Русская философия в современной повестке

Слушать: https://radonezh.ru/radio/2024/04/15/22-02
Смотреть: https://youtu.be/zCL7vSSeqBg

Е. Никифоров: - Здравствуйте, дорогие братья и сестры! В эфире Радио «Радонеж». У нас в гостях Борис Вадимович Межуев, доцент философского факультета МГУ. За год, который Вы уже у нас не были, случилось многое, много сделано. Вы прекрасный академический философ, специалист по Соловьеву, Трубецким, знаете самую любимую мою часть философии, наших национальных гениев по стилю, по уму, по выражению мысли.

Б. Межуев: - Если говорить о суверенитете в области мысли, философии, духа, то лучшим свидетельством наличия такого суверенитета является наличие национальной школы философии, школы мысли. Можно точно говорить об одной полноценной школе, сложившейся в русской философии, – школе Трубецких и Соловьева, школе «философии  всеединства». Я это для себя называю школой Московского университета. Есть глубокая связь между университетом и этим направлением философии. Неслучайно именно здесь, в этом московском локусе, философия всеединства возникла и процветала. Есть глубокая неслучайность, что совсем недалеко располагался духовный центр русского православия — Троице-Сергиева Лавра. Но в то же время на естественных факультетах с 1860-х царствовал дарвинизм. Необходимо было преодоление разрыва между естественнонаучными факультетами и, условно говоря, Духовной академией. Задача состояла в том, чтобы создать синтетическую философию, которая не нарушала бы свободное академическое исследование природы и общества, а, с другой стороны,  не противоречила бы  православному вероучению. В этом и состояла задача кафедры философии историко-филологического факультета Московского университета и возникшей здесь школы «философии всеединства».

Е. Никифоров: - Формулировалась эта задача?

Б. Межуев: - Очень откровенно и определенно. Первым, кто ее в последовательном варианте сформулировал, был, по сути, первый преподаватель философии Памфил Данилович Юркевич, выпускник Киевской духовной академии, которого Михаил Никифорович Катков заметил после того, когда Юркевич не побоялся вступить в спор с Чернышевским, с его знаменитой статьей «Антропологический принцип в философии», по сути дела, с манифестом естественно-научного материализма. Катков был великий человек именно как культурный организатор, как противник нигилизма 1860-х и как победитель нигилистических 1860-х.

Е. Никифоров: - Сразу зацепляет меня Чернышевский. Боже мой, неужели такой авторитет? Он же ничтожный мыслитель...

Б. Межуев: - Ничтожный как теоретический философ, однако, суперпопулярный в левых кругах того времени. Популярный тогда журнал «Современник» опубликовал его статью «Антропологический принцип в философии» в 1861 году, и этот текст стал своего рода манифестом нового направления. И поскольку философия была к тому времени отменена, никто на это не мог возразить, внятных аргументов не находилось. Тогда же был расцвет научной физиологии, гремело имя Сеченова, выражение «рефлексы головного мозга», казалось, объясняли все поведение человека.  Философию же просто отменили в университете в 1850-х годах, когда министр народного просвещения сказал, что польза от нее сомнительна, а вред очевиден. И когда стало ясно, что нигилизм нужно как-то опровергать, в светских кругах не нашлось подготовленного человека, который мог бы со знанием дела оспорить материалистические идеи Чернышевского и его последователей. Кто все же продолжал готовить тогда философов? Только Духовные академии. И вот одна из этих академий — Киевская духовная академия - произвела на свет выдающегося полемиста, образованного человека, хотя редко пишущего, но пишущего прекрасно. Он не побоялся бросить вызов главному властителю дум того времени — Чернышевскому. И Катков затребовал его в Москву на воскрешенную в университете кафедру философии. И вот он стал преподавателем философии на этой кафедре и в 1866 году в своей речи «Разум по учению Платона и опыт по учению Канта» он поставил задачу создать синтетическую философию, исходящую из некоего универсального знания, объединяющего различные факультеты университета. 25 января, в Татьянин день, он сказал, что если университет хочет быть университетом, а не просто специализированным институтом, то надо найти философию, которая поможет соединить и примирить религию и науку. И Вл. Соловьев, когда он короткое время был преемником Юркевича на кафедре философии университета, он развивал этот завет своего учителя. Кн. Сергей Трубецкой и Лопатин, профессора Московского университета, попытались продолжить дело Вл. Соловьева, отказавшись от мистических учений, которые они считали несовместимыми с православием. Нужно было найти синтез между наукой и религией. Один путь предлагала философия всеединства, другой — традиционное для консервативного просвещения лейбницианство. В Московском университете это лейбницианское направение представлял Лев Михайлович Лопатин. Братья Трубецкие как раз продолжали дело Соловьева. Один из братьев, Евгений Николаевич Трубецкой, в своей книге «Миросозерцание Вл. С. Соловьева»,  продолжая Вл. Соловьева, по сути, преодолевал его, пытаясь избавиться от увлечений, иллюзий, которые он считал не вполне ортодоксальными.

