Перейти к основному содержанию

21:56 28.03.2024

Ночная исповедь 

13.12.2021 13:10:07

Май 1937 г.

Раннее утро в маленьком бревенчатом доме на бывшей Нижегородской улице, по-новому называвшейся Воровского, в народе переиначенной на Воровскую, началось с тревоги. Обитателей его поднял на рассвете не слишком громкий, но долгий и настойчивый стук в дверь.

— На вас лица нет, отец Алексей! Что с вами?

— Простите… Простите, Елизавета Васильевна. И вы, отец Павел. Ради Бога… Мне бы немного передохнуть. Посижу у вас…

Отец Алексей почти упал на лавку в передней, точно подкосило ноги.

— Вас вызывали в НКВД? Вы от них? — уверенно предположил отец Павел Устюжин, настоятель Благовещенского собора. — Боже, что они там с вами вытворяли?..

— Нет, на этот раз не от них, — замотал головой отец Алексей. Квартирная хозяйка отца Павла щупала его лоб, пытаясь определить причину болезненного состояния внезапного гостя. — Благодарю вас, Елизавета Васильевна, я не болен.

— Вас трясет, как в лихорадке, батюшка. Пойду-ка поставлю чайник. — Почтенных лет женщина оставила их вдвоем, догадавшись, что объяснения не предназначены для ее ушей.

Отец Алексей поднял руки и посмотрел на мелко дрожавшие кисти. Лицо священника было изжелта-бледным, с залегшей вокруг глаз темной синевой. Он казался смертельно утомленным, выжатым досуха.

— Давайте ко мне наверх, отче. Я помогу.

Отец Павел почти взвалил гостя на себя и повел по лестнице на второй этаж. Комната, в которой он жил, обставлена была скромно: кровать, крохотный шкафчик для одежды и книг, столик с табуретом. На смятую постель он быстро набросил покрывало и усадил отца Алексея. Налил из графина воды в стакан.

— Теперь рассказывайте.

Выпив до дна, отец Алексей заговорил:

— Я принимал исповедь умирающего. — Он стал расстегивать телогрейку, под которой висела на груди холщовая сумка со священническим инвентарем. — За двенадцать лет практики в сане я никогда не слышал такого… Никогда не сталкивался с подобным… А ведь бывало всякое… Но такого ужаса… Как я вытерпел это, не понимаю… Я чувствовал, как волосы на голове шевелятся, да, в буквальном смысле… Сознаюсь, в иные минуты мне хотелось придушить его… Накинуть подушку ему на голову и… покончить с этим кошмаром. — Он точно сам исповедовался отцу Павлу в тяжком грехе. — Видит Бог, я не должен был принимать эту исповедь… я оказался слишком слаб для такого… такого опыта.

— Кого вы исповедовали? — Казалось, хозяин комнатки обескуражен. — Я, понимаете, отче, тоже впервые слышу, чтобы священнику хотелось задушить кающегося грешника. Это, должно быть, что-то невероятное… за гранью?

— Вам доводилось принимать исповедь у коммуниста? — Отец Алексей говорил тихим голосом, в котором еще слышались отзвуки пережитого потрясения. — Здесь именно тот невероятный случай. Каким чрезвычайным воздействием Господь достучался до этой почерневшей, обугленной души, одному Ему ведомо. Но кроме ужасов, которые этот человек из себя вытаскивал, я увидел на нем поистине безбрежную, безграничную милость Божью. Он был по плечи, по шею в аду и должен был, по логике вещей, уйти туда целиком. Но Христос протянул ему руку и вытащил…

— Славен Господь! — с живым чувством откликнулся отец Павел. — Хоть это было весьма тяжело для вас, отче, но какое утешение всем нам в этой истории.

— Одна капля еще не дождь, — качнул головой отец Алексей. — Один проблеск солнца не делает погоды… Но теперь вы понимаете, почему я пришел к вам. Я не мог возвращаться домой в таком состоянии, перепугал бы жену и детей.

— Вы не нарушите тайну исповеди, если поведаете мне в двух словах, что вас так измучило.

