Лиссабон. День второй.

На следующее утро мы отправились в монастырь Сан Иеронимуш (святого Иеронима) в надежде побывать на службе. Снова проехали по мосту имени даты свержения того, чьим именем он был изначально назван ( то бишь Салазара). Монастырь находится на огромной площади с парком и фонтанами. А через дорогу протянулась на многие километры широкая набережная Тежу с променадом, парками, памятником Эпохе Великих Морских открытий и знаменитой башней Белен, долгие годы служившей крепостью и тюрьмой. Башня и монастырь построены в стиле Мануэлино, названного по имени короля Мануэля Первого (Счастливого). В Мануэлино причудливо сочетаются разные стили от готики до местного пристрастия к вычурной декоративности. Монастырь производит впечатление мощи и легкости одновременно. Он построен из светлого камня. На первом этаже, пожалуй, больше стекла, чем камня. Очень красивы дугообразные фронтоны высоких окон, разделенных пополам изящными колоннами. Второй этаж завершается чередой ребристых конусов и островерхих башенок с навершиями в виде небольших крестов. Строительство монастыря началось в 1450 году и совпало со временем знаменитых морских экспедиций. Васко да Гама со своими спутниками провел в нем последнюю ночь перед отплытием в первое плавание, молясь об успехе небывалого дела и прося Божьего благословения. Здесь же он и похоронен в самом начале центрального придела вместе с воспевшим его подвиг великим португальским поэтом Камоэнсом. Два готических саркофага, под которыми они обрели упокоение, стоят друг напротив друга. Наверху этих саркофагов мраморные скульптуры великих сынов Португалии. Оба героя при шпагах. Лежат они лицом кверху со сложенными для молитвы на груди руками. В проходе между ними взад – вперед снуют туристы. Почти все мужчины в шортах. Дамы тоже нарядами не блещут: те же шорты или короткие юбки, майки с надписями, смысл которых вряд ли известен их обладательницам. Впереди туристических групп – предводители- экскурсоводы с флажками на длинных палках. Прошли шумные немцы. Затем люди азиатского обличия с пестрым флажком, чье гражданство я не смог определить. А за ними бойко запрыгал в руках весело шагавшей рыжеволосой барышни наш триколор. Российские туристы расселись плотной кучкой на указанных им деревянных скамьях рядом с боковым алтарем. На его престоле стояли большие куклы в блестящих парчовых одеяниях, изображавшие святое Семейство. Эта группа русских туристов отличалась тихостью и покорностью. Они с большим вниманием прослушали рассказ об особенностях празднования португальцами Пасхи. Оказывается, португальцы Пасху любят. С утра надевают свои лучшие наряды (дамы обязательно украшают головы шляпками) и идут слушать мессу. А затем отправляются по домам вкушать традиционное национальное блюдо камбрито. Камбрито – это жареный козленок. Ничего кроме шляпок и жареного козленка о португальской Пасхе наши соотечественники так и не узнали. Далее последовала история о перестройке центрального алтаря Катариной Австрийской. Ей не нравился стиль Мануэлино и она уговорила своего августейшего супруга Жуана Третьего пойти навстречу тогдашней европейской моде и создать то, что открывается нашему взору сегодня: три яруса каменного иконостаса с картинами на Евангельские сюжеты. Во втором ярусе в центре – положение во гроб Господа нашего Иисуса Христа, а по бокам две картины, изображающие несение креста. Полотна огромные: во всю ширину алтарной стены поместилось лишь три картины. Между ними колонны: в одном ярусе дорического ордера, в другом – ионического. На мраморном престоле почему-то не по центру, а на самом краю справа серебряное распятие, а весь престол в подсвечниках с незажженными высокими свечами.