Е. Никифоров: - Соловьев – живой философ, он этим жил, Сковорода такой русский. Уровнем более высокий, конечно. Странствующий такой философ. Умер на диванчике в имении Трубецких в Узком в Москве. Скромный человек. Не любить его было невозможно. Человек, живший Богом, по-своему, как он мог неформально, не схоластически, поклонялся единому Богу, как только мог вместить себя в рамки ортодоксии. Такого типа характер людей нельзя вместить в жесткие рамки, он был поэтом философии.

Б. Межуев: - Я хотел бы обратить внимание на один важный момент биографии Вл. Соловьева. Почему в самом начале 1877 года Вл. Соловьев покинул Московский университет? В начале 1877 году философ покинул университет навсегда, хотя в тот момент ректором еще был его отец, знаменитый историк Сергей Михайлович Соловьев.  Вл. Соловьев  в то время очень сблизился с Катковым. Катков ему, очевидно, протежировал. Докторская диссертация Вл. Соловьева, казалось бы, на абсолютно отвлечённую тему - «Критика отвлечённых начал» публиковалась на страницах популярнейшего журнала Каткова - «Русский вестник». Трудно представить сегодня  философскую диссертацию в журнале «Новый мир». Невозможный уровень! И потом книга публиковалась из номера в номер, параллельно с «Братьями Карамазовыми» Достоевского в «Русском вестнике». И в это время Катков сильно увлечен двумя вещами. С одной стороны, идеей славянского освободительного движения. Начинается сербское восстание в 1874 году, потом болгарское в 1877. Катков, как и другая консервативная печать, выступает за активное участие России в этом процессе, и Соловьев очень этому сочувствует. С другой стороны, Катков начинает атаку на либеральные реформы 1860-х годов. В частности его правая рука, Николай Алексеевич Любимов, профессор математики, выступает за пересмотр либерального университетского устава 1863 года. Любимову объявляют бойкот либеральные преподаватели университета. Вл. Соловьев, единственный из преподавателей, отказывается участвовать в этом бойкоте. Не потому, что он так сочувствует консервативному уставу, который потом был принят в 1884 году, но потому, что для него сам этот вопрос кажется маловажным на фоне разворачивающихся событий на Балканах, за которыми маячат какие-то глобальные эсхатологические перспективы. Ему кажется, что славянское освобождение и участие в этом России, объединение славянства, это будет объединение Востока и Запада и примирение Церквей, воскрешение вселенского христианства.

Е. Никифоров: - Повесть об антихристе об этом?

