«Сережа, ты даже не представляешь себе, как все сложно!»

Николай Бульчук: Сегодня, 4 ноября 2023 года, исполняется 20 лет с того дня как от нас ушел в вечность митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим (Нечаев) – владыка, в роду которого 300 лет были священники, и основатель рода, митрополит Питирим Тамбовский, так же принадлежал к этой ветви.

Митрополит Питирим (Нечаев) очень многим запомнился... Вообще, это было время особое, время выдающихся, на мой взгляд, церковных деятелей.

Сегодня любезно согласился ответить на мои вопросы и поговорить в память о владыке Питириме эконом Зосимовой Пустыни иеромонах Никон (Белавенец), который долгое время работал в Издательском Отделе Русской Православной Церкви, хорошо знал Владыку Питирима. Я передаю ему слово.

Мне бы хотелось, отец Никон, чтобы вы рассказали, как вы попали в Издательский Отдел, что это была вообще за структура – тогда легендарная во многом? Я уже брал интервью у многих его бывших сотрудников, и, хотя Отдел и сегодня существует, но ведь это было совсем другое время, отец Никон?

Иеромонах Никон (Белавенец): Добрый день. Во-первых, сегодня существует две структуры: Издательский Совет, который занимается лицензированием, как бы наблюдением за издательской жизнью Церкви, и Издательство Московской Патриархии. А тогда Издательский Отдел совмещал в себе обе нынешние структуры.

Мое знакомство с Владыкой Питиримом было, не побоюсь сказать, чудесным, Дело в том, что с моим одноклассником, покойным ныне диаконом Георгием Тарасовым, еще в школе мы как-то поняли, что и он – верующий человек (да он это никогда и не скрывал), и я тоже тяготел к вере. И у него был церковный календарь настольный, где были фотографии епископата. И я как-то выделил для себя портрет Владыки Питирима – какой-то взгляд у него был особый...

И, в общем-то, по-детски, помню, сказал ему: «Смотри, какой симпатичный!» И мы так и называли его потом между собой – «симпатягой». Ну, понятно, дети же все-таки были...

И такое потом случилось, что 5 июля 1980 года Юра мне позвонил и сказал: «Слушай, а не хочешь поехать на всенощную в Собор?» А тогда в Москве сказать «Собор» - и становилось совершенно понятно каждому воцерковляющемуся или воцерковленному человеку, церковному человеку – что это Богоявленский Патриарший собор, в просторечии именуемый Елоховским. «Патриарх сейчас на даче в Одессе, обычно служит «симпатяга» Питирим!» Немножко смешно, конечно, но я, не колеблясь, согласился...

И вот, мы приходим на всенощную в Собор. А Юрка же все знал – кто и где служит, вообще, у него память была великолепная. Хотя он меня на год старше был, у него была феноменальная память: даже спустя многие десятилетия, он четко помнил, кто и с кем в каком классе нашей школы сидел за партой.

Так вот, он и говорит: «Точно, Питирим здесь! Вот этот – его посошник, а это – его диакон...» И выходит диакон Леонид Емельянов (нынче митрополит Тихон Владимирский и Суздальский): здоровый, величественнй... Ну, и, конечно, когда открылись царские врата, и на полиелей вышел архиепископ Питирим... Ну, я знал картины Павла Корина – но все равно было ощущение, что произошло перенесение в совершенно другую реальность!

Ну, мы стоим, молимся, совершается полиелей, потом – помазание святым елеем в центре храма. На кафедре стоит Владыка, мы с Юркой к нему походим, я его вперед толкаю. Амвонное место в Соборе – оно очень просторное, оно возвышается, и когда ты туда на ступеньках поднимаешься, то оказываешься как бы на виду у всех. А это 80-й год все-таки, перед Олимпиадой!

Я немножко робею, и вот, мы подходим к нему под помазание, и вдруг этот монументальный старец улыбается своей знаменитой питиримовской улыбкой и говорит: «Ребятки, а вы москвичи?» - «Да» - «А не хотите с нами поближе познакомиться?» Юрка бойко ответил: «Да, конечно, Владыка!» Я просто обомлел... Он говорит: «Подходите к концу службы к крыльцу храма...»

Мы подошли уже в конце канона или, может быть, уже в конце первого часа к крыльцу. К нам вышел его иподиакон и представился: Грезин Владимир Кузьмич (нынешний Преосвященный епископ Иринарх, Председатель Тюремного отдела Московского Патриархата). У меня до сих пор хранится в старой записной книжке: «Грезин Владимир Кузьмич, 3-й курс МДА».

Расспросил все нас, а у моей мамы был двоюродный брат иеромонах Лавры – рано скончавшийся иеромонах Даниил (Маланин). Ну, и я как-то что-то рассказал...

И вот, вышел Владыка Питирим, поздоровался с нами и говорит: «Ты родственник Даниила? Передай своим, что я о нем молюсь, Святейший молится!..»