Но не только перестройкой центрального алтаря знаменита Катарина Австрийская. Она еще родила Жуану Третьему сыновей, погребенных здесь же, в этом соборе, в нишах между боковыми капеллами. А те, по глаголу нашей рассказчицы, знамениты не земными подвигами (во всяком случае, ни о чем героическом не было сказано ни слова) а тем, что похоронены они не как прочие лица Королевского Дома, а особым чином. Над их могилами установлены экзотические сооружения в виде азиатских пирамид, стоящих на спинах слонов. Прежде, до открытия португальцами Индии, в искусстве погребального декораторства были задействованы другие животные. Особо почитались львы. Саркофаги Камоэнса и да Гамы, кстати, стоят на львах. Но тем, кто вводил новшество, показалось, что со слонами получилось намного солиднее. Затем русским туристам было поведано об особо почитаемом в Португалии святом Антонии. Здесь его зовут Лиссабонским, а в остальном католическом мире – Падуанским, поскольку он в Падуе отошел ко Господу. К этому святому обращаются за помощью в зависимости от нужды, как к двум разным лицам. Если хотят здоровья и денег, найти потерянное или украденное то обращаются к Антонию Падуанскому, а если просят помочь влюбленным, то тут Падуанский Антоний не помощник. Нужно молиться другому Антонию - Лиссабонскому. Барышням навыдании нужно обязательно набрать полный рот воды и держать ее до тех пор, пока Антоний Лиссабонский не сообщит имя суженого.
Вот таким образом просвещают в португальском храме русских людей. Жаль, что им не рассказали о том, что в честь Антония Лиссабонского еще и корриды устраивают…
Удивительно, никто не задал ни одного вопроса, никто не отпустил никаких шуток по поводу услышанного. Либо очень вежливые попались туристы, либо большие знатоки стиля Мануэлино и эпохи короля Мануэля Первого (похороненного вместе с помянутым Жуаном Третьим), но, скорее всего, эти люди имели весьма смутное представления о вере и о том, кого прославляет Церковь в лике святых. Глядя вслед землякам покидавшим собор, я увидел картину, висевшую у входа. На ней с претензией на Эльгрековскую удлиненность изображен странный лысый господин с обнаженным торсом, и то ли в исподних коротких штанишках, то ли с набедренной повязкой из голубой ткани с хорошо выписанными складками. Оказалось, это святой Иероним. Я возблагодарил Господа Бога за то, что Он воздвиг на нашей земле великих иконописцев и художника Нестерова. И за то, что русские северные люди сумели почувствовать зной палестинского полдня, и увидеть дивную яркость Святой Земли на полотнах Семирадского и Поленова. За то, что русские художники сумели передать Божественную ипостась Иисуса Христа скромными, но убедительными средствами, без закатывания глаз и без балетных поз: того, что так характерно для работ западных живописцев.
Я перевел взгляд вверх и стал рассматривать навершия колонн под куполом. От них словно гигантская паутина в разные стороны разбегались ребра сводов. И мне вдруг почудилось, что с минуты на минуту пространство под сводами заполнится летучими мышами…
Возле монастыря кипела туристическая жизнь. Входящие группы натыкались на выходящие. Экскурсоводы размахивали флажками, показывая отставшим, к кому присоединяться. Группа школьников лет 15-16 устроила коллективную возню, громко смеясь и толкая незадачливого худого юнца. Он был на целую голову выше своих сверстников. Особенно усердствовали девушки. Я стал их снимать, но ко мне подскочила учительница и довольно строго приказала прекратить съемку. Сами же школьники стали делать рожицы, бия себя кулаками в грудь – дескать, «меня, меня снимите!». Но я исполнил волю педагога, отвернул камеру в сторону и нечаянно запечатлел не менее интересную сцену. Парочка пожилых супругов, отойдя подальше от шумной толпы, предалась «вкушению интеллектуально-духовной пищи». Супруг держал в правой руке небольшой томик Камоэнса и вдохновенно читал по-испански. Супруга устремила умильный взор в небо и застыла в молитвенном сосредоточении – точно так же, как на увиденных ею в монастыре картинах, изображающих молящихся святых жен.