Б. Межуев: - Это будет написано намного позже, в 1900 году, а мы пока  говорим о 1877. Речь о его ранних эсхатологических позитивных ожиданиях, когда он чаял, что вот христианство обретет наконец свою разумную форму, и новый христианский синтез преобразит землю чуть не до трансформации физической природы. Такой эсхатологический утопизм... Он его связывал с пробуждением и объединением славянства. Какие там уставы университета? Для него это были совершенно маловажные вещи, чисто корпоративные вопроса. Итак,  ради союза с Катковым Вл. Соловьев поехал на фронт русско-турецкой войны в качестве военного корреспондента, но в этом качестве он оказался, мягко говоря, очень неудачлив. Долго в этом качестве он не продержался. И тут случилась еще более драматическая история, которая многое объясняет в жизни Вл. Соловьева. Сергей Михайлович, как ректор университета, разумеется, не слишком хорошо относился к пересмотру устава университета. Любимов написал в Министерство, что преподаватели находятся в оппозиции к власти. Соловьева снимают с ректорства, он продолжает читать лекции последние два года своей жизни, но уже как частный профессор. Высказывалось мнение, что это привело к его ранней кончине. Для Вл. Соловьева происходит психологический слом. С одной стороны, Берлинский конгресс, своего рода Минские соглашения того времени. Ощущение, что Славянская весна завершилась, толком не начавшись. А, с другой стороны, смерть отца, за которую Вл. Соловьев хотя бы частично не мог не чувствовать свою вину.  Он переживал, что ушел в правый лагерь, не подумав, как это отразится на состоянии отца. Отец имел болезнь печени, но события, связанные с работой, разумеется, ускорили его уход.

Е. Никифоров: - Это никак не пришьёшь к психосоматическим заболеваниям... Оба они, отец и сын, нашли упокоение на Новодевичьем кладбище в монастыре. И этот невероятно красивый крест, который встречают все идущие к собору, был снесен большевиками, а восстановлен «Радонежем». Мы лет 30 уже назад восстановили крест, нашли этот камень редчайший, который должен был все это выдержать. Стоит до сих пор. Мы хотели восстановить надгробие Владимира Соловьева, увы, не удалось. Он был ортодоксален весьма, завещал поставить на своей могиле голубец. Первый деревянный, он уже давно истлел. Когда мы пытались доказать историческому музею, что ничего такого в голубце нет и надо делать, не смогли.

Б. Межуев: - С этим крестом была целая история. В начале XX века возникло в Петербурге некое Соловьевское общество, причем довольно консервативное. Во главе этого общества стоял князь Алексей Дмитриевич Оболенский, бывший обер-прокурора Св. Синода. Он заказал белый мраморный крест. Его вроде бы создал скульптор Леонид Шервуд. Однако возведению этого креста помешала сестра философа Поликсена, которая запретила ставить этот крест. Поликсена входила в круг Мережковского, то есть принадлежала к этому своего рода полуэсеровскому сообществу. И они посчитали, что  по политическим причинам память Вл. Соловьева нельзя увековечить крестом из рук такого консервативного общества. Да, это были не крайние консерваторы, скорее центристы, но все же гораздо они стояли на гораздо более правых позициях, чем круг Мережковских. В силу этих разногласий крест та ки не был воздвигнут. Он был создан, стоял в квартире Оболенского, и  из-за позиции сестры так и не удалось поставить его на место упокоения. Она была не единственной его сестрой, но ее позиция странным образом оказалась решающей. Впоследствии она тоже была на Новодевичьем похоронена.

Е. Никифоров: - Потом поразительным варварским образом соседнее надгробие было разбито надвое, одна часть досталась Поликсене, а вторая – нашему Владимиру Сергеевичу. Это всё очень интересно. Я и не знал об этом ничего.

Б. Межуев: - Было бы интересно найти хотя бы чертеж памятника, который делал Шервуд. Хотя в архивах я не встречал, встречал описания в мемуарах. Об этом написано в моей статье про петербургское общество на сайте «Русская истина», который продолжает выходить под моим редакторством. По поводу полемики вокруг памятника там тоже сказано. Так что вокруг наследия Вл. Соловьева шел серьезный спор. Так это происходит и сейчас и по поводу Вл. Соловьева, и по поводу Трубецких. Идут разные дискуссии. Все это были люди ищущие, противоречивые. Отец Георгий Флоровский сказал, что Владимир Соловьев хотел делать церковный синтез из нецерковных элементов.

