Оценённое милосердие

… Кронштадтский священник очень хорошо
сделал, что отказался от дальнейшего
преследования судом больного…
                                                           Н.С. Лесков

Тема "Лесков и Церковь", как в литературоведении, так и в социологии религии популярна. Николай Семёнович был уникален тем, что всегда отзывался вне мэйнстрима интеллектуальных поисков собственных (своих) современников, "плыл против течения": "Я не хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да (да как но или как и?) читает", – говорил он. Давились, читали. Лесковская инаковость оборачивалась положительными результатами.

Дело, прежде всего, в том, что он не был (не был он) "копировальщиком", и Церковь он описывал, а не воспевал. Лесков жил внутри Церкви с фонарём в руке левой, с пером – в правой, и фонарь Николая Семёновича отбрасывать китайские тени был просто не приспособлен. Повести, статьи, рассказы от этого получались реалистичны, что кого-то восхищало, а некоторые впадали в панику (кого-то ввергало в панику).

Внук и правнук православных священников, он признавался в своей "счастливой религиозности" (См.: "Атобиография"): "Я не враг Церкви, а её друг и покорный преданный сын и уверенный православный", - писал Николай Семёнович (Лесков). Он пристально следил за своей земной Родиной и не менее внимателен был, когда наблюдал за "духовным Отечеством", делая это, повторимся, "изнутри". Его внимание привлекали, как правило, специфические факты, личности, события. "Есть многое, что щекочет нёбо писателя", – заметил однажды Бодлер.

"Всем известны "Засуха", "Запечатлённый Ангел", "Овцебык", "Мелочи…", "Чающие движения воды", "Однодум" – произведения, в которых "духовенство – специальный объект" наблюдений. И конечно же, "Соборяне" – с неподражаемым героем, протоиереем Савелием Туберозовым, "не философом, но гражданином". Лесковеды любят вспоминать тот факт, что именно писатель отыскал, опубликовал и после (потом) восторженно комментировал "Великопостный указ" Петра Великого.

Николай Семёнович дружил со многими священниками, его учителем в Орловской гимназии был о. Евфимий Остромысленский, прежде преподававший св. Феофану Затворнику. Лесков восхищался свт. Игнатием Брянчаниновым, но испытывал неприязнь к свт. Филарету Дроздову, которого, впрочем, лично не знал. С середины 1870-х у Лескова начинается период "разлада с церковностью"; он пишет об "обществе, тоскующем о церкви". Его волнует, что "… у нас теперь только Закон Божий вовсе не преподаётся в 20% школ". Тогда же укрепляется его дружба с Л.Н. Толстым: "Нет, – говорит (о нём)Лесков, – на земле никого, кто был бы мне ближе и дороже". Его восхищают социальные взгляды Льва Николаевича; к религиозным "поискам" графа он относится уважительно-сдержанно, оставаясь на позициях жёсткой (м.б. это лишнее слово? Или лучше: на жёстких позициях…) церковной ортодоксии.

К 1880-м у Лескова наступает время "хорошо прочитанного Евангелия", и вот тогда же он пишет "Полуночники" (1891 г.) – повесть неожиданную, если не сказать – странную. Её сюжет косвенно связан с личностью о. Иоанна Кронштадтского, а (не надо "а") напрямую – с бесчисленными его почитателями, которые из пёстрой богомольной толпы, на взгляд Лескова, и не его одного, приобретали вид вполне сектантский. К отцу Иоанну, с которым знаком-то и не был, Лесков относился плохо из-за противостояния между "толстовцами" и "иоанновцами". Более того, в 1887 г., 27 марта, писатель публикует статью: "О книжках отца Сергиева" (т.н. Иоанна Кронштадтского – авт.(лучше просто: о. Иоанна Кронштадтского)), – в которой выражает своё глубокое неудовольствие и раздражение относительно высоких цен на книги кронштадтского священника, которые издал А.П. Руденко: "Книжечка в 43 страницы, по 25 коп. и даже дороже… Такую полезно продавать так же дёшево, как продаются книги Л.Н. Толстого, т.е. по 3 коп. за штуку и даже по пятачку за пару… причём Лев Николаевич ничего не берёт (подчёркнуто Лесковым) за авторское право с издателей его народных рассказов". Далее Лесков просто язвительно намекает на сокрытие информации относительно сумм, получаемых Руденко и Иоанном Кронштадтским. Он хочет "разъяснить это дело" (См.: Неизданный Лесков. – М.: 2000. – С. 237-238).