По дороге к башне Белен мы увидели в парке другую шумную группу детей. Девочки от трех до пяти лет в одинаковых клетчатых платьицах и белых панамках носились по лужайке и забирались на невысокие деревья. Увидев камеру, они подбежали ко мне и стали, кто во что горазд, кривляться, приплясывать, махать руками, радостно визжать. Но и тут передо мной выросла фигура охранительницы. Она еще более, чем предыдущая учительствующая дама, грозно стала выражать неудовольство по поводу съемок. Не иначе, как в Лиссабоне орудует банда педофилов, для которых фотографы и видиооператоры поставляют материал для выбора жертв. Трудно чем-нибудь иным объяснить столь бурную реакцию на видиокамеру. То же самое произошло через несколько минут возле памятника Эпохе Великих Морских Открытий. Молодая смуглая дама, очевидно, мексиканского происхождения, держа за руку абсолютно черного карапуза, возглавляла группу первоклашек. Они медленно и довольно лениво обошли памятник и побрели по набережной в сторону башни Белен. У всех были за спинами не по росту большие рюкзаки с яркими наклейками. Из двадцати малолетних португальцев четверо были выходцами из африканских земель. Замыкала эту кампанию абсолютно белая девушка. Воспитательница, шедшая впереди, закричала мне: «Но-но-но!» и энергично замахала рукой с поднятым указательным пальцем, но ко мне она не бросилась. Я послушно опустил камеру, улыбнулся ей и почему-то прижал правую руку к сердцу. В эту минуту я, наверно, был похож не столько на Билла Клинтона, хватавшегося за сердце при звуках американского гимна, сколько на потомка сарацинов, пытающегося изобразить покорность и почтение. Но снять разномастных детюхриков я, все же, успел. Пришлось поспешить вслед за ушедшим вперед Алексеем к памятнику первопроходцам. Этот памятник был сооружен к пятисотлетней годовщине со дня кончины Генриха Мореплавателя. С фронтальной стороны огромной каменной стены, напоминающей парус, во всю ее высоту высечен крест, а по бокам расположились герои замечательной эпохи. Тут и Васка да Гама, и Магелан, и Педру Кабрал, открывший Бразилию. Рядом с августейшими особами фигуры моряков и простых португальцев – первых переселенцев на Американский континент. У подножия на мостовой – мозаика с картой мира и маршрутами, проделанными португальскими мореплавателями. В полукилометре от памятника прямо в воде стоит башня Белен, что означает «Вифлеем». Название это никак не оправдано, несмотря на красоту и ажурную легкость здания. Трудно поверить, но Белен была и крепостью, и тюрьмой (да еще с таким названием). Не исключено, что часто встречающиеся здесь евангельские топонимы объясняются никогда в большевицкой России не вспоминавшейся мечтой Христофора Колумба. После окончания Реконкисты – освобождения Испании и Португалии от сарацинского ига, Колумб мечтал возглавить Палестинскую Реконкисту – изгнание магометан из Святой Земли. В 1492 году – семитысячном году от сотворения мира усилились эсхатологические ожидания. Будучи крещеным евреем, Колумб всегда помнил о том, что остаток Израиля спасется. И себя он считал не столько мореплавателем, сколько мессией, коему надлежит привести в конце времен ко Христу избранный остаток - 144 тысячи сынов Авраама. Оказывается, даже поиски путей в Индию через Атлантический океан имеют удивительную мистическую подоплеку. Дело в том, что у португальцев есть свой «град Китеж». Только он ушел не под воду, а за океан вместе с семью епископами, не принявшими папских нововведений и оставшихся верными Православию. У португальских «староверов» не было Сибири и Алтая. Их «Беловодье» лежало за океаном. Они не приняли навязываемую им латинскую мессу и были верны Мозарабскому литургическому уставу, который сохранял чин Римской и Западной православной литургии. Во времена Колумба была популярна история о семи епископах, перебравшихся с верными им православными за океан и основавших там 7 городов. Колумб верил в истинность этого предания и хотел найти это островное «Семиградие». И не его вина в том, что поиски земного рая очень скоро обратились в обретение «нового Вавилона», где вместо Духа Святого стал править «золотой телец».
Неподалеку от башни Белен стоит на постаменте четырехкрылый гидроплан. Не простой самолет, типа «Кукурузник», а морской: на широких лыжах вместо шасси. Как-никак держава-то морская. И самолеты должны быть соответствующие – приспособленные к морю. А у самой башни к гранитному парапету привинчена доска с изображением шестеренки и надписью «Ротари клуб». И зачем членам этой могущественной шараги напоминать о себе в таком месте… Насколько помнится, ни Магелана, ни Колумба они не спонсировали.