Е. Никифоров: - Как нынешний Дугин. Человек особого дарования, другой человек по образованию, и среды другой. Но этот синкретизм странный, который он предлагает нашей публике, и это съедается! Поражаюсь невежеству властвующей элиты, которая просто не

понимает, с чем имеет дело. Она, наверное, просто не читает его книжки. Там казусы жуткие. Слияние суфизма с православием, странный такой синтез.

Б. Межуев: - Там индуизм тоже примешан.

Е. Никифоров: - Оккультные тенденции эти у него с юности присутствуют. Человек он стал более взрослый, его перо - бойким, видимо публицистика патриотическая затмевает все крупные недостатки, которые у него есть. Прочесть его труды невозможно в отличие от работ Соловьева и Трубецких, которые обладали великолепным стилем и умением сложное выразить простым доступным языком.

Б. Межуев: - Способность говорить сложные философские простым языком – отличительная способность Соловьева. Мало кто может с ним сравниться в этом. Юркевич тоже писал хорошо и глубоко, но все-таки более для специалистов. Лопатин прекрасно писал по философским темам, но это тоже академический язык. А Соловьев писал, как говорится, «на кончике пера». Почитайте его статьи в "Брокгаузе и Эфроне". Так ясно никто не излагал на русском языке ни Канта, ни Гегеля, ни Огюста Конта. Ярко писать на философские темы – редкий талант. Такая способность ясно излагать мысли... Пиама Павловна Гайденко так писала уже в поколении шестидесятников. У восьмидесятников — Карен Араевич Свасьян в ранних своих работах. А в нашем уже, пожалуй, и никто.

Е. Никифоров: - Сама эта философ слишком великая фигура, настоящий русский философ, обаятельный человек.

Б. Межуев: - Это утерянная способность. Одна из вещей, который меня раздражают в нашей современной философии, - нарочитая сложность языка, не скрывающая при этом сложность мысли. Усложнить язык, когда мысль очень простая, но надо прикрыть ее словесным цветением. К Дугину это как раз в меньшей степени относится. Его главное достоинство - публицистический стиль. Он как раз пишет очень просто, сейчас уже слишком просто — каким-то языком плаката.  Он все-таки политический публицист в большей степени. И свойство этой простоты изложения было утрачено в философии.  Шпет, например, – это уже более тяжелый стиль, нарочито сложный, тягучий, хотя и насыщенный смыслом, безусловно. Русская эмиграция создала почти гениальную философско-публицистическую публицистику — Федотов, Чижевский, Вейдле. Но это все-таки не язык философии, это язык философской публицистики. Конечно, демаркационную линию между ними провести не так просто, поскольку сейчас политические вопросы выходят на первый план, политика есть то, что сейчас определяет наше мировоззрение. Философия – чаще всего есть рефлексия по поводу политического мировоззрения. Попытка выявить объективное основание своего мировоззренческого выбора.

Е. Никифоров: - Об этом и хотелось поговорить с философом, который такой не просто по должности, но который живет в этой мудрости, которому она нравится. Наши русские философы мыслили масштабно, глобально. Соловьёв пытался объединить запад и восток – не меньше. Сейчас есть желание осмыслить, что происходит. Вы были долгое время редактором интернет портала True America. Глубоко знаете американскую проблематику. Глобализм, который сейчас есть, американский? Ведь глобализм разный. Христианство в своем роде тоже глобализм. Мы хотели бы, чтобы все были православными. Но американцы имеют свой глобализм, в частности глобализм Байдена. Они предлагают продукт, который нас всех вводит в недоумение. Как это такое может быть? Новым языком, с изменением все понятий, фундаментальных понятий нашей жизни.

Б. Межуев: - Глобализм действительно разный. Байден пришел к своему сроку с сильно изменившейся позицией. Он много сделал в свое время для того, чтобы принять Китай во Всемирную организацию. Он был настроен заметно прокитайски. Даже еще в 2020 году он писал о том, что не надо Китай отталкивать. И вдруг с ним что-то происходит, и он приходит к выводу, что политика сдерживания Китая безальтернативна. Главная его задача как президента состояла в сплочении того, что мы обычно называем коллективным Западом.

