устали мы от бесконечной перемены мест. Решились же потому, что дочь Машенька доросла до школы, подрастал и сын Максимка. Отдай мы их в американскую школу, дети стали бы американцами, забыли бы Россию. Потеряли бы с ними общий язык – в прямом и переносном смысле. Мы с женой хотели видеть их не только русскоговорящими, но и с русской православной ментальностью. Потому и начали серьезно думать о возвращении в Россию.

- В России отдали их, конечно, в элитную школу?

- Ничего подобного. В самую обыкновенную, которую сами же и организовали при храме св. Екатерины для детей из православных семей. Директорствует в ней моя жена Марина. Вот она вам о школе и расскажет.

- Почему мы решились на такое трудное плавание, - подключилась к разговору Марина, - как создание собственной школы?. Да потому, что у нас с Максимом не было иллюзий, что найдем школу, куда бы со спокойной душой могли отдать детей. И не потому, что школы, учителя плохие. Конечно же, нет. Нас пугало то, что сегодня идет мощное вторжение чуждых русскому менталитету разных «прогрессивных» веяний. Что-то вроде того, о чём сообщила газета «Труд» от 4 марта 2004 года. В начальной школе №53 г. Тольятти проходят уроки, на которых детей посвящают в интимную жизнь, а для большей убедительности раздают соответствующий иллюстративный материал. А постыдная возня вокруг предмета «Основы православной культуры»? Да как же его и не вводить? Ведь православие лежит в основе тысячелетней культуры России. Кстати, это самый любимый предмет в нашей школе. Мы детей воспитываем на национальных, культурных, религиозных традициях. Принцип наш – не допустить ничего, что подтачивает детскую душу. Уровень обучения у нас настолько высокий, что наши дети участвуют в городских и даже международных конкурсах. Мамаш, перепуганных тем, что творится, так много, что мы, к сожалению, не можем принять всех детей.

- А как, Максим Дмитриевич, вы пришли к вере?

- Отец мой был верующим, никакое большевистское давление не выбило из него этого стержня. Без веры он не написал бы ни одного произведения. Помню, подарил отцу распятие, он поставил его на тумбочку у изголовья кровати. Там оно всегда и стояло. У нас с сестрой Галей была набожная няня, звали ее Паша. Помню, какое сильное впечатление на меня произвела «Седьмая симфония» отца. Я сплю и слышу ее во сне, издалека тревожно звучит барабан, все громче и громче. Я в ужасе просыпаюсь, бегу к няне, она меня крестит, читает молитву, и я успокаиваюсь. Так что дух веры во мне дремал. Нужен был только толчок. Пробудила меня Марина. Знакомы мы с ней были давно, еще в до перестроечной России. Встретились случайно в Иерусалиме, у гроба Господня. Поженились в Америке. Стали ходить в маленькую церквушку святителя Николая. Построил ее наш знаменитый земляк Игнатий Иванович Сикорский, создатель самолетов и вертолетов. А потом перебрались в Джорданвиль, поближе к православному монастырю.

- А если бы вы уверовали значительно раньше, уехали бы из России?

- Трудно сказать. С одной стороны, жизнь в совке была просто невозможна. А с другой, - будь я тогда воцерковленным, не мог бы не понять, что Господь послал такую жизнь по грехам нашим, надо смиренно взять свой крест и нести его. А ты как думаешь, Марина?

- Желания покинуть Россию у меня не было никогда, я поехала за мужем в Америку. Но мне бы хотелось вопрос ваш немного переиначить. Если бы на Западе мы с Максимом не открыли для себя православие, православную Россию, вряд ли мы вернулись бы сюда. Наше возвращение, можно так сказать, это наше покаяние.

- Как же греет душу такой патриотический настрой ваш, Максим, и Маринин! Ведь сегодня по поводу и без повода цитируют слова Толстого, что патриотизм – прибежище для негодяев.

- Да не надо выдергивать фразу из контекста. Это определение Толстого относилось к ситуации, когда патриотизмом, как одеялом, прикрывались в самых неблаговидных целях. Про нас с Мариной могу сказать во всеуслышание: мы вернулись из Америки, потому как действительно патриоты России. И мне сегодня здесь хорошо, я, свободный человек, на своей свободной родине могу свободно осуществлять свое предназначение – по всему миру исполнять произведения своего гениального отца.