У самой воды столпились рыбаки. Два пожилых господина, приглядывая за удочками, прихлебывали что-то из пластиковых чашек. Один из них улыбнулся мне и, вытянув руку с чашкой, показывая мне содержимое, громко произнес: «Нот водка. Кофе!» Я так и не понял, почему он решил передо мной оправдаться. Неужто, признал во мне русского, подозревающего португальцев в пристрастии к нашему горячительному напитку…
Гуляющих на набережной было много. Тихо покачивались пришвартованные яхты. Сотни мачт стояли частоколом на фоне неба, затягиваемого облаками. Вдали, за чередой белых облаков, чернела грозовая туча. Я невольно вспомнил о том, что произошло на этом месте 1 ноября 1775 года.
Когда во время печально известного Лиссабонского землетрясения уцелевшие горожане бросились на набережную Тежу, ища спасения у воды, их взорам открылась невиданная картина. Они увидели обнажившееся дно. Возле набережной лежали на боку торговые суда, а в отдалении от берега затонувшие старинные каравеллы. Об этих кораблях успели забыть. Но никто не забыл о том, что в их трюмах может находиться золото. Многие устремились к каравеллам, но через некоторое время десятиметровая волна накрыла и искателей сокровищ, и тех, кто оставался на набережной. Сама набережная провалилась под землю. За один день погибло свыше шестидесяти тысяч человек. Из двадцати тысяч домов семнадцать тысяч было разрушено. И почти все оставшиеся были охвачены огнем. Самый богатый и самый красивый город Европы лежал в дымящихся руинах. В 53-х полностью разрушенных дворцах погибли несметные богатства: полотна Рубенса и Караваджо, древние рукописи и книги, шедевры прикладного искусства. Стихия полностью уничтожила 32 церкви, 75 часовен и 31 монастырь, бесценную церковную утварь. Такой красоты церквей не было и в самом Риме. Погибло около десяти тысяч монахов и священнослужителей. Сама катастрофа произошла в праздник Всех Святых в то время, когда в храмах шло праздничное богослужение. Многие из тех, кто потерял родных и имущество, потеряли и веру в Бога. Об этой трагедии писали и рассуждали видные философы, ученые и поэты, такие как Гетэ, Кант, Лейбниц, Вольтер, Руссо, Ломоносов и многие другие. Говорили, что Лиссабонское землетрясение разрушило не только город, но и все европейское прошлое. Покончено с оптимизмом и романтизмом. Нет ни желания, ни возможности думать о будущем. Многие усомнились в том, что «все ниспосланное сверху, есть благо» и в том, что Создатель благ и милостив.
Вольтер писал: «Неужели Париж менее греховен, чем Лиссабон?» Было написано множество пьес и произведений, в которых, по-сути, повторялись мысли из Ветхозаветной книги Иова. Многострадальный Иов, потерявший семью, богатство и здоровье, не потерял веру в Бога и в Его благой промысел о нем. И за это был вознагражден сторицей. Кощунственные вопросы и претензии к Богу «просветители» воспроизвели с удвоенной дерзостью, а вот мудрые и благочестивые ответы упустили. О смысле страданий написано немало книг и трактатов, но тогда в Европе эта трагедия вызвала бурный всплеск атеистических настроений. Книгу Иова образованные люди, как правило, не читали, а Вольтера, Руссо и прочих «просветителей» читали даже в королевских покоях. Протестанты уверяли, что Лиссабонское землетрясение – это наказание католикам за лицемерие, любовь к роскоши и земным благам, а, заодно, и за старые грехи: гонения на инакомыслящих, зверства инквизиции, индульгенции и все то, за что критиковал Католическую Церковь их духовный вождь Лютер.
Пока во Франции Вольтер со товарищи использовали Лиссабонское землетрясение для своих атеистических инсинуаций: сеяли семена сомнений и неверия, в Португалии восстанавливали и строили заново церкви и монастыри. Во Франции, Германии Голландии и прочих «передовых» странах храмы пустели. В Португалии заполнялись молящимися. Многие понимали, что кара была заслуженной. Лиссабон был богатейшим городом Европы. Он, словно евангельский Капернаум, гордо вознесся над другими городами, кичась своим неправедным богатством. Все знали о том, откуда оно. А чего стоила работорговля! Христианство отменило рабство в Римской империи. В христианских Испании и Португалии оно было возобновлено через 12 веков. Потомки разбойников, пиратов, конкистадоров, инквизиторов и работороговцев вспомнили о «подвигах» своих предков. Они вняли призывам священников о покаянии, стали молиться, каяться, восстанавливать разрушенные храмы…
Сейчас мало, что напоминает об этом землетрясении. Даже на сохранившихся зданиях не всегда найдешь табличку с упоминанием о том, что оно построено до Лиссабонской катастрофы.