Е. Никифоров: - Это повестка финансовой закулисы?

Б. Межуев: - Если угодно. Но и повестка так наз. Deep State. Идея сплочения коллективного Запада и была программой этого президентства. Сплотить можно было только против общего противника.

Е. Никифоров: - Это же удалось?

Б. Межуев: - Не то слово. Оказалось, что это привело к серьезнейшему конфликту с глобальным Югом, который в какой-то момент испугался, почувствовал, что этот коллективный Запад ведет себя не совсем честно. Многих на Юге напрягла идея внесудебной реквизиции финансовых средств, в том числе и России. Реквизиции пока не было, но речь об этом постоянно идет. Значит, можно так с кем угодно, кто по каким либо причинам не понравится. Так наз. южан напрягла также идея  сплочения сообщества демократий против мира автократий. Недоумение вызывало потворство малоприятным для большинства населения заигрываниям с гендерным меньшинствами, особенно с так наз. трансгендерами. День трансгендера? Зачем это все? Тем более на католическую Пасху... Мигранты латиноамериканского происхождения, католики по большей части, едва ли захотят голосовать за Байдена теперь.

Е. Никифоров: - А Вы заметили, там запрещают даже любую христианскую символику.

Б. Межуев: - Непонятно, чего Байден этим хочет добиться? Откола значительной части эмигрантского сообщества, которая предпочтет голосовать за республиканцев, вероятно. Те более антиэмигрантски настроены, но при этом более консервативны.

Е. Никифоров: - Дайте нашим слушателям справочку – из-за чего стена выросла? Б. Межуев: - Наплыв мигрантов – несколько миллионов.

Е. Никифоров: - Демократы считали, что если они несколько миллионов людей перебросят через границу, то они будут голосовать за демократов? А республиканцы этого крайне не хотели, это опасно для ситуации с населением, баланса демографического. Ошибок тут можно наделать кучу. Мексиканцы же фундаментальные католики.

Б. Межуев: - Всё это создает впечатление, кто коллективный запад в изоляции. У меня есть конспирологическое предположение, что победное шествие Трампа, которое кажется нам революционным, имеет за собой поддержку того самого  Deep State. Все видят однозначный бесшабашный либерализм Байдена, который отягощает положение США в глобальном масштабе. Осложняются отношения с саудитами, с значительной частью латиноамериканских стран. Сама Америка расколота. Консервативная часть населения не понимает, в какой стране она живет. Европа ведь никуда от Америки не денется, в конце концов, несмотря на то, что она демонстрирует, что она убежит от Америки, если там будет Трамп. Думаю, все же Трамп победит, но как человек, который попытается лидерству Америки придать более приемлемый для не-западной части мира облик. Для России это будет некоторый вызов, потому что Россия в значительной степени использовала ситуацию конфликта Запада и Не-Запада. Она сыграла на противоречиях между глобальным Севером и глобальным Югом. Так что Трамп может победить, но, думаю, процесс того, что называется секуляризацией, или апостасией, он не остановится. Это некий мейнстрим, который не остановить.

Е. Никифоров: - Идеология глобализма давнишняя, троцкистская, франкфуртской школы. Вся она переехала в Америку, там процвела буйно цветом агрессивного либерализма. Школа эта сознательно за годы создала цельную идеологию, понятийный аппарат, который имеет новый

язык, который отрицает любой другой язык. Это все изменяет мировоззрение. Слова делают ведь мировоззрение в большей степени.

