Откуда пришла живопись?

Слушать: https://radonezh.ru/radio/2023/06/14/22-00
Смотреть: https://youtu.be/gcEPkk_ravE

Е. Никифоров: - Говорить по радио о живописи сложно. Поэтому высший пилотаж рассказать о картине так, чтобы она будто предстала перед вами, чтобы вы захотели ее увидеть. Сегодня хочется поговорить с гостем нашей студии художником Дмитрием Белюкиным не о выставках, а о том, как он стал художником. Кто-то с детства интересуется живописью, а как было у Вас?

Д. Белюкин: - Мне было просто – отец художник, мама – литературный редактор. Они вместе окончили Полиграфический институт. Когда родился я, мама сидела дома, занималась мной и хозяйством. Часто отец не уезжал в мастерскую, которая у него была от Союза художников, так как она была далеко, и он часто работал дома. Он делал иллюстрации к книгам русской классики, зарубежной, современной литературы, прозы и поэзии. С удовольствием сейчас перелистываю его книги. Часто просто тихонько открывал дверь в его комнату-мастерскую, с благоговением смотрел. Отец рисовал, резал, летела бумага, падали ножницы. Он писал акварелью, гуашью. Какие-то обрезки, лоскуточки бумаги. Его метод был – рисовать и наклеивать, удостовериться, что выходит как надо. Он занимался линогравюрой. И вот от всего этого особенные запахи и ворох всяких обрезочков, которые я потом собирал и что-то рисовал. Отец сделал гирлянды на елку, потому что все мои лоскуточки были хорошо гармонизованы по цвету. Мама с моего трехлетнего возраста хранила мои рисунки, их до сих пор целый шкаф. Отец говорил, - закончишь институт, станешь художником, а потом я открою этот шкаф и покажу тебе, как надо рисовать. Он имел виду непосредственность, цветовые и тоновые отношения, над которыми ребенок не задумывается, не вспоминает, как это сделано у классиков, а просто делает. Одаренность можно проследить рано, но потом обычно случается переломный момент, возраст лет 7-9, когда ребенок уже не может рисовать как ребенок, а как взрослый еще не умеет. В этом плане происходит ломка. Отец боялся, что и я на этом этапе сломаюсь и брошу рисовать. Рисунки стали скучные, я стал копировать из книжек. Как-то это стало уже не мое. Натюрморты в школе на уроках рисования были совсем слабенькие. Но в 4 классе я стал ходить на подготовительные занятия в МСХША, это привилегированная школа, которая сейчас называется академическим лицеем. Она располагалась напротив Третьяковки в Лаврушинском переулке, и мы гордились и чувствовали свою причастность. Нам даже давали право доступа в Третьяковку: показывали специальную книжечку и проходили мимо очереди. Это было не баловство, но уверенность, что чем больше мы посещаем, тем больше впитываем, смотрим благоговейно, тем скорее станем великими. 

Е. Никифоров: - А в чем величие? В чем сам феномен искусства? Почему оно так притягательно и зачем оно создано человечеством? 

Д. Белюкин: - Потребность рисовать или изобразить что-то красивое. Я бы сказал, что это наслаждение, таинство. Я не уверен каждый раз, когда выхожу на пейзаж, ставлю холст в лесу или на озере, что получится. Перекрестишься, молитовку прочтешь, но гарантий нет, с нуля начинаешь – ты и природа, ты и Господь. Когда получается – великолепное ощущение, что тебя увидели, тебе помогли. Испытываешь радость сотворчества. 

Е. Никифоров: - У Мандельштама есть стихотворение, в котором такие слова: 

Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени

И красок звучные ступени

На холст как струпья положил.

Он понял масла густоту, - 

Его запекшееся лето

Лиловым мозгом разогрето,

Расширенное в духоту.

А тень-то, тень все лиловей,

Свисток иль хлыст как спичка тухнет.

Ты скажешь: повара на кухне

Готовят жирных голубей.

Угадывается качель,

Недомалеваны вуали,

И в этом сумрачном развале

Уже хозяйничает шмель.

