Смертная казнь: аргументы против эмоций

Недавнее выступление митрополита Илариона — в котором он высказался против возобновления смертной казни — оказалось в противофазе с волной общественных настроений, вызванных зверским убийством пятилетней девочки двумя педофилами. Смертная казнь — один из тех вопросов, который волнует и разделяет общество, и часто для политика пообещать вернуть эту меру наказания — хороший способ привлечь к себе симпатии избирателей. Многие люди охотно проголосовали бы за казнь злодеев — что, с одной стороны, эмоционально понятно, с другой — было бы большой ошибкой.

В конце декабря на сайте Конституционного суда РФ была опубликована книга его председателя Валерия Зорькина «Конституционное правосудие: процедура и смысл», где он допустил отмену моратория на смертную казнь в России.

Это вызвало дискуссию, в которую внес свой вклад владыка Иларион: «Я думаю, что нам не надо возвращаться к тому, что было в прошлом, и возобновлять институт смертной казни, поскольку этот институт не приведет ни к уменьшению числа преступлений, ни к каким-либо вообще позитивным сдвигам в общественном сознании»

Кроме того, как он отметил, нельзя забывать о тех «чудовищных преступлениях», которые были совершены в стране в двадцатые-тридцатые годы прошлого века. «Я не думаю, что нам к этому нужно возвращаться, хотя бы ради памяти тех, кто стали безвинными жертвами маховика сталинских репрессий»

Всегда возможны ошибки и неправосудные приговоры:

«Сама наша печальная история с массовыми казнями, а потом реабилитациями, мне кажется, должна нас научить, что мы не должны повторять этих ошибок»

Выступать с аргументами против эмоций всегда трудно — и тут владыка Иларион находится в заведомо проигрышном положении — но надо признать, что он прав. Пожизненное заключение для тяжких злодеев — и педофилов в частности — может быть уместной и необходимой мерой. Смертная казнь — нет. И нам стоит подробно объяснить, почему.

Прежде всего, стоит признать всю мощь эмоционального давления, стоящего за смертную казнь. Родители (и их невозможно в этом упрекать), хотят, чтобы педофилы, особенно педофилы-убийцы, были быстро закопаны на достаточно безопасной глубине. Все мы испытываем ярость и гнев по отношению к выродкам — убийство убийству рознь, если дурака, который ткнул собутыльника ножом, еще можно пожалеть, то изнасилование и убийство ребенка вызывает те чувства, которые побуждали людей где-нибудь в XVI веке желать, чтобы злодеи не просто умерли, а умерли, воя и корчась, прочувствовав всю силу ненависти, которую они навлекли на себя своими деяниями.

Люди встревоженные требуют безопасности, а возмущенные — справедливой кары вопиющему, нестерпимому злу.

Но эмоции, совершенно понятные на уровне отдельных людей, не могут быть основанием для действий на уровне государства. Потому что смертная казнь сделает наше общество и менее безопасным, и менее справедливым.

Прежде всего, стоит заметить, что мораторий на смертную казнь существует не в интересах преступников — а в интересах законопослушных граждан, которые могут стать жертвами клеветы, судебной ошибки, или коррупции. Есть достаточно примеров того, как люди садятся на огромные сроки за тяжкие преступления, которых они не совершали — и в нашей стране, и в других странах. На вас самого может пасть ложное обвинение — и никто не может быть уверен. что не станет жертвой неблагоприятного стечения обстоятельств, ошибки или намеренной фальсификации.

Недавно на Алтае, например, произошел характерный случай — родственники обвинили пожилого человека в педофилии, чтобы завладеть его домом. Клеветников в итоге погубило то, что они недостаточно тщательно согласовали легенду и были настолько тупы, что обсуждали свои планы в мессенджерах — а следствие потом добралось до этой переписки.

Но не все истории подобного рода кончаются хорошо.