Б. Межуев: - Франкфуртская школа неоднородна, там есть разные люди. Я с симпатией все же отношусь к Хабермасу, позднему отпрыску школы. Какую примирительную позицию он занял по отношению к России?! В нем я вижу серьезный элемент криптоконсерваторства. Он никакой не консерватор, конечно. Радикальная часть Франкфуртской школы хотела изменить сознание, мировоззрение Европы. В том числе ударить по наследию просвещения. «Диалектика просвещения» написана корифеями школы — Максом Хоркхаймером и Теодором Адорно. Было сказано, что идеи просвещения нужно отбросить, ибо оно тоже ведет к фашизму. Нужны брать на вооружение идею преодоления рациональности, сделать ставку на чувственность, страсти и воображение, отброшенные вначале Реформацией, а затем консервативным Просвещением. Макс Вебер в свое время писал о протестантской этике и духе капитализма. Нужно от нее освободиться, потому что в ней ключ ко всему негативному, что есть в западной культуре. Таких идей выдвигалось довольно. Вы правы, это сыграло определённую роль. Начали выдвигаться паттерны альтернативного культурного поведения, которые и привели в конечном счете к, так сказать, секуляризации семейной морали.

Е. Никифоров: - Хорошо, что они это разработали. Но это воплощается в жизнь. Политикум с этим соглашается и дальше уже внедряется в общество.

Б. Межуев: - Я не думаю, что есть какой-то сознательный план. Просто секуляризация — это революция. А революция - это процесс, при котором более радикальные силы обретают неизбывное преимущество над центром. То, что мы называем восходящим этапом революции, по сути и есть революция. Революция кончается в тот момент, когда центр оказывается готов блокироваться с правыми. Тогда революция может остановиться. Поэтому на Западе революция как раз продолжается, только не социальная, но духовная революция, которая тем не менее имеет и свои социальные последствия. Тютчев сказал в своем знаменитом эссе «Россия и революция», что вся западная цивилизация есть ничто иное, как революция. И вот как она началась в 1789 году, так она и не завершается, беря новые и новые рубежи. Религиозные табу — одно за другим снимаются, происходит юридическая, моральная, а затем и религиозная реабилитация различных девиаций. Люди действительно перестают жить законом, данным Адаму и Еве. Механизм этой революции очень простой: как только появляются авагардные группы, выступающие за радикальные социокультурные новации, либеральный центр поначалу их не поддерживает, поначалу эти изменения кажутся ему слишком смелыми, даже смешными, но затем поднимаются консерваторы различных мастей, жесткие клерикалы, правые традиционалисты, и в выборе между ними и левыми радикалами центр выбирает радикалов. Это и есть механизм революции, когда повестку задают группы левого авангарда. Думаю, процесс освобождения от веры, религиозных табу, библейских запретов будет продолжаться. Уже ставится вопрос о легализации полиандрии, полигамии, как это называется, полиамории. Сожительство со многими персонажами, одним словом. Думаю, выдвижение трансгендеров в качестве основного пункта авангардной повестки – попытка упредить и предварить неизбежное, но морально болезненное и юридически довольно проблематичное продвижение западного общества в сторону легализации форм многосожительства.

Е. Никифоров: - Согласен с Вами. За исключением того, что Вы не сочли серьезным, что это может воплощаться в реальности. Мы в России это видим. «Пуси райот» чем-то ужасным занимались. Одна из них, Толоконникова, училась у вас, не закончила философский факультет, но пыталась учиться. Позор вашего факультета. Не дура же, но что вытворяла?! Чудовищно! А некоторые бывшие диаконы пытались это понять, накормить блинами, не понимая, что происходит попирание христианских ценностей.

Б. Межуев: - Не думаю, что у нас такое приживется. Это форма эпатажа, что всегда было. Богема эпатирует публику. Может быть, это не так существенно. Хулиганство есть хулиганство. Гораздо серьезнее требования на основе жалости и вроде бы чистого альтруизма. Например, рано или поздно нам предъявят замужнюю женщину, допустим, даже счастливо замужнюю женщину, муж которой по стечению обстоятельств Женщина замужем за тем, кто не может иметь детей. Может ли она сойтись со вторым супругом, который может принести ей ребенка и которого она тоже любит и жить с двумя мужчинами. Ничего дикого. В конце концов, не так ли поступил в свое время и праотец Авраам? Если бы Сарра не прогнала Агарь, он бы жил с двумя женщинами и воспитывал бы детей от двух жен. Как это делали в свое время мормоны. Но это все было до гендерного равноправия. Но ведь также сможет сделать и женщина. Почему бы ей не разрешить жить с двумя мужчинами? Одного она любит просто так, а с другим заводит детей. Жалко же её, которой оказалось суждено полюбить бесплодного мужчину, или калеку. Зачем рушить такой прекрасный тройственный союз?