 Д. Белюкин: - А мне вспоминается стихотворение Бунина: 

Туча растаяла. Влажным теплом

Веет весенняя ночь над селом;

Ветер приносит с полей аромат,

Слабо алеет за степью закат.

Тонкий туман над стемневшей рекой

Лег серебристою нежной фатой,

И за рекою, в неясной тени,

Робко блестят золотые огни.

В тихом саду замолчал соловей;

Падают капли во мраке с ветвей;

Пахнет черемухой...

 Е. Никифоров: - Как образно! Умение  и желание понять окружающий мир – одно из важнейших качеств, которое человек хочет в себе воспитать. Но зачем в школе обычному школьнику рисование? 

Д. Белюкин: - Это обычный предмет, который заканчивается в 4 классе и переходит в черчение. Малышам он нужен, чтобы развить что-то эстетическое. Тех, кто не умел рисовать совсем, хотя бы познакомить немного с кисточкой и красками. Я сидел за одной партой с отличницей, которая рисовать не умела, а я над ней издевался… Она вонзила кисточку как-то в акварель и начала там ей возить. А я говорю, что так нельзя, надо нежно смочить, окунуть. Это навык. Вспомним, как воспитывали барышень в 18-19 веке. Что входило в обязательный круг их умений? Музицировать, рисовать, сочинять стихотворения, вышивать. Только Татьяна Ларина выделялась: ее пальцы не знали игл. А все остальные делали. И Наталья Николаевна Пушкина, и многие другие. Это от монастырей идет, когда приучают не витать в горних мыслях, но трудиться. Это труд барышень. Это труд малыша, который тоже должен стараться. Меня хотели родители научить музицировать, но к счастью, учительница сказала, что мне не медведь, а два слоненка наступили на ухо, и тему закрыли. 

Е. Никифоров: - А само рисование – воспитание чувств?

Д. Белюкин: - Рисование, безусловно, это самое и есть. Это желание видеть и замечать красоту. Я сейчас преподаю в Академии акварели Андрияки и веду курс композиции на 4-м курсе. У великовозрастных студентов замечаю отсутствие восторженной радости перед красотой, желание изо всех сил это нарисовать, слезы, если это не получается, радость, когда выходит. Это к теме того же таинства. Вспомним, как Пушкин написал Бориса Годунова и кричал: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»

Е. Никифоров: - Красота мира, которая открывается через попытки изобразить ее на бумаге, на холсте… Вспоминается, как Оскар Уайльд говорил о пейзажах Тёрнера, у которого якобы никто не видел лондонских туманов. Тернер когда-то задался целью изобразить туман, красоту городского пейзажа в тумане, а многие этим и не задавались даже. Кстати, откуда пришла живопись вообще? Из античности пришла в основном скульптура.   

Д. Белюкин: - Мы знаем легенду про Зевксиса и Паррасия, которые удивляли друг друга и зрителей, состязаясь друг с другом в плане мастерства. Два мастера поспорили, кто лучше распишет стену храма. Собрался народ, вышли двое соперников, у каждого росписи под покрывалом. Зевксис отдернул покрывало — на стене виноградная гроздь, такая похожая, что птицы слетелись ее клевать. Народ рукоплескал. «Теперь ты отдерни покрывало!» — сказал Зевксис Паррасию. «Не могу, — ответил Паррасий, — оно-то у меня и нарисовано». Зевксис склонил голову. «Ты победил! — сказал он. — Я обманул глаз птиц, а ты обманул глаз живописца».

Е. Никифоров: - Да, такое желание нарисовать максимально точно, как видишь сейчас. Остались ведь непревзойденные образцы скульптуры. Многие сохранились в копиях. А живопись не родила в таком количестве и качестве образов. Сейчас дети, которые начинают рисовать, принимают участие даже в выставках, которые им не слишком и полезны. Это такие каляки-маляки, которые принимают за искусство только родители. Как бы то ни было, такая слава легкая и незаслуженная – чтобы стать кем-то нужно много трудиться. Мы как христиане знаем об этом. Чтобы немного проявить Христа в себе, нужно немало потрудиться. Рассказ о том, что отец сразу увидел твою способность и заинтересованность, меня посрамил немного, потому что я был несколько другого мнения о раннем детском творчестве.