Но "личное" у действительно по-христиански "осолённых верой людей" всегда становится частным, вторичным, поскольку проявление в другом человеке настоящей, а не формальной церковности не просто примиряет, но служит и хорошим прояснением (тут какое-то другое слово нужно) к словам Спасителя: "… Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки" (Мф.: 7.12).

Другая же статья Н. Лескова посвящена событию печальному и вопиющему, точнее, его последствиям: св. праведного Иоанна Кронштадтского сильно избили (См.: Прекращение кронштадтского дела // Неизданный Лесков. – С. 236-237). Духовенство русское поколачивали, и нередко. О "технике" драки со священником сообщал в 1698 – 1699 гг. Иоганн Георг Корб в "Дневнике путешествия в Московское государство" (Князь П.А. Голицын в 1701 г. называет его "поганцем и ругателем"). Епископ Иоасаф (Горленко), умерший незадолго до Екатерины II, повелел высечь в Курском монастыре 18 монахинь за "самовольное избрание игумении". Т.Г. Леонтьева, благодаря(трудам) которой мы знакомы с дневниками тверских священников: И. Белюстина, В. Владиславлева, – деликатно сообщает, что "так называемое неканоническое поведение становилось привычным для повседневной жизни духовенства второй половины XIX века" (См.: Вера и прогресс. – М., 2002). Да и пушкинский "поп" из сказки был, с юридической точки зрения, просто изощрённым образом "избит" Балдою. В современной России избиение священника считается "бытовым хулиганством". Об убийствах и покушениях на убийство по религиозным мотивам (прот. Александр Мень, свящ. Даниил Сысоев, оптинские монахи...) говорить следует специально.

Так вот, совершил "побои" над о. Иоанном некий крестьянин Теканов, принадлежавший к секте пашковцев. Лесков Теканова, похоже, жалеет, оправдывая его агрессию "теснотой, спёртым воздухом, делом смолистых курений, необыкновенным чтением…, ужасно действующих на экстатиков", т.е. чуть ли не впервые в художественной литературе описываются последствия сектантских "бдений".

А святого ведь чуть было просто не придушили. 18 марта 1887 г. "Новое время" сообщает: "Матвей Иванов Теканов, главный артельщик на пивоваренном заводе, присутствовал на молебне; после молебна о. Сергиев (т.е. Иоанн Кронштадтский) остался в комнате сделавшего нападение по его желанию для беседы. (Перед нападением фанатик читал молитвы, употребляемые пашковцами.) С первых слов беседы "богомолец" обратил на себя внимание неистовым воплем…, по увещеванию о. Иоанна оставил рыдание свое и, став перед образом Божией Матери на колена, начал производить молитву какого-то раскольнического содержания. Будучи и в этом остановлен, вскочил на ноги и обхватил обеими руками кольцом вокруг туловища о. Иоанна, стал давить его с такой силой, что последний едва смог вскрикнуть".

Вполне возможно, что о. Иоанн, выполняя гражданскую обязанность – пресекать хулиганства, особенно мотивированные неким сектантским влиянием, – и сообщил в полицию. Теканова арестовали. Толпа поклонников "Кронштадтского пастыря" была готова "выдрать бороду" крестьянину-пашковцу. Но, как пишет Лесков, о. Иоанн "…убедился в болезненном возбуждении, когда человек не владеет своим рассудком и, следовательно, ничем не повинен в том, что он в таком состоянии наделает… Если бы Теканова засудили, то было бы совершено дело самое угнетающее и тяжёлое для всех людей с здравым умом и доброй совестью… А потому кронштадтский священник очень хорошо сделал, что отказался от дальнейшего преследования судом больного… Это хорошо во всех отношениях".

Православная аскетика, которую знали, любили, – практиковали каждый по-своему: писатель и святой рекомендуют настойчиво "не гневатися", не допускать "духа гнева, гордыни" и т.д. Она убеждает, что у милосердия одно основание – Господь, в отличие от мягкосердечия, которое проявляется по разным поводам. Обидели ли Церковь (покушение на преп. Кронштадтского пастыря – это не личное оскорбление человека), оскорбили храм (циничные девушки в балаклавах), оскорбили людей "Гельмановцы", под культурой понимающие нечто для Церкви совершенно немыслимое, – мы "злимся", "гневаемся", пусть даже и праведно. Но наши злость и гнев – не более чем свидетельство согласия жить в области скандалов и противостояния. Христос действительно "принёс не мир, но меч" (Мф.: 10.34), при этом в наши руки Он этот меч не вкладывал. Мы Его воины, но не хозяева Его меча. Для нас – заповеди, в том числе: "Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут". Стремление к правде не должно ожесточать человеческое сердце и затемнять разум. Св. Иоанн Кронштадтский и писатель Н.С. Лесков это знали.