Должно ли государство пресекать публичные непристойности?

Потихоньку продолжает развиваться флешмоб с демонстрацией филейных частей на фоне храмов — полиция задерживает активистов, порноактрис, и просто подростков, которые решают таким образом заявить о себе. Началось все со смелой фотосессии таджикского блогера Руслана Бобиева и его подруги Анастасии Чистовой, которые разместили в сети фото с имитацией орального секса на фоне храма Василия Блаженного. Подруга блогера была облачена в куртку с надписью «полиция». Обоих привлекли за «оскорбление чувств верующих» (хотя намеревались они, скорее, оскорбить чувства полиции) и приговорили к 10 месяцам колонии.

Это суровое наказание вызвало негодование в определенных кругах — и разговоры о том, что саму статью о «чувствах верующих» надо бы отменить — или, по крайней мере, убрать в административку.

Между тем, мы здесь имеем дело с несколькими разными вопросами. Во-первых, надо ли считать похвальным намеренное выражение пренебрежения к принятым в обществе стандартам приличия, в частности, в отношении религиозных объектов. Во-вторых — должно ли государство такие неприличия пресекать. В-третьих — насколько сурово оно должно их пресекать. В-четвертых — как Церковь должна реагировать (или не реагировать) на такие случаи.

Это четыре разных вопроса. В ситуации с Русланом Бобиевым, например, я согласен, что деятельность смелого блогера надо было как-то пресечь — но не уверен, что десять месяцев тюрьмы тут уместны. Не хватило бы простой депортации?

Впрочем, логика государства — согласны мы с ней или нет — тут вполне прозрачна. За одним смелым блогером, который, смеясь, дерзко презирает чужой страны язык и нравы, явятся другие, а необходимость привлекать внимание будет делать их шутки все более грубыми, местные будут приходить во все большую угрюмость — как по отношению к смелым блогерам (и, по ассоциации, ко всем мигрантам), так и по отношению к государству, которое мышей не ловит. Русские люди кипятятся медленно, но основательно — и все приведет к каким-нибудь массовым беспорядкам, в ходе которых прилетит, по большей части, совершенно случайным и невинным людям.

Видимо, власти рассудили, что пресечь процесс в самом начале, посадив провокаторов, будет намного лучше, разумней, гуманней и дешевле, чем дожидаться развития событий, а потом сажать уже участников беспорядков и хоронить их жертв.

Необходимы ли тут десять месяцев? Еще раз, это отдельный вопрос, и у меня нет на него уверенного ответа. Я склонен думать, что нет, но это вопрос, скорее, к криминологам — какая мера наказания достаточно эффективна, чтобы сдерживать определенное поведение. Но сдерживать его как-то надо.

Не потому, что оно «оскорбляет чувства верующих». Это, конечно, неудачная формулировка, и эту неудачность вовсю используют. «Чувства» воспринимаются как «эмоции» или «переживания», а никто не может нести ответственности за чужие переживания.

Линия аргументации «а мало ли кто на что оскорбится», может быть, и заслуживала бы внимания — но она просто уводит в сторону.

Человек не может нести ответственность за чужие чувства — но он может нести ответственность за свои действия. В данном случае, действия, направленные на провоцирование гражданского конфликта. Выражение демонстративного презрения и пренебрежения к символам чужой коллективной идентичности — будь то храмы, военные памятники, или значимые культурные артефакты — это именно провоцирование конфликта.

Когда некоторые из наших собратьев пишут, что им не надо, чтобы их чувства защищали, они несколько не попадают в такт. Государство не может и не должно защищать наши с вами переживания — и не делает этого. Оно защищает гражданский мир.

Говорят о том, что когда государство преследует людей по статье о «защите религиозных чувств», этим оно настраивает людей против Церкви. Это не так — и это можно показать на ряде примеров. Вот, например, американские католические епископы сообщают о 95 нападениях на католические церкви в США с мая 2020 года. В Европе за последние годы наблюдается нарастание антихристианского вандализма — погромов, поджогов, и разного рода осквернений христианских храмов.

Как ни удивительно, но страны, которые еще недавно казались нам недосягаемым образцом гражданского благоустройства, переживают массовую волну проявлений антихристианской ненависти — причем как власти, так и медиа реагируют на это крайне вяло.

В самом деле, сжечь церковь — это же не нарушение прав человека. Нарушение прав человека — это не допускать мужчин, «идентифицирующих себя, как женщины» в женские душевые.

В Европе, отметим, нет ни «путинского режима» ни «слившейся с этим режимом РПЦ». Более того, западные иерархи — за некоторыми исключениями — люди очень мягкие, смирные, зашуганные и чуть не извиняющиеся за свое существование. Предполагать, что жители западной Европы жестоко страдают от засилья католического, лютеранского или англиканского клерикализма, и вандализм и поджоги последних лет — это результат нестерпимого гнета церкви, слившейся с государством, невозможно. Дело обстоит ровно наоборот — правящая элита западной Европы, Канады, и, в значительной степени, США, откровенно враждебна традиционному христианству. Погромы и поджоги коррелируют с ослаблением влияния Церкви, а не с его ростом.