Д. Белюкин: - Разглядеть зерно можно. Конкурсами, впрочем, не стоит увлекаться. Многое определяется позже.

Е. Никифоров: - Чему нужно выучить человека? Какие цели ставит курс рисования?

Д. Белюкин: - У нас с 4 класса начинается подготовительная МСХШ, 5 класс общеобразовательной школы был для нас 1 класс МСХШ. Там учились мы всего 7 лет, то есть 11 всего. Выходили оттуда уже художниками, минуя стадию училища, могли сразу поступать в институт. Мы умели рисовать портрет, пейзаж. Живопись, рисунок, делали композицию, то есть были на уровне взрослых художников. Дальше обучение продолжалось в Суриковском. Те же дисциплины, но заново возвращались к античным формам, рисовали снова гипсы, черепа, изучали анатомию углубленно. На этом этапе многие в Суриковском ломались, потому что начинали скучать, ведь многое повторялось. Для меня тоже было скучновато рисовать обнаженку в какой-то позе. Мы это наизусть помнили. И беда, что такая есть практика, когда люди лучше рисуют при поступлении, чем к 3-4 курсу. 

Е. Никифоров: - Засушивают талант.

Д. Белюкин: - Что-то такое происходит. Нельзя обвинить преподавателей, потому что они стараются, но тенденция такая, что и преподавателю становится скучно, они перегорают. Студенты же не дети, их нельзя все время водить за руку. А «дети» не всегда слушаются уже. То есть не затрачивают лишних усилий на создание той или иной композиции, а перед просмотром ждут помощи от преподавателя, потому что он заинтересован в хорошей оценке студента... Раньше так не было. Отстававшие тянулись, старались. У нас была девочка в мастерской портрета Глазунова Лейла Хасьянова. У нее не хватало мастерства, как у некоторых. Кстати, на курсе у меня были ребята сильнее меня значительнее, хотя я поступил первым номером, но понимал, что кто-то меня опережает в рисунке, кто-то лучше компонует. Я старался у них учиться. А Лейла вытягивала работы свои до глубокой ночи, делала то, что кто-то мог лихо по-серовски сделать и попадал в точку. Ей давалось все большим трудом. Сейчас редко можно встретить такое самопожертвование. 

Е. Никифоров: - Как возникает эта легкость и убедительность портрета? Сейчас вспомнили про Серова… Государь-император на портрете – каков? А девочка с персиком? Вроде бы – что такого? Сидит девочка, перед ней персик, и что? 

Д. Белюкин: -  Это кстати два разных стиля. Девочку с персиками, Верочку Мамонтову, Серов мучил все лето в Абрамцево. Он был в нее слегка влюблен, девушка была очаровательна. Вместо того чтобы купаться и бегать, она сидела и позировала. Это был долгий портрет. А государь-император написан быстро. Это уже новый стиль, был привнесен был в Россию и Европу шведским художником Цорном. Он писал портреты лихо, быстро. Ему подражали многие наши художники. Васнецов, даже Кустодиев, у кого много салонных портретов в стиле Цорна. Цорн приезжал и показывал такое шоу: в присутствии государя и его августейшей семьи писал чей-то портрет. Это описано у Грабаря, что он писал несколькими широкими кистями, краска разлеталась густо. Сеанс занимал примерно часа два, а портрет писался почти в рост. Сеанс закончен – овации. Лихо, незаконченно слегка. Но это не единственный пример. Вспомним Франса Халса, незаконченные начатые классические портреты Рубенса. Эта незаконченность культивировалась, чтобы отличаться еще больше от фотографии, которой, кстати, в те времена еще не было и документальность портрета была необходима. Как только появилась фотография, у художников 18 века возникла страшная дилемма – зачем ты существуешь? 