После недолгих размышлений и колебаний гость стал рассказывать.

— Только в лагере смерти под Холмогорами я слышал подобное. О зверствах, которые творились в гражданскую войну. Об этом вполголоса говорили пленные белые офицеры, воевавшие на юге. Как красные зачищали казачьи станицы. Хотя… я не только слышал, но и видел. Летом двадцатого года в лагерь привезли большую партию офицеров-кубанцев. Около шести тысяч. В течение месяца их партиями сажали на баржу и отправляли вверх по Двине. Возвращалась баржа всегда пустая. С кровью на полу и стенках, с ошметками мозгов. А в щелях между досками — прощальные записки, которые второпях писали эти несчастные. То, что мы с вами, отец Павел, наблюдали в Вишерском лагере, по сравнению с этим — образец гуманизма. В Вишлаге людей отправляли на тот свет естественным, так сказать, способом… Коммунист, которого я исповедовал, служил в карательном отряде. Вы бы слышали, с какой нечеловеческой точностью он перечислял своих жертв, словно они записаны у него в бухгалтерской книге. Казачьи жены, мальчики старше двенадцати лет, старики, священники… Он не просто рассказывал. Он в самом деле каялся, страшился унести эту гору преступлений с собой в могилу. В этом у меня не было сомнений. Где-то через час от начала исповеди его затрясло. Так сильно, что тело подымалось на постели, его будто подбрасывало кверху. Лицо сделалось жутким, черты исказились. Я не знаю, что для меня оказалось страшнее, — сама исповедь или вот это. Я приложил к его голове крест и читал молитвы, пока беснование не прошло. Когда он выговорился, я отпустил ему грехи и дал причастие. Но… когда я произносил слова разрешительной молитвы, что-то мучило меня. Мне ясно представлялось, что я не должен этого делать, грехи этого человека слишком велики и не мне их отпускать…

— Вы все сделали верно, отче. — Отец Павел, присевший было на табурет, поднялся на стук в дверь. Квартирная хозяйка принесла горячий чайник с чашками. Приняв у нее поднос, он предложил гостю: — А не выпить ли нам по чарочке? Вам, как вижу, сегодня не служить. И мне нет, не мой черед.

Он вышел на лестницу, пошептался с Елизаветой Васильевной. Через несколько минут оба священника уже попивали душистый чай из травяной смеси с добавкой вишневой настойки, которую хранила в своих домашних запасах почтенная женщина.

— Завидую я вам, отец Алексей. По-хорошему завидую. С семьей живете, с супругой и детьми. Умом понимаю, что рискуете, подвергаете их тяжким испытаниям, и на словах бы советовал вам разъехаться с ними для вашего же спокойствия. А в душе завидую вашему семейному уюту. Сам не увидел, как взрослели сыновья: лагерь, потом я уехал в Муром, Клавдия с детьми осталась во Владимире. Теперь оба сына в Москве, сделались настоящими заводскими пролетариями… — Отец Павел сбился с задушевной интонации и слегка нахмурился. — Семья в теперешнее время — великое сокровище, которое нужно беречь от чужих глаз. А пуще всего — от властей предержащих. Только в семье еще можно отдохнуть от нашей страшноватой советской действительности. В семье да в храме. Но мы вынуждены бежать от своих домашних, чтобы защитить их. А храмов у нас скоро не останется. Будем служить в лесу, среди березок и сосенок. Оставят в столице один какой-нибудь — как ширму для показа иностранцам. Во Владимире уже нет ни единого действующего храма. Моя Клавдя с младшими детьми осиротели без церковной службы… Вот кстати! Древний Владимир может лишиться даже своего имени. Наши власти хотят переименовать его в честь первого секретаря горьковского обкома Кагановича. Как вам это нравится?

— Плохие новости от ваших? — скорее почувствовал неладное, чем догадался отец Алексей.