Все со всем согласны. Какие тут могут быть аргументы против? Давайте это легализуем и освятим церковным браком? Вот это и есть секуляризация, следующий ее совершенно неизбежный ход. Она не в эпатирующих публику эксцессах, но   но в довольно гуманистических моральных утверждениях, против которых консервативная публика должна будет выдвинуть какие-то контраргументы. Мережковский у нас еще есть в бэкграунде, который говорил, что настоящий союз только и может состоять из трёх человек. Вот с чем придется бороться, а вовсе не с хулиганками – эпатажницами. Но что произойдет после этого. После этого завершится эпоха христианской культуры. Наступит откровенное постхристианство. Почему? Потому что размоется представление об отцовстве, о череде поколений, в которым сын наследует отцу, разумеется, одному отцу. Как известно из антропологии, если верить Моргану и Энгельсу, с этого и начинается человеческая цивилизация, когда отступает матриархальный промискуитет (при котором никто не знает, кто твой отец и единственное наследование идет по материнской линии) и приходит патриархат и, соответственно, табу налагается если не на полигамию (это не всегда и не везде, но так в христианстве), то, безусловно, на полиандрию.

Е. Никифоров: - Оно наступило в 1917 году. Мы знаем такие союзы. Семья Маяковского. Это же то, о чем вы говорите?

Б. Межуев: - Семья Маяковского – это просто легализация свободного сожительства. Это была семья, где муж откровенно не любил жену, тяготился ею, но при этом хотел ее использовать, так сказать, для расширения социальных связей. К сожалению, уже тогда все начиналось. Но задача, мне кажется, будет, как и с однополыми браками, состоять в том, чтобы легализовать эту самую полиаморию в том числе и религиозно, отказавшись от каких-то табу, связанных с отцовским наследованием. А, следовательно, и с представлением о Боге-отце как Верховном божестве.

Е. Никифоров: - Это на наших глазах происходит. Вселенский патриарх Варфоломей является поклонником байденовской демократической идеологии. Поехал к нему на поклон. Смеются над патриархом. Но ничего подобного! Под ним вся диаспора американская богатейшая. У греков есть свой архиепископ Афинский, но они его считают этнархом, вождем народа. Вот опасность! Он как раз сейчас в Стамбуле у себя вырабатывает все эти новые мировоззренческие позиции, примиряющие с либерализмом православное христианство, которое фундаментально против всех этих экспериментов.

Б. Межуев: - Призываю не возмущаться. Мы уже сделали это, приняли законы, осуждающие все плохое. Надо искать консервативные контраргументы в ключе христианской философии. Их мало. Безбожный гуманизм – мощная идеологическая сила, которая бьет по табу именно потому, что консервативная философия в общем слабо развита. Придется искать аргументы.

Е. Никифоров: - Вот это и есть наша с вами задача общая.

Б. Межуев: - Я думаю, что путь секуляризации – путь в животный мир. Безбожные философы братья Стругацкие, как ни странно, прекрасно описали этот путь вырождения в своих произведениях. Правда, в какой-то момент они, как представители на самом деле того самого либерального центра, сказали, что это и хорошо. Пусть какая-то часть населения как бы пойдет этим неостановимым путем, зато мы — интеллектуальное меньшинство — как бы «выйдем в космос», станем люденами, неуязвимыми для всех этих плотских соблазнов. В

Е. Никифоров: - «Планета обезьян». Б. Межуев: - Да, она про это. Там еще есть тема агрессии, победы силы над разумом. Пьер Буль был отличный фантаст.