Крамской начинал вообще как ретушер фотографии, потом портреты у него были похожи, на фотографии, а дальше он от этого тоже стал отходить. Так вот Цорн отошел решительно от фотографичности. Кто-то решил придраться и говорит, что вот вы пуговицы не нарисовали. Эта фраза стала классической. А Цорн ответил, что он не портной, а художник. Такой стиль освоили Репин, Серов, Бакст – многие. 

Е. Никифоров: - Как и жанры, которые человечество вырабатывало для описания отдельных ситуаций, историй, объектов. 

Д. Белюкин: - Иногда Серов писал портреты долго, переделывал, но дальше у него был последний сеанс, когда он прописывал по-цорновски широко, это такая была у него хитрость. Она существует в истории искусства. Он убирал следы долгой работы, делал работу легкой. Это существенно для восприятия картины. 

Е. Никифоров: - Что тебя из мирового искусства впечатляло более всего? 

Д. Белюкин: - В разные периоды – разные били увлечения. Был эпизод из 1982-83 годов. Седая древность. При поступлении в мастерскую портрета все наши импрессионистические потуги писать где-то и тянуться за Серовым, Репиным Илья Сергеевич Глазунов жестко пресекал. Мы на новом этапе вернулись к классике, в том числе  в портрете мы стали изучать технологию, гризайль – черно-белую корпусную подготовку, но не просто как фото, а с разделением на теплое и холодное. Полутон всегда был холоднее. Его было проще перевести в цвет лессировкой – тонким слоем живописи. Сначала мы негодовали, на первом курсе я даже собирался уходить из мастерской. Отец меня заставил остаться, сказав, что уйти будет малодушием. Мне поставлена задача, а я, ее не решив, собрался уходить. Отец сказал доделать всё, а потом уже уходить, если потребуется. И всё это мне весьма пригодилось – благодарность отцу и Глазунову. Удивительна техника, когда изучишь ее до конца, когда начинают получаться копии Рембрандта, Рубенса, Тициана. Я замахивался в Эрмитаже копировать их. Там технология лессировок доведена до виртуозности. Мы копировали с 7 утра, потому что при посетителях уже нельзя было этого делать. В некоторых залах можно было отгородиться немного и писать. К нам мало кто подходил, и руководство музея на нас закрывало глаза. Иногда мы до 5 выдерживали эту вахту, а потом шли на пленэр писать портреты людей в саду. Тут многие ломались – на пленэре  совершенно другой язык, всё другое. Прекрасно тоже, но та технология при гризайли не подходит. Рубенс говорил, что белила в тени – яд для живописи. Там только сиена жженая может быть – красноватая краска и именно прозрачная лессировка в тени, а дальше корпусная холодноватая гризайль, то все догматы нарушаются на пленэре, где рефлекс иногда идет зеленый снизу, а иногда серый свет сверху, а иногда вообще не поймешь, каков цвет.  Тут нужно вычистить краски, выдавать новые и писать. Илья Сергеевич меня за любовь к импрессионизму отчитывал. На пленэрах называл королем, и многие были в шоке – раньше Глазунов и за это ругал. Мы владели несколькими жанрами, могли по-разному писать. Это умение осталось на всю жизнь.

Е. Никифоров: - К чему или кому ты в детстве хотел стремиться? 

Д. Белюкин: - Суриков Василий Иванович. Когда малышом я стоял у огромной боярыни Морозовой, думал, дождусь ли я такого? Я торопил это время, когда у меня будет такой же огромный холст, когда я дерзну делать огромную тему. Поразило то, что на картине живые люди, которых почти можно потрогать. Это не просто образ, который не пощупаешь. Это живая жизнь. Мы открываем окно в живой 17 век. И Иванов потрясал. Тогда его эскизы были в запасниках, а этюды его очень любят, они всегда висели. Изучая тему Иванова, нашел, что первые критические слова об Иванове написал Бенуа, который его за картину отругал. Правда, от Бенуа больше гораздо досталось Брюллову, как салонному художнику, который в романтическую область пошел, а уже надо было переходить к классике. А Иванова тот хвалил как предтечу импрессионизма, задолго до Франции. Оказывается, Россия – родина импрессионизма силами Иванова. Просто у него работа тоньше. Импрессионисты могли себе позволить незаконченность, а у Иванова еще и все веточки при тоновом и цветовом решении сбалансированы и нарисованы. Картина не дописана. Трагическая была его жизнь – он устал от картины. По воспоминаниям – картина его мучила, давила. Он хотел потягаться с Брюлловым, но тот умер, и всё кончилось - сверхзадачи нет. 