Покинув набережную, мы отправились на поиски небольшого монастыря Конрато дос Кордэс, где хранятся мощи многих святых, пострадавших на земле Лузитанской и прославленных неразделенной Церковью. Пока на месте современной Португалии была Лузитания, святых здесь было немало. Интересно, много ли сегодняшних португальцев помнят о своей древней истиной вере и о предании о семи православных епископах основавших за океаном «Землю Обетованную». Да и Христолюбивый Колумб во всем мире теперь воспринимается, как «памятник Колумбу» - наподобие огромного истукана – того, что после неудачной попытки пристроить его на Американском континенте упокоился посреди Москвы под именем памятника Петру Первому.
Ездить по Лиссабону в дневное время непросто из-за того, что улочки в центре больно узки. Движение по ним одностороннее. Приходилось долго кружить вокруг нужного места. Пешком бы добрались гораздо быстрее. Но и с парковкой большая проблема. Проще по Лиссабону гулять или ездить на трамваях. Существует специальный трамвайный маршрут с проездом по самым красивым и достопримечательным местам. Но мы об этом узнали уже тогда, когда нужно было покидать этот замечательный город.
Когда маркиз да Помбал, возглавивший восстановление Лиссабона после землетрясения, представил королю план нового города, многие критиковали его за слишком широкие улицы. Он пророчески ответил: «Пройдет время, и они станут очень узкими». Мы убедились в истинности предсказания маркиза. Не вняв подсказкам навигатора, покружив по узким улочкам, мы трижды возвращались на Королевскую площадь. Проехав через арку по улице с бесчисленными ювелирными магазинами, оказались на площади Россиу с памятником королю Педро Четвертому и португальским Мариинским театром, названным в честь королевы Марии Второй. Когда-то на месте этого театра находился главный штаб инквизиции. Рядом с ним происходили аутодафе – наказания еретиков. Некоторых здесь же на площади сжигали.
Потом через несколько кварталов пошла череда величественных памятников: Восстановлению Независимости от Испании в 1640 году, памятник героям Первой Мировой войны, а в конце и по нынешним временам широкой авенидо да Либердаде (Свободы) памятник маркизу да Помбалу. Замечательный памятник Камоэнсу находится на довольно просторной площади. Сам поэт стоит на высоком пьедестале. Внизу, на втором уровне разместились герои его «Луизиады» - отважные мореплаватели. А на третьем уровне - вокруг пьедестала на высокой ступеньке, очевидно, задуманной для отдыха читателей и почитателей таланта великого поэта, восседала компания из трех персон. По их виду вряд ли можно было их заподозрить в том, что они когда-нибудь держали в руках книгу. Люди эти представляли три континента: черный, Латино-Американский и Европейский. Первые представители были мужского пола. И было похоже, что они ссорятся из-за белой девушки. Сама причина раздора сидела в задумчивой позе, давая понять, что исход ссоры ее мало волнует, но победитель будет определенно вознагражден. А вокруг этой компании довольно быстро вышагивал четвертый персонаж с женской фигурой, но с бритой головой. Существо это было в джинсах, джинсовой жилетке, утыканной заклепками и цепями. В носу сравнительно небольшое кольцо. Зато в ушах кольца были зело великие. От мочки правого уха по всему периметру одно к одному были вдеты маленькие колечки. Судя по тому, какие взгляды оно бросало на выяснявших отношения мужчин, это оно было ею. Интерес ее был очевиден. Проигравший доставался ей.
