НЕБО НА ЗЕМЛЕ

«Свет фресок Дионисия - миру», проспект-каталог фотографической выставки в Государственной Третьяковской галерее, 16 февраля - 19 марта 2006г.

Чтобы красоту создать,

нужно самому быть чистым душой.

М. И. Глинка

"Совершившееся на наших глазах открытие иконы - одно из самых крупных и вместе с тем - одно из самых парадоксальных событий новейшей истории русской культуры», - писал в 1916 году князь Е.Н. Трубецкой, да­же не предполагая, что через какой-то год начнётся, и произойдёт, не только «закрытие» иконы, но и прямое её уничтожение. Какое, казалось бы, отношение имеют эти факты к пониманию иконы и её роли в русской истории? Оказывается, самое непосредственное. Не вызывает со­мнений, что все события, связанные и с потрясающим явлением иконы в ХIV-ХV веках, и её последующим мно­говековым угасанием, были прямым отражением духов­ного взлёта и ниспадений нашего народа. Как барометр безошибочно говорит о происходящих процессах в ат­мосфере, так и икона - о духовных изменениях в куль­турной, прежде всего, жизни общества. Она - живое сви­детельство внутреннего состояния Церкви и, следова­тельно, духовного здоровья нации. Ибо, если справедли­во, что «расцвету русской святости сопутствовал и расцвет церковного искусства» (Л.А. Успенский), то столь же верно, что и духовной деградации народа сопутству­ет вымирание иконы. Одной из самых ярких иллюстра­ций такой взаимообусловленности является вырождение к XIII столетию иконы в портретную живопись на Запа­де, отпавшем от Православия.

Что же представляет собой этот необычный «баро­метр»? По меткому выражению Л.А.Успенского, икона есть богословие в красках. Несколько ранее кн. Е.Н.Тру­бецкой назвал её умозрением в красках. То и другое го­ворит не просто об определённом идейном содержа­нии иконы (это присутствует и в любой картине), но о её свидетельстве о совершенно ином измерении жизни - показуемом, но не сказуемом словом человеческим (2 Кор. 12,4).

Ведь само богословие, в православном его понима­нии, есть не просто слово о Боге, как это было в нехри­стианском мире, но, прежде всего, само видение, позна­ние Бога. Ибо греческое слово логос, являющееся со­ставной частью понятия теология, очень многозначи­мо и в данном контексте его точнее было бы перевести как весть, получение нового знания, познание, а не про­сто как слово. При этом знание здесь следует понимать в библейском смысле, то есть получаемого вследствие единения, соединения познающего с Познаваемым (Бо­гом); а не в результате чисто рассудочного восприятия информации о Нём. Теоретическое, словесное, познание Бога в православии рассматривается не более как под­готовительная, низшая ступень в богословии. Богосло­вие же в прямом и подлинном смысле означает опыт­ное, личное Его переживание через единение духа че­ловеческого с Духом Божиим. Степень этого переживания - единения обусловлена, естественно, высотою ду­ховной жизни человека. Именно такое понимание бо­гословия восходит к изначальному святоотеческому его пониманию. (Нил Синайский (V в.): «Умное делание есть высшее училище богословия»; Иоанн Лествичник (VI в.): «Совершенство чистоты есть начало богосло­вия»; Исаак Сирин (VII в.): «Истина познается по силе жития»; и др.).

Эта мысль Отцов имеет самое непосредственное от­ношение к иконе. «Дух творит себе формы» - такова од­на из центральных идей религиозного мировоззрения. И та форма, которую мы находим в православной ико­не, с поразительной ясностью открывает недоступный чувственному взору дух, её творивший, духовное состо­яние иконописца. Не по этой ли причине древние наи­более совершенные образа церковное Предание припи­сывает святому апостолу Луке? Другие великие иконы уже не по преданию, а точно принадлежат кисти святых подвижников.

Икона изображает плоть, но кроме греха (Евр. 4, 15) - очищенную от страстей, облагодатствованную; изобра­жает не лицо человека в его эмпирической, то есть гре­ховной данности, но лик - очищенные от страстей и просветлённые Духом Божиим тело и душу. Она указыва­ет на нетленную красоту образа Божия, сокрытую в каж­дом человеке, но явленную в чрезвычайной силе лишь в личности святого. Тварное, земное начало в иконе не уничтожается, но выявляется своей вечной стороной - духовной.

Потому каноническая икона всегда - одно из ору­дий борьбы Церкви с мiром зла: сластолюбием, среб­ролюбием, славолюбием (авва Дорофей, VII в.), духов­ной борьбы за душу человека, за его богоподобное до­стоинство. И в этом смысле она представляет собой од­но из самых глубоких и тонких свидетельств правосла­вия о себе.

Совершенная икона ощутимо богочеловечна. Она от­крывает человеку великую истину сокровенно пребыва­ющего в нём того мира, вечного, исполненного глубо­кой таинственности и особого духовного света. Икона, прежде всего, есть удивительный способ явления в этом тварном бытии бытия Божественного, горнего, к созер­цанию которого смиренно призывает человека. Она по­тому есть богословие, в священном молчании открываю­щее Небо, в силу чего её художественная сторона и оказывается столь не обычной для «обычного» сознания. В этом её исключительность в мире изобразительного искусства.

Подобным небом на земле явились чудные фрески Дионисия в Ферапонтовом монастыре, впервые с таким искусством и адекватностью раскрытые в альбоме «Сквозь пелену пяти веков: сокровенная встреча с фрес­ками Дионисия Мудрого» Ю.Холдина и в его фоторабо­тах, представленных на этой Выставке.