Более того, подчеркнуто либеральная, прогибающаяся и мягкая позиция религиозных общин ничуть не уменьшает враждебности к ним — во время протестов в США, вызванных смертью Джорджа Флойда, от вандалов пострадали самые демонстративно либеральные церкви и синагоги.

Церкви громят и поджигают не потому, что они удалились от евангельского идеала и тем огорчили чувствительные сердца громил — а потому, что это можно делать безнаказанно, в атмосфере если не одобрения, то, по крайне мере, снисходительности — ну, может, поджигать это слишком, но ведь церковники сами виноваты. Они же очень плохие люди, угнетатели и негодяи.

Так работает человеческая психология — люди не столько нападают на тех, кого они считают плохими, сколько объявляют плохими тех, на кого нападают. Сначала идут акты вандализма — потом обоснование того, насколько Церковь невыносимо угнетательская структура. Чем более грубыми являются нападения — тем более отвратительным и ненавистным должен быть образ врага.

Когда в США стало возможным, собравшись толпой, сносить памятники — внезапно оказалось, что все исторические деятели, которым они поставлены — негодяи.

Нападают — потому что можно, ненавидят — потому что нападают. Если полиция будет делать свою работу и ловить вандалов — их сердца по отношению к бывшим целям их вандализма сильно смягчатся.

Конечно, символическое выражение презрения к обществу — это не поджоги, и даже не вандализм. Это прощупывание того, что можно. Если это можно — значит, будем двигаться дальше. Это как в теории разбитых окон — мелкие правонарушения служат сигналом, что теперь можно, причем не только по мелочи.

Поэтому как-то тормозить такие выходки надо — еще раз уточнив, что строгость наказания при этом не должна быть чрезмерной, а раскаяние хулиганов следует принимать во внимание.

Но нередко выдвигают еще один довод — государство должно преследовать только физический вред, символические действия — например, какие-то публичные непристойности — должны оставаться в области, возможно, и порицаемого, но ненаказуемого.

То есть если, скажем, смелый блогер, а также современный художник, осквернит могилу матушки Васи Пупкина, а Вася, будучи человеком грубых нравов, разобьет ему лицо, то Вася будет преступник, а художник — нет.

Здесь, однако, нам стоит заметить две вещи.

Во-первых, вы можете сколько угодно считать Васю Пупкина дикарем, которому не место в цивилизованном обществе и требовать его перевоспитания. Но люди так себя ведут — они реагируют на оскорбление, особенно публичное, того, что им дорого и служит знаком их идентичности, с возмущением, которое может перейти в мордобой. Такова ужасная реальность — вы окружены грубым, интолерантным, токсичным мужичьем. Чтобы поддерживать мир и предотвращать мордобой — в чем и состоит первоочередная задача государства — закон должен сдерживать и некоторые символические действия, выражающие крайнее неуважение к людям.

Во-вторых, требование свободы над всем издеваться носит чисто временный характер. Очень скоро выясняется, что над некоторым вещами издеваться можно и нужно, а вот некоторые другие надо чтить благоговейно, причем за этим должно строго следить государство. Можно вспомнить хотя бы случай с Адольфо Мартинесом, который сел на 15 лет (лет, не суток) за то, что сжег ЛГБТ флаг. Мартинес — не святой мученик, а мелкий хулиган, и свои 15 суток он честно заработал. Но ему дали именно 15 лет за чисто символическое действие, при котором физически никто не пострадал, а материальный ущерб был минимален.

Как мы могли убедиться и на трагическом примере нашей собственной истории, любая революция сначала требует себе свободы, чтобы невозбранно уничтожать старый режим, а потом, приобретя власть, сурово подавляет всех, кто не чтит новые, революционные святыни.

Нынешняя сетевая культура, где люди весьма сомнительных талантов могут взлететь к вершинам популярности и богатства, делая перед камерами разные непристойности, побуждает людей, особенно молодых и не склонных к упорному труду, состязаться в том, «кто дерзостнее сделает». Чтобы как-то выделяться из общей среды, надо изобретать вещи все более грубые — тут конкуренция работает на общую и быструю деградацию.

Это видно и в «трэше», который ни с какими религиозными чувствами не связан — а просто состоит в демонстрации крайней грубости, граничащей с нарушением закона, а иногда и переходящей за эту грань.

Должно ли государство противостоять этой стихии деградации? Да. Опять-таки, вопрос о необходимой и достаточной суровости стоит поставить отдельно — но сама необходимость противиться тут очевидна.

Как Церковь должна реагировать на то, что государство пресекает грубые проявления неуважения к обществу, в том числе, оскорбления религиозных святынь? Церковь и государство — разные установления, которые выполняют разные миссии. Государство «не напрасно носит меч» и поддерживает порядок, внушая надлежащий страх кому следует.

Церковь признает за государством эту миссию, но ее миссия другая — увещевать людей примириться с Богом и друг с другом, то есть, в данной ситуации, увещевать хулиганов к покаянию, и, буде таковое проявится, увещевать государство смягчать наказания.

Требовать от государства, чтобы оно сложило с себя обязанности обуздывать провокаторов и поддерживать мир — определенно, не миссия Церкви.