Е. Никифоров: - Казалось бы – какие соперничества? Тут разные задачи. Гламурный блистательный портрет, картина, которая должна в салоне висеть, она для него и писалась и предназначена, а здесь вдумчивая живопись. 

Д. Белюкин: - Не совсем согласен. «Последний день Помпеи» – вещь, которая предполагалась для музея. Музеи в то время строили. Музей Александра III появился чуть позже, но в любом случае произведения, достойные художников конца 18 – начала 19 века, вывешивались даже в Эрмитаже. Там был отдел русской живописи. Цари собирали того же Венецианова, он был одно время в Эрмитаже. Поэтому картина эта не могла быть повешена дома. А тягаться Иванов хотел! Брюллов, мало кто знает, блестящий художник по росписям. Фактически весь Исаакий - Брюллов и Бруни. Там продуманные образы. На это ушла большая часть жизни Брюллова. Я досадую, что сейчас в Третьяковке висит неудачная картина, которая должна быть в запасниках, брюлловская «Осада Пскова». Эта картина - неудача мастера: там совершенно отсутствует композиция. Мастер трижды кидал в картину сапог и прорывал холст в отчаянии. В картине одни сплошные непопадания. Нелепый монах на маленькой лошаденке, будто на пони. Крестный ход, когда атака и врываются поляки. Какие-то замахи мечом, топором. Некоторая театрализованность умирающих, уместная в «Последнем дне Помпеи», здесь же абсолютно это не работает. Иванов с Брюлловым были соперники. Будучи очень тщеславным, Иванов претендовал на звание первого художника России. И по замыслу, и по началу работы над полотном «Явление Христа народу» на это он и выходил. Но трагедия Иванова в том, что он затянул, картина его уже держала. Интересный тест: как определить, что картина не закончена? Посмотрите на левую часть картины – в отражении вылезающий из воды мальчик - в красном, как это было на этюде, а сама драпировка на нем переписана на белый. Иванов переписывал и устал. Таких нюансов несколько, и все они говорят о том, что картина художника измучила. Трагедия, что он не сделал храм Христа Спасителя. Проект хотели поручить целиком Иванову. Эскизы, которые выставлены в Третьяковке рядом с «Явлением Христа народу», гениальны! С помощью технических средств можно увеличить эскиз и в 10-метровом выражении получить готовый уже храм, шедевр. Судьба не дала ему этого сделать. По приезде он заболел, царь не обратил внимания на картину вообще. Какая уж тут картина – Крымская война идет. Трагедия великого художника, который умер довольно молодым. 

Е. Никифоров: - Ты же тоже трудился над храмом Христа? 

Д. Белюкин: - Нет. В моем послужном списке роспись храма в Новосибирске, я попробовал силы на стене, мне это очень понравилось. Я работал в алтаре, открывал дверку, а за мной подсматривал один прихожанин. Он при храме служил, старичок такой из 19-го века. А я писал в алтаре трех Святителей, потом Моление о Чаше, главный алтарный образ Богородицы с Младенцем, повторяя образ Васнецова. Я выходил из алтаря на обед, так вот старичок кинулся ко мне и поцеловал руку. Я покраснел как рак, отдернул руку. У священника только можно целовать руку. А он говорит, что рука, которая может так нарисовать, имеет благословение Божие. Наверное стоило порасписывать храм для того, чтобы испытать такое понимание и уважение. Но я для себя понял, что надо прикладывать руки там, где ты можешь больше принести проку, пользы. Храмы расписываются прекрасными бригадами. Я расписывал храм в 1988 г. Это был риск – государство было атеистическое, советское. Могли быть репрессии. А сейчас само Министерство обороны строит храм и расписывает. Я искренне желаю удачи тем, кто работает над храмами, но я тогда выбрал другой путь. 