Е. Никифоров: - Агрессивные либерталианцы используют демагогию, связанную с понятием агрессии. Они спекулируют на этом. Традиция – есть агрессия. Ребенку нельзя навязывать, его даже нельзя учить, потому что он должен сам раскрыться. Тут же отмена культуры. Вакизм. Я эту тему немного знаю как непрофессионал, хотел бы Ваших комментариев. Здесь пропагандируется не свобода жить по-человечески. Град на горе оказался опасным маяком.

Б. Межуев: - Тот, кто реанимировал этот мем про «Сиящий Град на холме», а именно Рейган, никакого отношения к Франкфуртской школе не имел. Рейган, напротив, пытался опереться на правых. Рейган даже называл свою группу поддержки моральным большинством. А оказалось, что в конце концов большинство проигрывает меньшинству. Проигрывает не потому, что представителей меньшинств много. Трансгендеров самих по себе вообще не больше нескольких сотен. Проигрывают потому, что в выборе клерикального или, скажем, библейского большинства с авангардным меньшинством обыватель полагает, чему удобнее и приятнее блокироваться с последним. Потому что авангардное меньшинство только расширяет представления о разнообразии, тогда как консервативные радикалы настаивают на неких неудобных и неприятных запретах, уже ушедших из повседневной жизни.  Поэтому обыватель естественным путем идет влево. Кончится ли этот революционный процесс? Это эсхатологический вопрос. Речь ли о конце истории или все завершится новым библейским возрождением? Это вопрос, который нам не решить сейчас.

Е. Никифоров: - Можем наблюдать, оценивать. Люди получат их и смогут ориентироваться, думать.

Б. Межуев: - Задача – изучать. Когда мы называли свой ресурс «Терра Америка», мы намекали на то, что это для нас неизведанная страна. Нам надо отказаться от начальных предположений о том, что мы что-то знаем о мире Запада. Мы исходим из набора произвольных гипотез. Я вполне терпимо отношусь к конспирологическим гипотезам, но думаю что каждая из них должна быть сформулирована именно как гипотеза. Из того, что люди в саду держат статую огромной совы, еще не следует, что они там поклоняются богине Иштар. С тем же успехом можно предположить, что они играют в «Что? Где? Когда?». Реальность всегда сложнее набора наших якобы правдоподобных гипотез. И все, что говорю я, тоже есть не более, чем гипотеза, но вытекающая из нашего наблюдения над процессом секуляризации. Нужно более глубоко погружаться в изучаемый нами мир, с целью более внятного изучения предмета. Академическая американистика с этой задачей не справлялась. Она мало следила за тем, что ей представлялось маргинальным явлением и учитывала то, что было принято учитывать в хорошем обществе — валовый внутренний продукт, уровень хозяйственных связей, уровень безработицы, цены на бензин и пр. Но никому в голову не могло прийти, что для внешней политики США имеет значение, как люди представляют себе конец света и конец истории. А оказалось, что без этого не поймешь связи США и Израиля.

Е. Никифоров: - Моя большая человеческая радость в том, что мы можем встречаться, в том, что вы простым языком помогаете выразить сложные вопросы русской философии, которая по- своему осваивала невероятно тяжелое содержание жизни. Мы недавно говорили о книге Загоскина, через которую тоже весьма правильно осмыслять эти трудные вопросы.

Б. Межуев: -  Действительно, смута – вечная опасность для России, особенно когда открыт фронтир. Дважды смута приходила к нам через открытый фронтир на Западе. Мы в прошлом году еле-еле удержались от смуты, именно 24 июня, фактически прошли на волосок от гражданской войны. Истоки русской Смуты всегда коренятся в затянувшейся войне на Западе. Опасность наступления смутного времени велика. Не следует уповать просто на крепость государственной власти.   В условиях неоформленного, незамороженного фронтира внешняя война может легко перейти в гражданскую.