— В апреле арестовали старшего сына. — Отец Павел, скрывая печаль, занялся чаем: наполнил заново чашки и плеснул в каждую по капельке рубиновой настойки. — Клавдия думает, на Сергея донесли. Кто-то узнал, что его отец священник. Сокрытия подобных фактов в анкете советское государство не прощает. А может быть, он неосторожно сказал что-нибудь. Бедный мой мальчик…

— Меня, по-видимому, тоже скоро арестуют. — Отец Алексей коротко поведал о недавнем вызове в НКВД.

— Да, снова подбираются к нам, — рассеянно покивал отец Павел. — Через сыновей, через прихожан… Этот тарантул не выпустит нас из своих жвал. Всех нас время от времени таскают в заведение имени безумного Железного Феликса. Стращают, нащупывают слабые места… Не поддавайтесь им, отче. Может быть, не арестуют, а вот сломать, заставить сделаться предателем, секретным сотрудником, как они это называют, — очень могут.

— А знаете, отец Павел, по вопросам, которые задавал чекист, по его осведомленности я понял, что кто-то доносит на меня. Им известны подробности, которые звучали только в узком кругу…

— У вас кто-то конкретно на подозрении?

— Возможно… Возможно, я ошибаюсь… но грешу на моего дьякона Крапивницкого.

— Я немедленно сообщу отцу благочинному.

— Нет, прошу вас, отец Павел, не делайте поспешных шагов, — взволновался отец Алексей. — Если я ошибся, пострадает невиновный. Но если меня все же арестуют… я бы хотел, чтобы вы, как старый друг, кое-что сделали для меня… для моей семьи, точнее.

— Все, что в моих силах.

— Меня тревожит мой сын Михаил. Он очень замкнут и ничего не говорит, что происходит с ним. Я вижу: он что-то копит в себе, сторонится меня… в храме бывает все реже. Прошу вас, отче, приглядите за ним… Мне кажется, я что-то упустил в мальчике. Советская школа с ее комсомолией прямо сейчас перемалывает его душу, и я ничего уже не успею изменить, вернуть его доверие…

— Наши дети — наша боль, — тяжело вздохнул отец Павел.

— Вы слышали об антисоветских листовках в городе? — вдруг сменил тему отец Алексей. — Похоже, хулиганят подростки. У нас в селе тоже появлялась парочка таких, на колхозном правлении и на клубе, бывшей церкви. Я спрашивал своих младших, не замешаны ли они в этом. Не признались, и я им верю. Однако чьи бы то ни были дети, они затеяли опасное дело. Для них это, вероятно, игра в подпольщиков. Но чекисты непременно раздуют из этого «заговор» и назначат ему взрослых руководителей.

— Имея опыт знакомства с обычаями советской тайной полиции, ни капли в этом не сомневаюсь.

Тяжесть, заполнившая душу отца Алексея этой ночью, как расплавленный металл — форму для отливки, понемногу рассеивалась. Отставив пустую чашку, он засмотрелся в окно. На город надвигался дождь, раскатисто погромыхивала далекая гроза. Темные набухшие тучи перевернулись в его сознании, разлившись свинцовыми водами Северной Двины. По реке тарахтела мотором, возвращаясь, пустая баржа с записками в щелях…

Дорогие братья и сестры! Мы существуем исключительно на ваши пожертвования. Поддержите нас! Перевод картой:

Другие способы платежа:      

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и абзацы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Простите, это проверка, что вы человек, а не робот.
19 + 1 =
Solve this simple math problem and enter the result. E.g. for 1+3, enter 4.
Рейтинг@Mail.ru Яндекс тИЦКаталог Православное Христианство.Ру Электронное периодическое издание «Радонеж.ру» Свидетельство о регистрации от 12.02.2009 Эл № ФС 77-35297 выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Копирование материалов сайта возможно только с указанием адреса источника 2016 © «Радонеж.ру» Адрес: 115326, г. Москва, ул. Пятницкая, д. 25 Тел.: (495) 772 79 61, тел./факс: (495) 959 44 45 E-mail: [email protected]

Дорогие братья и сестры, радио и газета «Радонеж» существуют исключительно благодаря вашей поддержке! Помощь

-
+