Нужен ли Церкви статус государственной

Вопрос о том, нужен ли Русской Православной Церкви статус государственной, в последнее время поднимается нередко — не так давно я принимал участие в обсуждении этого вопроса в эфире ТВ. Люди говорят даже о православном государстве.

Это, по своему, понятно — люди преданы своей Церкви, люди преданы своему государству, они видят тот потенциал добра, который связан с их сотрудничеством, те общественные язвы, которые это сотрудничество могло бы исцелить, вспоминают — с понятной ностальгией — времена Российской Империи, и еще раньше, Восточной Римской Империи, когда весь строй государственной жизни был пронизан православной верой, все то доброе и хорошее, что у нас связывается с «константиновой эпохой», теми веками, когда наши предки жили в мире, где Церковь охватывала всю жизнь человека, от рождения, когда благочестивые родители приносили его в Храм ради Таинства Святого Крещения, до смерти, когда Церковь молитвенно сопровождала свое верное чадо в блаженную вечность.

Конечно, мир не переставал быть падшим, люди грешили, и грешили тяжко — но над этим бурным морем возвышался маяк истинной веры, и люди знали, что им делать: покаяться и обратиться Богу, исповедать Свои грехи служителям Церкви и принять Божие прощение.

Далеко не все жили добродетельно; но никто публично не оспаривал добродетель и не славил порок — не говоря уже о том, чтобы навязывать его на общественном и государственном уровне. Какие-то люди все равно предавались порокам — но делали это тайно, отнюдь не хвалясь и не гордясь этим.

При этом люди, конечно, склонны идеализировать прошлое — плохое забывать, а хорошее подчеркивать.

Но, если бы мы могли вернуть Православной Церкви государственный статус, который был в Российской Империи и который вообще был характерен для национальных церквей Европы в XIX веке, стоило бы это делать? Стоит ли мечтать об этом, видеть в этом желанную цель? Многие из нас автоматически склонны говорить «да, конечно».

Церковь есть орудие высшего добра, через нее в мире действует сам Христос, который спасает и исцеляет души. Устранение язвы греха, примирение людей с Богом приносит плоды не только в вечности (хотя это главное) но и во времени — люди оставляют разрушительный и асоциальный образ жизни, становятся законопослушными гражданами, заботливыми членами семей, добросовестными работниками — это лучше для всего общества. Если Церковь сможет в наибольшей мере опереться на ресурсы государства — она сможет принести больше добра.

Страхи антиклерикалов тут известны — перед ними уже как бы стоит «православный Иран» и суровые православные стрельцы с пищалями и бердышами, которые будут бить батогами за недостаточную длину бороды, а преподавателей естественных наук сжигать на кострах за учение о том, что земля — круглая. Куды ж нам без костров-то! Либералы очень любят паниковать на тему «религиозной диктатуры», и не только у нас — американский сериал «Рассказ служанки» привлек огромную аудиторию и превратился в политический символ.

Эти страхи, действительно, могут вызвать лишь улыбку. Самые страшные диктатуры в истории носили не клерикальный, а как раз свирепо антиклерикальный характер, а «православный Иран» в России невозможен как раз по той очевидной причине, что Россия — культурно и демографически — не Иран.

Однако государственный статус Церкви может быть опасен с другой стороны — с противоположной.

Вспомним недавнюю «мультирелигиозную» коронацию Карла Английского — и его же недавний указ заменить в гербе Канады христианский Крест на мультиконфессиональную снежинку.

Король — формально глава государственной Церкви Англии. Может, это кого-то удивит, но в колыбели современной демократии — Британии — до сих пор существует государственная Церковь. Как и в скандинавских странах. А в Германии государство собирает налоги в пользу католической и лютеранской церквей.

Ни к чему похожему на «религиозную диктатуру» это не приводит. Если усматривать в той же Британии признаки идеологической диктатуры, то уж точно не церковной. Проблемы с британским государством может создать вам «трансфобия» и хула на ЛГБТ, а совсем не ересь и богохульство.

Реальность состоит в том, что государственная Церковь — это не Церковь, у которой есть государство. Это государство, у которого есть Церковь. Это не Церковь опирается на государственный ресурс — это государство использует ресурс Церкви.

Дело даже не в том, что государство «плохое». Дело просто в том, что государство — это государство. Оно преследует свои государственные цели. Оно формирует свои инструменты — в том числе, государственную Церковь — под свои цели.

В этом отношении показательно введение женского епископата в Церкви Англии и высказывание по этому поводу тогдашнего премьер министра Дэвида Кэмерона: «Я хочу сказать очень ясно — пришло время для женщин-епископов. Оно пришло уже очень давно. Церкви нужно принять это… Я думаю, что для Церкви Англии важно быть современной Церковью, в контакте с сегодняшним обществом, и я думаю, что это ключевой шаг, который следует cделать».

Тут показательны две вещи.