Марина горячо поддержала мужа: «И теперь, чтобы в нашей стране не происходило, мы будем здесь до конца и разделим судьбу своего народа».

- Вы поездили по всему миру, знаете жизнь людей во многих странах. Можете сказать, что отличает русских людей, что это за русский менталитет такой?

- Прежде всего, он в соборности. На Западе фундамент – индивидуализм, который подпитывается и религией, конкретнее – протестантизмом. Мы же побеждаем вместе, и страдаем вместе, и помогаем вместе. Американцы, да и европейцы не связаны так с землей, как русские, они ездят по всему миру и ассимилируются легко. Для нас же много значит, где рос, где твои предки похоронены. Даже есть пословица: «Где родился, там и пригодился».

- А я хотела бы еще добавить, - говорит Марина, - американцы во многом обмануты. Если помнить, что мы на этой земле живем для того, чтобы спастись, то они, бедные, от этого понимания оч-чень далеки. Они живут по мирским законам. Довольство их – это самообман. Они хотят легко и быстро умереть, мечтая о кнопочке, на которую в любой момент можно нажать, заранее подписывая документ кто, когда и как это сделает. Русский же человек твердо знает, что конец придет неприглядный, во всей своей правде. Американец мечтает о мгновенной смерти, русский следует вере своей – не дай Бог, не успеешь покаяться и причаститься. Мы легче переносим невзгоды, терпим и смиряемся. А если подытожить все сказанное, суть нашей души – православие. И тревожит нас с Максимом то, что сейчас, как бы исподволь, менталитет этот корежится: на русскую почву переносится американский дух, но то, что для американцев естественно, на русской почве уродливо. Если мы откажемся, пусть даже неосознанно, от предначертанного Богом пути, характера нашей нации, Россия погибнет. Русской душе ни в коем случае нельзя претерпевать эти уродливые для нее изменения. Об этом ясно и точно сказал Лев Гумилев. Многие люди, живущие на Западе давно, забыли, что такое церковь. Но она все равно живет в них генетически – от дедов-прадедов. И очищает, помогая вернуться к своим корням. Те, кто совсем оторвался от почвы, внутренне оторвался, как правило, гибнут. И наше счастье, что мы все-таки под этот купол благодати попали. У многих народов благодать вытравлена секулярностью, и они оказались голы, как соколы. Да, в России много греха, много гнусностей, много грязи. Но известно, там, где грех, преизобилует благодать. Вот это религиозное напряжение в России велико, как нигде.

- Как замечательно говорит моя жена, - не удержался Максим Дмитриевич.

- Да просто от избытка сердца говорят уста. Именно это я пытаюсь вдохнуть в наших детей.

- Я счастлив, - поддержал он высокую ноту разговора, - что мои дети читают утренние и вечерние правила, молятся, поют в церковном хоре. Без этого русская душа была бы нищей, обобранной.

- Максим Дмитриевич, а почему вы обосновались в Санкт-Петербурге, а не в Москве, где жили до эмиграции?

- Георгий Свиридов вспоминал, как однажды мой отец сказал ему: «Молодой человек, ходите по этому (Ленинграду) городу, здесь камни учат». Попытка остановиться в Москве была. Но вернулись все-таки в Петербург, не приехали, а именно вернулись. В музыке отца очень много Петербурга. Здесь в филармонии впервые прозвучала его ленинградская симфония. Где же нам и растить детей, как не в Петербурге?

- А почему выбрали именно этот дом?

- Марина пошла смотреть первый же предложенный нам вариант. Входит во двор и видит памятник Дмитрию Дмитриевичу. Конечно же, больше мы ничего не искали. Это был промысел Божий, остановиться на этом доме. Рядом Б.Пушкарская улица, где мы с отцом жили. Так что именно в этой квартире я на месте, на своем месте.

- Кстати, я что-то не видела памятников великому композитору?

- А их, кроме как во дворе нашего дома, и нет. Если не считать замечательный скульптурный портрет отца, подаренный Эрнстом Неизвестным Кеннеди-центру.

 Нашу беседу прервали дети: «Папа, учительница музыки идет». Рояль стоял в гостиной, где мы беседовали, наверное, надо нам перейти в другую комнату?