Е. Никифоров: - Ты великолепный мастер не только больших полотен, но и замечательных пейзажей, небольших жанровых картин. Серия «Пушкин» обладает даром непосредственного воздействия. Люди смотрят и получают естественное желание это иметь. Как это возникает? Полотна ведь небольшие. 

Д. Белюкин: - Это про иллюстрации к «Евгению Онегину». Помимо этого у меня есть станковые вещи. Например, зима 1825 года, где Пушкин с лошадкой в заснеженном лесу, не может уехать. Или визит Пушкина в Тригорское к соседям. Серия «Евгений Онегин» мной очень любима, это больше 180 иллюстраций. Я их делал не как иллюстрации к книге, хотя сделаны они по всем законам, за чем жестко следил мой отец, который продумывал макет книги. Это маленькие картины. Будто бы заказ на иллюстрацию получил Федотов или кто-то из учеников Венецианова. Они сделаны тщательно, подробно, могут жить как самостоятельные станковые произведения. Дипломная работа - «Смерть Пушкина». Готовился я, когда музей на Мойке был закрыт на длительную реставрацию, писать я поехал в Михайловское. Там Господь управил так, что я познакомился с Гейченко и был обласкан этим легендарным стариком. Имя это у старшего поколения на слуху. Это человек, восстановивший Пушкиногорье, мыслитель грандиозного размаха, который мечтал не просто сделать заповедник, где три усадьбы, а расширить это, возродить какую-то часть патриархальной России, а потом впервые ввели слово «паломник к Пушкину». Он шаг за шагом отвоёвывал, чтобы колокола Святогорского монастыря звонили. Он имел дар чувствовать, как выглядела та или иная усадьба. После смерти Семена Степановича к 200-летнему юбилею были идеи перекомпоновать музей, провели научные конференции, разные мнения высказали. Победила точка зрения, что Гейченко сделал правильно, что именно так нужно видеть комнату Евпраксии Николаевны Вульф в Тригорском, или именно так выглядел кабинет. У Гейченко был свой личный архив о Пушкине. Он изучал тему сам, начинал же еще до войны в музеях, в Петергофе работал. С тех пор он постоянно поселился в Михайловском, изучая какие-то архивы. Он мне рассказал трагическую историю Оли Калашниковой, дочери управляющего имением, которая родила Пушкину сына. Пушкин заботился о ее судьбе – хлопотал, чтобы она получила дворянство. Этот факт я слышал только от Гейченко, этого легендарного старика, Царствие ему Небесное. Это есть в архивах, но раскроют ли их когда-то – неизвестно. На одном документе он даже подделал подпись Николая I, что, как известно, могло его отправить уже не в Михайловское, а в Сибирь. Подделка такого уровня!? После смерти Пушкина, как известно, царь просматривал архивы, кроме того оплачивал долги Пушкина, оказал помощь семье, которая оказалась в пошатнувшемся материальном положении. Так вот под этой пушкинской подписью государь поставил свою! Я очень хочу верить в эту историю, потому что мне ее рассказал сам Семен Степанович. Чудесный человек! Он любил заваривать крепкий чай, клал ложку с горкой на чашку. Изредка звал меня пить чай, просто выходя на крыльцо дома. У него не было одной руки, так вот он культю прикладывал к руке и кричал: Митька! Иди чай пить! – разносилось повсюду. Я откуда-то через Малинец, через Сороть кричал: Да, Семен Степанович! Незабываемо…

Е. Никифоров: - Хотелось бы поговорить о выставке, которая недавно состоялась. Где большая историческая картина, а где плакат? Такая картина это тоже ведь в некотором смысле политическое высказывание? «Иван Грозный убивает своего сына», например. Где грань между плакатом и картиной?

