Прежде всего – нравственная позиция, состояние души

Е.Смирнова: Виктор Евгеньевич Павлов — художник из рода А.Суворова расскажет о своем творчестве, о неординарном взгляде на искусство и историю его развития, будет размышлять о духовной составляющей изобразительного искусства. В беседе участвует также Майя Петровна Лейвикова (урожденная Петрова-Суворова, мать Виктора Евгеньевича).

В.Павлов: Творчество накрыло меня безо всякой подготовки. До 22 лет я не умел рисовать, не стремился, не ставил себе никаких творческих задач. После школы я пошел в ПТУ, получил профессию фрезеровщика, после пошел на подготовительные курсы университета, хотел стать биологом. Между этими начинаниями была армия. Что касается тонкой незаметной красной нити, вьющейся так прихотливо, что я и сам не отдавал себе отчета о внутреннем стремлении и во что это может вылиться, - это постоянный поиск. Моё ищущее начало никак не связано ни с одним дипломом. Буду откровенен, в 62 года я впервые говорю о себе вот так. Отдаю, отдавал и буду отдавать себе отчет, что жизнь моя была прямо противоположна устремлению социалистического общества. Но я никогда не выступал против и был абсолютно аполитичен. Я искал, интересовался историей, любил живопись.

М.Лейвикова: Он историк очень хороший, глубокий, знающий. Мой супруг был художник, и гены отца, конечно, передались сыну.

В.Павлов: И вот эта игра моей сущности: я посещал после армии сразу несколько факультетов: биологический, на который сначала поступил, а потом оставил, увлекшись искусствоведением, психологический, исторический, искусствоведческий, плюс масса лекций, рассеянных по всему Петербургу. Это настолько заражало необычностью и создавало атмосферу чистого поиска, познания мира. Мы пили истину за три предыдущих поколения. Она пришла к нам. Они не были лишены ее подпольно, но официально она была совсем искажена. А нам выпала возможность и молиться, и петь песни, и на улице дарить свои возможности, – первые картины я дарил все. Когда я их оценивал, то считал по материалам: кисточка, краска, холст. Мама смеялась, что не может картина стоить 5 рублей. Я был совершенный идеалист, но это прекрасное состояние. Потом началось творчество. Мне было 23. После армии я взял рюкзачок, акварели, но я не знал, что я буду делать, во мне что-то стало открываться. Первая картина была написана маслом с фотографии. Потом я понял, что хочу пойти с рюкзачком по Крыму, зайти к отцу-художнику. Сказано – сделано. Немного рисовал акварелью, получал от отца замечания и легкие подсказки. На второй год я приехал в Крым уже с маслом. Сначала это было неосознанно, потом осознанно, потом превратилось в мою сущность, стало жизнью. И в этот момент мне было лет 37. Всё это время я готовился к пониманию своего пути. А дальше всё пошло, как у всех художников. Свершения, падения. Вдруг слабость нахлынет, общая серость, вдруг наоборот. Но одно я запомнил навсегда. Эти слова были сказаны в беседе на круглом столе психологического университета. Моё творчество прямо пропорционально зависит от моего нравственного содержания. Если я чувствую диссонанс внутри, нравственное падение (это еще речь не о религиозности даже, а просто о нравственности), - то живопись от меня уходит. Есть те, кто с музой всегда рядом. Он и пьет, и гуляет, но муза на месте. Тысячи примеров есть. У меня все было иначе. Я держался только нравственной позиции. Шаг за шагом я пришёл к тому, что вы видите на моих стенах. Раскрывал свой талант сам, но под воздействием института искусствоведения, в котором я не учился официально. Так выходило, что я не ставил себе задач. Я понимал, что где-то мне интересно, и делал все возможное и невозможное, чтобы подготовиться. Так я жил в течение 5 лет. Каждый день был в университете, потом в филармонии, а утром я работал.

Е.Смирнова: Что Вас вдохновляет? Что за темы у Ваших работ?

В.Павлов: Пейзажи, натюрморты, цветы. Это моя основная тематика. Сейчас тяготения больше к пейзажу. Долгое время это был натюрморт и букет. Иногда я от увиденного загораюсь, как сухой лист под воздействием жара, а иногда мне открывается образ, и я его начинаю воплощать. Бывает, ставлю натюрморт, который, чувствую, мне надо поставить. А иногда мне открывается картина целиком в полноте, мне остается ее написать. Такое бывает нечасто, в основном я компоную работы. Иногда сумма работа накапливается, сумма действия - и вдруг от музы я получаю дар, образ, который только остается перенести на холст. Проходя через трудности, против всякого течения, я шел по пути совершенно противному общему – меня не интересовали деньги, как и сейчас. Поясню. Не хочу отдавать силы на лишнее, зная, что никогда потом их будет не вернуть. Даже когда были трудные годы, я от музы не отступал. Это я ставлю себе в заслугу, потому что здесь есть не только дар, но и волевое усилие. Когда ты волевым усилием удерживаешь всю семью на плаву с точки зрения своего нравственного состояния, ты и одновременно не бросаешь кисти, и чувствуешь себя капитаном корабля.