В Лиссабоне нет, пожалуй, ни одной площади без памятника. Старые, как правило, очень помпезные. Колонны, пьедесталы с гербами, картушами, предстоящими и председящими соратниками героя. Даже революционеров не так давно изображали в одной стилистике с мореходами, писателями и художниками. Рядом с одним деятелем революции начала двадцатого века усадили его музу в античной тоге и шлеме. Современные же изделия и памятниками назвать сложно. Это исполненные в бронзе шутки: как говорят гопники, «стеб». Идешь себе по улице – и вдруг натыкаешься на то ли контролера, то ли на кондуктора с билетиком. Этот металлический господин стоит не на пьедестале, а прямо на тротуаре. И натыкаешься на него нос к носу. Устав от ходьбы и жары, садишься в открытом кафе и обнаруживаешь рядом с собой позеленевшего бронзового шута: нога на ногу и улыбка от уха до уха. Кому-то нравится. Обхохочешься… В нынешний шутовской век такие бронзовые шутки установлены во многих городах. В Стокгольме я чуть не сломал ногу, споткнувшись о мемориал сантехнику: посреди тротуара из открытого канализационного люка торчит бронзовая голова работника столичной канализации.
Но поистине самые веселые памятники Лиссабона – это дома, украшенные изразцами (азулежу). На одном доме огромный букет в два этажа, на другом – сцена охоты, на третьем замечательный пейзаж, а рядом стена с мелкой кафельной плиткой напоминает разрушенную ванную комнату.
Покружив по кварталам с обилием домов с азулежу, мы все же нашли монастырь. Но он оказался наглухо закрытым. С одной стороны стена без окон упиралась в жилой дом, с другой – окна были лишь на втором этаже. Эта стена тоже соседствовала с муниципальным домом. Никаких церковных зданий со стороны улицы не было видно. Видимо, церковь и монастырские строения были в глубине за стенами. Определить его границы и размер было невозможно. О том, что это монастырь, свидетельствовала лишь небольшая табличка над низкой дубовой дверью. На долгий звонок никто не ответил. Наверное, монахи отдыхали после службы. Возможно, их строгий устав не предполагает посторонних визитов в будние дни.
Через полтора часа должен был начаться молебен у отца Арcения. Алексей пошел к машине, а я прошелся по парку. Под деревом с кроной похожей на огромный зонт сидели четыре молодые девушки. Они громко, перебивая друг дружку, что-то обсуждали. Меня больше заинтересовали не барышни, а крона дерева. Десятки толстых ветвей отходили от ствола параллельно земле. Это было явно рукотворное создание. Тонкие ветви переплелись между собой и вместе с обильной листвой образовали плотную живую крышу. Неподалеку от этого дерева сражались в карты пожилые мужчины. Вокруг них собралась изрядная толпа болельщиков. А в нескольких метрах от них сидела за столиком другая партия из четырех игроков. Но болельщиков рядом с ними почему-то не было. Я не стал разгадывать причину этого явления. Заметил лишь, что эти игроки были намного старше, и игра у них была, наверно, менее азартная. Один из них – седовласый господин с крупными чертами лица держал карты в руке наотлет и смотрел в них, словно властелин на провинившегося раба. Его партнеры – все в очках - смотрели в карты напряженно и сосредоточенно, будто читали в них роковые предсказания о собственных судьбах. А рядом с ними, чуть не задевая каблуками одного из игроков, лежала на коленях своего возлюбленного барышня. Ее кавалер клевал носом – дремота одолела. Сиеста, однако!
Я прошел мимо еще одного памятника – очевидно, детскому писателю. Перед ним был изображен то ли один из его героев, то ли собирательный образ юного читателя, почему-то напомнившего Буратино, только с укороченным носом.
Пройдя немного вниз, я оказался на обзорной площадке. Отсюда открывался другой, нежели со вчерашней, вид на Лиссабон. Река оставалась справа, а внизу и впереди на склоне холма все та же картина прекрасного города. Со стороны Тежу на город двигалась уже не туча, а сплошная мрачная пелена чернильного цвета. Время от времени по ней пробегали змейки молний и доносились перекаты грома. Грозное небо советовало поскорее укрыться. Высокая каменная ваза с остролистой юккой, установленная на тумбе над бетонными балясинами оградительного барьера, на фоне надвигающейся грозы, казалась неестественно белой погребальной урной.
Я поспешил к машине. Слава Богу, мы успели добраться до церкви Всех Святых до того, как разыгралась стихия. Из окна трапезной было видно, как стена дождя обрушилась на сидевших на улице посетителей. Они побежали внутрь, а из кафе выбежали хозяин с работником и принялись через каждые две-три минуты принимать позы атлантов, с трудом поднимая, прогнувшееся от тяжести воды, полотно навеса, будто старались выкинуть из гамака забравшегося в него незваного гостя. Вода выливалась из этого гамака Ниагарой, заливая всю площадку перед кафе и вскоре начала переливаться через порог самого заведения.