Во-первых, мы видим высокопоставленного государственного чиновника, который дает указания Церкви относительно ее внутреннего устроения. У нас, слава Богу, такое трудно представить, и для нас это звучит дико. Мы бы сказали, со всем уважением, что это в государстве человек премьер-министр, а в Церкви он, в лучшем случае, мирянин, так что пусть своими подчиненным и командует, а Церкви не указывает.

Но англикане не могут так сказать именно потому, что они — государственная Церковь, и это дает власть в ней государственным лидерам, даже если сами они люди религиозно вполне индифферентные.

Хотим ли мы, чтобы в Церкви могли командовать откровенно неверующие люди? А ведь это неизбежно, если мы придаем ей государственный статус.

Во-вторых, мотив, по которым англикане ввели женский епископат, не имел отношения к Писанию или Преданию — а был продиктован желанием быть «современной церковью в контакте с сегодняшним обществом». То есть введение женского «священства» — как и «епископата» означает один фундаментальный сдвиг — за миром признается право диктовать Церкви.
В идеале мы представляем себе чиновников, благоговейно прислушивающихся к пастырям государственной Церкви — в реальности происходит наоборот.

Государство гнет и прогибает под себя Церковь — что хорошо видно на печальнейшем примере тех же англикан. Да и на примере немецких католиков с их «синодальным путем», которые идут на решительный пересмотр вероучения, чтобы понравиться «современному обществу» на налоги с которого они живут.

Но, может возразить читатель — у них-то государство либеральное и свихнувшееся на радужной идеологии, а у нас не либеральное и не свихнувшееся, так что нам это не угрожает.

Тут стоит заметить две вещи.

Во-первых, в отличие от Церкви, которая стабильна и хранит свое вероучение из века в век, государство и его политика могут меняться самым непредсказуемым образом. Кто знал в 1913 году, как будут обстоять дела в 1923-ем? Да и без кровавых революций — американец, провалившийся из 1963 года в 2023, не узнал бы свою страну.

Кто знает, далеко ли от нас тот поворот истории, когда государство вежливо попросит у своей государственной Церкви совершить, скажем, однополое венчание?

Конечно, сегодня эта мысль кажется нам возмутительной и нелепой — но в мире происходит много возмутительных и нелепых вещей, те же англикане не столь далекого прошлого были бы глубоко шокированы и возмущены нынешним состоянием и их общины, и их государства.

Как международные расклады, так и внутренние, постоянно меняются — а политика это искусство возможного, а не истинного. Что мы будем делать, если государственные интересы — как их будет видеть руководство на тот момент — потребуют от Церкви чего-то противного ее учению? И не будет ли тогда совсем поздно выскакивать из ловушки, в которую мы попали?

Но и сейчас государственный статус потребовал бы некоторых практических компромиссов в области вероучения. Более того, тенденции к таким компромиссам есть уже сейчас.

Церковь провозглашает исключительность своего Спасителя и исключительную истинность своего вероучения. Пока сохраняется дистанция между Церковью, государством и обществом, мы можем сказать — иноверцы наши сограждане, мы их любим и уважаем, и безоговорочно признаем за ними равные с нами права. Но мы твердо стоим на том, что наша вера — истинная, а их — нет.

Как члены общества и как граждане государства — они нам свои; но вера лежит в другой плоскости. Мы не лучше их как люди и как граждане; но наша вера — лучше.
Если мы ведем религиозную полемику как частные лица, мы свободны отстаивать каждый свою точку зрения. Но если мы уже четко ассоциировались с государством, государство будет видеть себя в своем праве сказать — а вот тут не Крест изобразите, а снежинку. Оставьте свои притязания на религиозную исключительность при себе, а то это уже экстремизмом попахивает.

Ворчания православных на астрологов и шаманов, которые в ходе нынешнего конфликта делали что могли — составляли благоприятные гороскопы и призывали на помощь древних духов, уже были встречены с неодобрением. Они ведь тоже благонамеренные граждане, что вы на них нападаете? Мы вас горячо поддерживаем, но вот эту вашу православную нетерпимость стоит несколько приглушить. Совершенно логичная позиция для государства.

Государственный чиновник видит в религиозной полемике, прежде всего, потенциал внутреннего конфликта — и поэтому пытается задавить ее в зародыше. Для церковного человека свидетельство об истине — часть его призвания в мире.

Понятная разница интересов между Церковью и государством будет создавать определенную напряженность — и эта напряженность будет решаться в пользу государства.

Поэтому государственный статус будет скорее уязвимостью, чем преимуществом.
Это не значит, конечно, что само по себе сотрудничество между Церковью и государством было бы неуместно.

Как граждане, православные призваны к участию в жизни общества и государства. Церковь и государство могут (и должны) работать вместе в области образования, медицины, социального служения.

Но при этом нам стоит помнить, что это — разные установления с разными целями; ни одно из них не должно подчинять себе другое.