Е.Смирнова: У вас есть любимые художники, на которых Вы ориентировались? Или как самородок Вы пишете только то, что из Вашей души исходит?

В.Павлов: Жалко, что слушатели не являются нашими зрителями: описать свою живопись я не могу. Но могу раскрыть одну из составляющий первых импульсов. Это ренессанс, причем в самом его начале. Дученто, треченто, чинквеченто. Я очень почитаю Тициана, Веронезе, но дело вот в чем. Начало мастерства имеет всегда вольный полет. Когда я первый раз в жизни побывал в Италии, а итальянским искусством, архитектурой, музыкой я занимался долгие годы, я приехал вдвойне окрыленный. Сначала это было через альбомы, тайные ощущения своей причастности, но я не очень понимал, что меня туда влечет. Сейчас я это понял! Это был восторг безграничных возможностей человека, которые ему подарились. Мы же видим, как писали мастера XV века. Они писали порой примитивно, но хотели писать. Совершенствовали свой образ письма, создавали картины на библейские, евангельские бытовые сюжеты, как хотели. И я в восторге от того, что можно всё! Ренессанс нам доказывает, что можно всё. Нет академиков, нет академии, ничего. Джотто рисовал на камне. Другие на песке. Это не значит, что красота мира им неподвластна. Наоборот. Они многогранно раскрывают красоту через такую фреску, такую скульптуру. Примитивы изумительны, вдохновляющи, они в себя вбирают не только школу, но и личное отношение мастера к тому, что он производит. Это меня вдохновило, – я всё это могу! Крылья выросли на метр! Тут же я написал этот итальянский натюрморт. В Италии чувствуешь, что можно всё. Там все всё могут. Воздух Средиземноморья, который подарил нам высокое язычество, высокое христианство, высокую культуру, действует и по сию пору, и никуда не делся.

Е.Смирнова: Вера помогает ли Вам творить?

В.Павлов: Конечно! Я в самом начале сказал, что прежде всего – нравственная позиция, состояние души. Это и есть основание к творчеству, без него в момент условно падения я ничего сделать не могу. Руки опускаются. Я чувствую, что не соответствую дару, который мне дался.

Е.Смирнова: Нравственное есть в разных деноминациях, религиях, а именно православная вера дает ли вам импульс для творчества?

В.Павлов: Фактически на холст я ничего православного не переношу. Я не иконописец. Если пишу церковь, то пишу как художник. Если говорить о внутреннем содержании, то полагаю , что православная вера краеугольная в мире и является той самой собирательной силой Триединства, и, занимаясь богословием, понимаю, чувствую, что это соединение Трёх начал в мире безусловно. Мы видим это на элементарных вещах. Смена времен года, характеристика работы организма – всё от высшего закона. Мы не едим ушами, не смотрим носом, потому что все в нас обусловлено высшим законом. Всё, что нас окружает, есть производная высшего порядка, от высшего гибкого, необычайно грациозного живого Ума – Троицы Святой. В нас есть только одно, что можно нарушить, – свободная воля. Удивительный дар! Но только этой одной гранью мы портим всю атмосферу в мире. Так от начала. И только здесь мы не подчиняется тому высшему Разуму, который заставляет нас есть ртом, а смотреть глазами. Здесь мы вольны. Но, к счастью и несчастью, вольны в плохом и хорошем. Это большой труд, это красиво, но когда этого становится много, то система нарушается.

Е.Смирнова: Об этом как раз хотелось вспомнить в тот момент, когда Вы говорили, что есть художники, которые в разные времена и состояния не теряют своего дара. Другой вопрос, кому они посвящают этот дар, от кого они берут свое состояние, с которым соглашаются, если находятся в состоянии падения?