- Нет-нет, - сказал Максим Дмитриевич, дети занимаются на пианино, а этот концертный рояль - отцовский. Он такой же путешественник, как и мы. Мы его перевезли из Москвы, отреставрировали и теперь он в полном порядке.

- За этим роялем сочинял сам Шостакович!?

- Нет, отец сочинял музыку без рояля, он сидел за столом и писал ноты. И вообще он не сочинял музыку в прямом смысле этого слова, он слышал ее каким-то внутренним слухом и фиксировал услышанное на бумаге. Однажды отец написал в письме другу, что ночью ему была послана вся часть квартета, он встал и записал её.

- Ваша сестра Галина вспоминает, что уже в детстве вы как бы определились со своей профессией. В Куйбышеве вы ходили на репетиции отца, выбегали на сцену и начинали дирижировать, так что вас насильно приходилось уводить за кулисы.

- В самом раннем детстве я мечтал стать лесником. Мой двоюродный дядюшка был заядлым охотником, рыбаком и меня приобщал к этим занятиям. Я объездил с ним чуть ли не всю страну. Он мне привил любовь к родной природе и до сих пор отдых в лесу предпочитаю всем роскошным курортам. А вообще-то сестра моя права. Вспоминаю весну 1946 года. Отец взял меня на одну из репетиций. Запомнил я её на всю жизнь. За пультом стоял Евгений Александрович Мравинский. Я смотрел на него с восхищением. И вот тогда, именно тогда, твёрдо решил – буду дирижером. Ну а когда подрос, поступил в центральную музыкальную школу по классу фортепьяно к легендарной Елене Ховен. В консерваторию я хотел сразу поступать на дирижерский факультет, но по совету отца продолжил занятия по классу фортепьяно у Якова Флиера и только на четвертом курсе перешел на дирижерский факультет .

- А дети ваши пойдут по стопам дедушки и вашим?

- Старший сын занимается электронной музыкой. Дочери Машеньке одиннадцать лет, она занимается балетом, замечательно рисует и, конечно же, учится музыке. В день рождения своего дедушки играла со мной и оркестром в филармонии. Не отстаёт от неё и сын Максимка, ему сейчас восемь лет. Вместе с Машенькой участвует в концертах для людей, переживших блокаду. Дети участвуют в моих концертах, а я в их школьных спектаклях играю различные роли.

- Разговор наш, Максим Дмитриевич, затянулся. В заключение я хотела бы вас спросить, как вы видите будущее нашей страны.

- Я, к сожалению, - инициативу перехватила Марина, - не вижу в ближайшие годы значительного улучшения материального благополучия. Это очень долгая перспектива. Но чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что Россия незыблема. Есть у нас альтернатива, которой нет ни у одного народа: потенциал духовной мощи. Одолеть ее невозможно. Лето мы с детьми проводим в Ивановской области в деревне. Так вот одна местная бабушка сказала Максиму: «Говорят, что демократия – это когда всё можно. А по мне лучше, когда хуже, когда ничего нельзя».

- Да бабушка та прямо философ. Надо подумать над её словами.

- Вот и подумаем. Есть два зла на свете: ничего нельзя и всё можно. Мы с Максимом выбираем из двух зол меньшее, точно, как бабушка. В запрете значительно больше чистого и здорового, чем в ситуации, когда всё можно.

Беседу вела Наталья Ларина

 

Дорогие братья и сестры! Мы существуем исключительно на ваши пожертвования. Поддержите нас! Перевод картой:

Другие способы платежа:      

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и абзацы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Простите, это проверка, что вы человек, а не робот.
8 + 7 =
Solve this simple math problem and enter the result. E.g. for 1+3, enter 4.
Рейтинг@Mail.ru Яндекс тИЦКаталог Православное Христианство.Ру Электронное периодическое издание «Радонеж.ру» Свидетельство о регистрации от 12.02.2009 Эл № ФС 77-35297 выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Копирование материалов сайта возможно только с указанием адреса источника 2016 © «Радонеж.ру» Адрес: 115326, г. Москва, ул. Пятницкая, д. 25 Тел.: (495) 772 79 61, тел./факс: (495) 959 44 45 E-mail: [email protected]

Дорогие братья и сестры, радио и газета «Радонеж» существуют исключительно благодаря вашей поддержке! Помощь

-
+