Когда человек оказался в тюрьме, он — как и его друзья и родственники на воле — могут писать во все инстанции, требовать пересмотра дела и добиваться справедливости. Человек, казненный за чужое злодеяние, лежит в земле и претензий не высказывает — что чрезвычайно удобно для клеветников или коррупционеров. Более того, в ситуации, когда человек казнен за чужое убийство, настоящий убийца расхаживает на воле и угрожает новым жертвам.

Яростный порыв поскорее убить и закопать обвиняемого в тяжком злодеянии понятен — но это сделает наши города менее, а не более безопасными.

Требование, чтобы зло было должным образом наказано, и тяжкое зло понесло кару достаточно суровую, тоже понятно. Но, как уже сказано, не существует безупречной и безошибочной судебной системы. Сегодня смерти предадут несомненного злодея, завтра — невинно оклеветанного человека.

Да и пожизненное заключение трудно назвать чем-то мягким и снисходительным. Звук тюремных ворот, которые закрываются за осужденным навсегда, может быть страшнее, чем звук выстрела — который он уже не услышит. Просыпаться из дня в день в тюрьме и помнить, что привело его в эти стены, из которых он уже не выйдет — это едва ли более мягкая кара злодею, чем мгновенная смерть.

Важен и другой аспект смертной казни, на который обращает внимание владыка Иларион. Предоставление государству права лишать жизни своих граждан — не вооруженных бандитов в процессе перестрелки, а именно людей обезоруженных и находящихся под стражей — вызывает вопрос о том, насколько широко это право начнет применяться. Казнь одного человека — хотя бы и чудовищного злодея, дыхание которого оскверняет воздух, прорывает плотину. Теперь заключенному можно всадить пулю в затылок — или умертвить его как-то иначе.

В этом отношении важно, является ли казнь древним установлением, которое постепенно сходит на нет, как оно сходит на нет в странах, где она еще существует — или ее возобновляют после перерыва. Во втором случае неизбежно возникает «эффект прорыва» — уже было нельзя, но теперь можно.

И тут, как справедливо указывает митрополит Иларион, важно помнить, о том, что самым серийным убийцей из всех в нашей не столь давней истории было государство. Почти каждый день в нашем церковном календаре мы видим имена новомучеников — клириков, монахов и благочестивых мирян, которые были облыжно обвинены в различных антигосударственных преступлениях и казнены. Смертная казнь была одним из инструментов атеистической диктатуры, к которому она охотно прибегала для уничтожения Церкви.

Но не только Церкви — множество людей вполне мировоззренчески индифферентных, которые вообще не думали как-либо бросать вызов господствующей идеологии, были истреблены.

Немало и самых ревностных коммунистов, горячо преданных партии и вождю, были ложно обвинены и казнены. Их смерть была особенно горькой — с письмами «товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка» и запоздалым осознанием, что Партия, в которую они так верили — «Партия — единственное, что мне не изменит!» — их предала.

Можно горячо выступать за смертную казнь для других — а потом оказаться в ситуации мучительного недоумения: «а меня-то за что?»

Конечно, эта эпоха тирании и беззакония осталась давно позади. Но зло не возвращается в нашу жизнь не потому, что не хочет — оно всегда хочет — а потому что люди, все же, учитывают уроки прошлого. Один из этих уроков состоит в важности предохранителей. И один из таких предохранителей — мораторий на смертную казнь.

Тяжкие преступления — особенно преступления против детей — вызывают ярость и гнев. Нельзя сказать, что это переживание неверно. Зло заслуживает над собой праведного суда и кары. Но как христиане, вы верим, что окончательная справедливость совершится не нами. Мы все предстанем на суд Божий; никто во всем мироздании не избежит его.

Суд одних людей над другими, являясь делом необходимым, и даже, как пишет Апостол, богоустановленным (Рим.13), обладает своими границами. Миссия государства — обезвредить злодеев; изолировать их так, чтобы они больше никому не причинили вреда. Окончательное воздаяние принадлежит Богу — и мы можем не сомневаться, что оно совершится.