В.Павлов: Рафаэль, Микеланджело. Они имели страсти… Ренессанс не исчерпывается нашими представлениями о нем. Это одна из ипостасей совершенства человеческого духа, которая очень многогранна. Для этого надо вести тончайшую беседу и посвятить время. Ренессанс щедрый дар. Что такое Романский стиль. Это внутренняя духовная сосредоточенность. Она выливается в такое архитектурное видение. Что такое готика? Только мои мысли, я об этом думаю всю жизнь. Когда готика пришла в мир? После того, как совершился раскол Церквей, и в католицизме появилась экзальтация как высшее состояние духовного совершенства, как им кажется. Экстаз такой. Он появился после того, как дух стал исходить и от Сына. На самом деле Он исходит от Отца, Он Сыну споклоняем, а от Отца исходит. Христос тогда говорит, что пошлю вам Духа Утешителя. Это не значит, что Он обладатель Духа. Он Ему соименен. Это разные состояния. А на западе они привели это к изменению почти тысячелетнего канона. Это малая часть. Пусть и от Сына, какая малость. Они же Троица. А потом еще и Богородица - «искупительница со Христом». Получается, что она не только по своей воле определила служение Божеству, а как бы уже приуготовленная. И все это, оказывается, вводит человека в духовный экстаз, транс духовный, отсюда – готика. У нас ее на Руси нет, у нас Вселенская Церковь до сих пор существует, Церковь апостольская. Здесь нет готики, потому что у нас по-прежнему стояние в Духе. Наша Церковь такая же – стояния в Духе. Ренессанс стал уже все эти вещи раскрывать иначе.

Е.Смирнова: В центре уже не Троица, а человек, с его страстями.

В.Павлов: Мало того, они упираются сами в себя. То, что мы получаем Высокое Возрождение – это последняя реплика, доступная человеку, когда он может еще повернуть назад, но делать это он не стал. Католическая церковь не дает своему адепту такой возможности. Поэтому Ренессанс он на самом высоком излете гонит дальше. И куда? Маньеризм, барокко… И здесь всё – архитектура, мысль, музыка, и экзальтированное состояние духа. Что оттуда может вынести человек? Он может бесконечно улетать в небо, но он падает, а этим падением является протестантизм, как удар в крышу сознания бесконечно улетающего, а потом падение в примат материи, удобства, мира только с чтением Евангелия и без Причастия. Вещественность полная! Они оставили таинственность, сакральность. Потом католики лишают своих адептов причастного вина, а это наполовину сокращает общение с Божеством. Масса оттенков здесь, бесконечно можно говорить.

Е.Смирнова: А Вы же вдохновляетесь искусством раннего Возрождения?

В.Павлов: Только как безграничностью возможностью творить. Но это же меня восхищает и в римской мозаике, и в шумерской клинописи. У нас есть пять человек в группе, и мы постепенно изучали шумерское общество, Вавилон, Ассирию, сейчас мы пришли к Египту, потом сделаем исторический экскурс и вернёмся, наверное, к Библии. Мы занимаемся историей, куда входит, конечно, всё. Так интересно жить, я хочу вам сказать, такая красота необычайная! А это все, как ни странно, лежит в начатках, и одна из граней – Возрождение. Ты чувствуешь, что можешь всё. Но когда ты чувствуешь над собой Троицу в истине, то ты непобедим, неостановим, воистину творец от Творца. Но если ты начинаешь урезать себя или кадрировать, или же это делает кто-то другой, то все превращается в пресловутый «унитаз» на подиуме скульптур или что-то в этом роде, велосипед. Не то они понимают под творцом, не то.

Е.Смирнова: В русском искусстве кто из художников Вам близок?

В.Павлов: Вся русская школа хороша. Весь Русский музей. Я не люблю абстракцию. Точнее, в чем виновата она? Она порождение страстей человеческих. Вот Малевич с его Квадратом. Это называют иконой стиля. Есть чудесная мысль. Ведь за нее готовы платить большие деньги. Да потому, что их низменным стремлениям соприсуще такое выражение в творчестве. Не потому что не купят Репина, а потому что это их песня, без нее они не живут, всё, что они делают: революции, то, другое, десятое, слом всего – это всё в Квадрате, это бесценно, это мать их родная, они пьют молоко этого Квадрата, это икона. Они молятся не на квадрат, но на свою собственную сущность, которая в нем просто выражена. Вся абстракция в них, они есть порождение этого. Они соответствуют друг другу, потому так друг друга любят и добиваются. Для нас это абсурд, а для них дыхание этой жизни за черным квадратом.

Е.Смирнова: - Дыхание преисподней.

В.Павлов: Верно. Полное отсутствие всего, на чем они убивают людей, стирают племена, диктуют власть, внедряют ЛГБТ. Причем используют лучшие образы Божии. Голубое небо! Радуга! Забирают себе, не заработав, не соответствуя, чтобы хоть искусственным образом запятнать эту чистоту. Я люблю и голубой цвет, и радугу, и мне безразлично, что у них происходит. Но они хотят по маленьким кусочкам растащить. Испачкать. Вывернуть наизнанку. А русскому человеку я пожелаю только победы, остальное приложится. Есть таинственный ход. У Данте он идет вниз головой сначала, а потом выходит в рай, идет вверх головой. Каким чудом? Переворачивается. И мы должны перевернуться с победой. Они убили Христа у себя и идут Его убивать у нас. Не получится. Всё!