Как не стать Радведой

Как недавно выяснилось, бывший прокурор Крыма Наталья Поклонская сменила имя. Теперь ее зовут фэнтезийным квазиславянским именем «Радведа»

Наталья Поклонская уже давно эпатирует аудиторию социальных сетей своей версией неоязычества — которая представляет собой мешанину из псевдогерманских, псевдославянских и псевдокельтских элементов.

Недавно она ясно заявила, что не принадлежит к Православию или какой-либо форме христианства.
Что же, любой человек (в том числе, человек публичный и известный) имеет право на свои религиозные искания. Хочет человек называться фэнтезийным именем и праздновать как бы древнекельтские праздники — это его, или, в данном случае, ее, личный выбор.

Но мы, со своей стороны, имеем право открыто высказаться в отношении этого выбора. Как так получилось, что женщина, раньше бывшая православной (даже, несколько, экзальтированно православной), которая обнаруживала мироточение от бюста Государя-Мученика Николая II, теперь порвала с Православием и исповедует какую-то неоязычески-эзотерическую смесь?
И ведь она не одна такая — просто она больше на виду.

Конечно, складывается впечатление, что в ее бытность православной ее вера носила, скажем так, неукорененный характер.

Самая ужасная, самая чудовищная катастрофа, которая может произойти в жизни человека — это уйти от Христа.

Но Наталья Поклонская не то, чтобы ушла от Христа — она просто не знала Его.

Это напоминает нам о печальной реальности — человек может, вполне искренне, идентифицировать себя как православного, но не осознавать Христа как Господа и Спасителя, не видеть в Нем кого-то бесконечно дорогого и важного, не связывать с Ним смысла своей жизни и надежды на благое посмертие.

Это, с одной стороны, трагично, с другой — обычно. При опросах общественного мнения в разных странах люди могут назвать себя православными (или католиками и протестантами), и при этом атеистами.

Любая старая и развитая религиозная традиция имеет много измерений. В ней могут присутствовать как глубокое и искреннее искание Бога и вечной жизни, так и нечто другое — народные обычаи, национальная идентичность, политические пристрастия, и т.д. Эти вещи, сами по себе, вовсе не обязательно плохи — но они могут приобретать внутри традиции самостоятельную жизнь, и вытеснять, собственно, ее религиозное содержание.

Религия может превращаться в маркер идентичности без какого-либо отношения к Богу. Как сказал один из участников кровавого югославского конфликта, когда ему сказали, что ни он, («православный») ни его противники («мусульмане») не верят в Бога: «да, но эти их мусульманские атеисты — это совсем не то, что наши, православные атеисты!»

Человек может проявлять яростную приверженность «своей» религии — и при этом совершенно не интересоваться ее содержанием. Многие кровавые конфликты, которые атеисты любят называть «религиозными» — в той же Югославии или в Северной Ирландии, на самом деле, никак не связаны с догматикой. Религия выступает в роли маркера, который отличает свое племя от враждебного, а участие в ее обрядах видится, прежде всего, как знак лояльности «своим».

В этом отношении религия может быть востребована — именно как маркер принадлежности к «своим», и политики, вполне индифферентные к, собственно, вере в Бога, могут быть очень активны, продвигая нужную им религиозную общину. Недавним ярким примером является ПЦУ — но это явление совершенно обычно для разных стран и исторических периодов.

В первой половине ХХ века французский политик Шарль Моррас обозначал себя как «католика-атеиста». То есть в Бога он не верил, а вот французскую католическую Церковь полагал очень важной для французской нации и решительно поддерживал.

Мало кто настолько откровенен, как Моррас — но подход «Бог неинтересен, а вот наша национальная религия нам пригодится для решения каких-то чисто посюсторонних задач» — довольно обычен.

И перед нами стоит большой соблазн под него подстроиться.

Неверующие люди — и как обычные граждане, и как представители государства — ставят вопрос «зачем нам нужна Церковь».

И, конечно, на этот вопрос есть религиозный ответ: чтобы познать Бога, который открылся человеческому роду в Господе нашем Иисусе Христе, и обрести в Нем жизнь вечную и блаженную.

Но разговоры «о правде, о воздержании и о будущем суде» (Деян.24:25) требуют преодоления огромного барьера — людям трудно выйти за рамки чисто земных соображений. Более того, призыв к обращению — то есть радикальному пересмотру своей жизни и ценностей — может быть встречен в штыки.

Поэтому кажется совершенно естественным начать говорить на том уровне, который людям более близок и понятен. Православным нужно быть, потому что это полезно чтобы обрести национальную идентичность, укрепить семью, побудить людей к чадородию, воспитать патриотизм и т.д.

Причем нельзя сказать, что это в принципе неверно. Люди, обретшие веру во Христа, действительно становятся и лучшими членами семей, и лучшими гражданами.

Но их поведение в «посюстороннем» мире меняется именно потому, что они приобрели сильные «потусторонние» интересы. «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мат.6:33) — сказано в Евангелии.

Человек, который обрел живую веру во Христа, будет лучшим гражданином, мужем и отцом. Человек, который привержен Православию как форме национальной идентичности, не имеет для этого ни мотивации, ни благодатной помощи, которую он мог бы обрести по вере.

В этом парадокс христианской веры — чтобы быть лучшим гражданином, нужно признать, что государство — это не самое важное. Чтобы быть лучшим семьянином — признать, что семья это не самое важное. Самое важное, единое на потребу — это Христос и вечное спасение.

Миссия Церкви — привести человека ко Христу и помочь возрасти в Нем. Православная идентичность, в которой нет личного обращения ко Христу, оказывается очень нестойкой. Человек, увы, легко обращается от мироточивых бюстов к священным дубам.