Прошло не мене получаса, и вдруг ливень мгновенно прекратился. Стало неестественно тихо. Несколько человек, успевших придти в храм до дождя, спустились из трапезной вниз. Ждать других было бесполезно. Без собственной машины по такой погоде по городу не передвигаются. Отец Арсений отслужил молебен с «малым стадом». В конце помянул святителя Фруктуозо и всех лузитанских святых, чьими молитвами попросил Господа помиловать нас, и сообщил радостное известие: монах Филипп готов нас принять. Это было, действительно, большой удачей, поскольку тот хворал и давно никого не принимал, кроме врача – он же староста храма Всех Святых и отца Арсения. Монах Филипп Рибейру – португалец, принявший православие. Он в весьма преклонных летах, и поэтому беседа наша должна была быть краткой.
Встретил отец Филипп нас радушно. Стал хлопотать об угощении, но мы отказались и попросили его рассказать немного о себе и о причинах его перехода из католицизма в православие. Он провел нас в уютную гостиную, совсем не похожую на жилище пожилого одинокого мужчины. Мебель в ней была старинная. На стенах картины и множество фотографий начала двадцатого века: красивый господин во фраке с орденами, дама с пышной прической в роскошном платье. Хозяин объяснил, что это его родители. Я попросил разрешения снять нашу беседу, и, получив его, установил камеру. Света было мало, но беспокоить хозяина лишними просьбами было непозволительно.
Отец Филипп принадлежит известному старинному роду. Предки его были политическими деятелями, близкими к престолу. Отец был дипломатом. Сам хозяин в молодости стал оперным певцом. Пел даже в Миланском Ла Скала. С православием познакомился давно. Ему, как музыканту, очень нравился Византийский обряд. Его постоянно приглашали в церковь при греческом посольстве на литургию. Занявшись изучением богословия, он понял, в чем заключается суть разногласий между католицизмом и православием. Он и его знакомые очень многого ждали от Второго Ватиканского собора, надеялись, что накопившиеся проблемы будут решены, но вместо этого они лишь усугубились. Он никак не может принять новый догмат о непогрешимости папы. Считает, что католическим священникам нужно предоставить право жениться – так, как это принято в Православной Церкви. Целебатство должно быть добровольным. В первые века даже у епископов были семьи. Апостол Петр имел семью. На папском престоле были папы, имевшие наложниц и детей. Чего стоит только одна фигура Александра Борджия… Но самое главное: проблемы нужно решать не только тем, кто находится под юрисдикцией папы Римского, а всем христианским миром. Нужен Вселенский Собор с участием всех патриархов. Нужно, отделив церковное от мирского, действовать объективно, без насилия и лукавства, без политиканства и оглядки на мирские власти. Сам он давно пришел к выводу о том, что в деле спасения необходимо придерживаться правильных канонов. Поэтому он и стал православным монахом. В первый раз он причастился в русской церкви в Париже 30 лет назад. Теперь окормляется у отца Арсения и счастлив, что в Лиссабоне появилась православная церковь и духовник, способный разрешать духовные и житейские вопросы в истинном духе.
Я слушал тихий, приятного тембра голос отца Филиппа и к собственному удивлению осознал, что почти все понимаю. В его неспешной манере изложения было столько спокойствия и утраченного современными людьми благородства… Я долго не мог понять, кого он мне напоминает. И, наконец, вспомнил: одного греческого афонского монаха: та же неторопливая, проникновенная речь. И даже внешнее сходство было разительным. Но главное - они были людьми одного духа.
Напоследок отец Филипп угостил нас портвейном полувековой выдержки и спросил о наших планах. Я сказал, что утром мы отправляемся в Фатиму. Он неопределенно кивнул и посоветовал найти церковь под Брагой, где находятся мощи православного епископа святителя Фруктуозо.
Когда мы вновь переезжали Тежу, в небе над океаном в багровом отсвете скрывшегося за горизонтом солнца медленно проплывали облака странной формы. Они были заострены кверху и напоминали нагромождение готических то ли замков, то ли храмов. Но на середине моста эта небесная готика стала вдруг разваливаться, превращаясь в легкомысленное барокко темно-красных причудливых завитушек.