Д. Белюкин: - Проблема в том, что Министерство культуры не обращает внимания на историческую живопись и картину в целом. Скоро это все вообще отомрет. Даже тем для обсуждения не потребуется. Любое уважающее себя государство должно заказывать картины про свою историю, строить музеи, пристраивать пространства к старым, популяризировать. Ничего этого не делается.

Я уже рассказывал о выставке «Грани Победы». Меня удивила она тем, что мои близкие товарищи, и те, кто помладше, со всей России делают работы на свой страх и риск. Эти работы никто не закупает. Такого не было ни в советское, ни в царское время. Тогда был Третьяков, Александр III, Мамонтов. Была даже конкуренция – кто первый купит. Была дилемма у художников – продать царю или Третьякову. Представляете, какое было счастливое время! Здесь же просто люди делают потому, что не могут не делать. Но эту тенденцию нельзя эксплуатировать. Молодое поколение растет более меркантильное, более нежное, оно не тратится, не поймет – как это работать впустую, когда картина твоя не будет показана зрителю. Выставок мало, мы потеряли ЦДХ, идут пертурбации – всё это в ущерб художникам, изобразительному искусству. Ситуация становится грозной, опасной. Надо бить тревогу, серьезно кого-то из чиновников наказывать. Почему вы не популяризируете историю? Почему вы считаете, что только кино и ТВ главные? 

Е. Никифоров: - Заказчика нет. Им должно быть государство. Чиновники как раз это понимать должны. Но уровень самих сотрудников Министерства культуры таков, что у них этого в голове даже нет. Крупные мысли там просто не живут. Причина – зарплаты в министерстве. 30 тысяч это зарплата министерского работника. Так поступать нельзя, люди же не могут работать вот так.

Перед тем, как закончить нашу встречу, хочу вспомнить всё же одну из работ выставки «Парад Победы». Грандиозная картина. Ей одной можно посвятить передачу. Картина вызывает и просто чувство патриотизма, а с другой стороны эстетически возвышает душу. Какова судьба картины? 

Д. Белюкин: - Это та картина, которую я писал на свой страх и риск. У нее нет заказчика, места дислокации, скорее всего, я размещу ее либо в Музее ВС или в музее на Поклонной горе. Такой же договор на экспонирование. Меня это не смущает, что она не куплена. Я рад, что она есть. Шла работа мучительно, долго, я ее переписывал, из одной работы, обрезав ее по краям, я сделал триптих спустя 5 лет, 4 года она отстаивалась - драматическая история. Программная для меня работа. Жалею немного, что чуть-чуть опоздал с этой картиной. Она о нашей победе, о нашем единении, всего СССР.

Е. Никифоров: - Думаю, что ты не опоздал. Вечное полотно. Чисто политически получилось так, что единственное, что объединяет нашу гигантскую страну – символ Победы. Поэтому здесь, пока нам другого единства не предложено, эта картина будет работать на нашу единую Святую Русь. В картине всё - театр, драматизм, взаимодействие между персонажами, причем срежиссированное. Кандидатская или докторская по истории – не меньше! Реалии, которые там запечатлены, удивительны. Нет ни одной непродуманной мелочи, неправильно повешенной награды, форма – историческая точность каждого персонажа. 

Д. Белюкин: - Сейчас картина вернулась на хранение в студию Грекова, ждет следующей выставки или дислокации в музее. Грядет интересная выставка. 6 июня на Красной площади запланировано мероприятие со спектаклем Александра Владимировича Кибовского, главного куратора моей серии «Дуэль», которую я делал недавно. Для масштаба Красной площади маленькая камерная живопись проиграет, конечно. Как ее там носить, показывать? Будет это отсканировано и на огромных 60-метровых экранах будет показано с рассказом Кибовского. Это его давняя мечта – есть точные изображения того, как происходила дуэль. От первого шага встречи Пушкина и Данзаса у кондитерской Вольфа и Беранже и до народа на Мойке после смерти Пушкина. 

Е. Никифоров: - Какое счастье, что у нас есть замечательные продюсеры, как Кибовский, образованнейший человек, талантливый, который понимает, чем занимается, к чему приставлен, он хранитель искусства, смыслов нашего народного существования!