Ну, я не представлял себе тогда взаимоотношений всех, знаю только, что отец Даниил скончался в 1956 году, он был одногодок Владыки Питирима, 1926 года рождения.

И он нам сказал: «Мы вам не навязываемся, но вы нас держитесь!» И этот завет Владыки Питирима я сохранил на многие годы.

Потом, через два года, он благословил меня на ношение стихаря. Позднее я стал внештатно подрабатывать в Издательском Отделе.

Была совершенно особая атмосфера в Издательском Отделе в то время, потому что многие иподиаконы Владыки были с высшим образованием, многие сотрудники были с высшим светским образованием. И была какая-то атмосфера очень такой свободы! Никто никого не стеснялся в плане того, что никто никого «не обвинит в ереси». Над кем-то подшучивали, над кем-то подтрунивали, но атмосфера была очень дружелюбная, свободная и открытая.

Там, в Отделе, я познакомился с будущим протоиереем Михаилом Дроновым, тогда Мишей. Он мне предложил ему помогать: в отделе проповедей я ему указатели помогал составлять. А потом – с покойным ныне протоиереем Александром Макаровым, Сашей тогда: он мне тоже предложил сотрудничать в отделе церковной жизни. Так я погрузился в атмосферу Издательского Отдела.

Потом, во многом, по своей глупости, я вылетел с 4-го курса Автодорожного института - в армию. И на два года очное общение с Владыкой прервалось, хотя я писал письма. И его сотрудники, по его благословению, мне на них отвечали. И когда в 1988 году я вернулся, то принял решение уже не восстанавливаться в институте, а поступить в семинарию, и на работу – в Издательский Отдел.

Николай Бульчук: 1988 год... Я помню, что только пришел из армии и как раз попал в Лавру на торжественное Пасхальное богослужение в первый день Святой Пасхи. Какое это торжество = прямо после армии оказаться на Пасху в Лавре! А в самом центре лета – по-моему, 16 июня, состоялось торжественное богослужение на открытом воздухе на центральной соборной площади в Даниловом монастыре в Москве – вновь впервые открытом, восстановленном, куда приехали Первоиерархи Православных Церквей.

Отец Никон, как вы вспоминаете 1000-летие Крещения Руси, когда вы вновь встретились с Владыкой Питиримом? Ведь это был по-настоящему «прорыв церковный»: Церковь наша как бы обрела не то что полнокровную жизнь, было такое чувство, будто она пробилась откуда-то к нам ко всем – и к верующим, и к неверующим. И все услышали, что жива в России Православная Церковь! Какие вы тогда переживали чувства и как дальше происходило ваше общение с владыкой?

Иеромонах Никон (Белавенец): Прежде всего, помню чувство обиды за то, что меня не отпустили из армии на неделю раньше, чтобы я попал на Торжества. Потому что я был довольно взрослый сержант, мне было почти 22 года. У нас должен был состояться визит начальника железнодорожных войск в Ужгород, где я проходил службы, и шла подготовка к его визиту. Я работал в службе главного инженера, и там надо было все приводить в порядок. И командир батальона сказал: «Визит начальника войск раз в жизни бывает, поэтому давай!..» И, в общем, меня отпустили, по-моему, только 14-го, что ли...

И вот, помню, я прямо с поезда, не заходя домой, прямо с Киевского вокзала отправился в Издательский Отдел (благо там практически другая сторона речки). Явился туда прямо в форме, Владыка благословил меня, и у меня было уже твердое убеждение, что надо поступать в семинарию.

И вот, период после Тысячелетия, после июня, у меня был связан с поступлением в семинарию и устройством на работу в Издательский Отдел.

Конечно, такое счастье, что я поступил в духовные школы, надел семинарский китель, переполняло меня очень сильно. Владыка написал мне очень трогательную характеристику. Я ему говорил, что у меня верующей была только бабушка, но он написал, что я «из церковной семьи», «племянник иеродиакона Даниила из Троице-Сергиевой Лавры». И я погрузился в службы, которых тогда было много... Было чувство какого-то подъема небывалого!

Когда я получил удостоверение сотрудника редакции Московской патриархии, сразу подумал: «Ну, вот – теперь я тут уже на законных основаниях, а не где-то на птичьих правах...» Это было незабываемое ощущение...

Николай Бульчук: А вот Издательский Отдел: вы сказали, что «другая атмосфера», дружелюбная, такая особая... Мне Господь судил там поработать совсем мало – тоже, по своей глупости, я практически сам ушел. Пришел туда после армии, искал, где поработать, отец устроил. Они с Владыкой близко были знакомы...

Это был прекрасный период, как он сейчас вспоминается: месяц я там проработал, а потом подумал: «Ну, как же так? После армии, не отдохнув, опять работать, ездить в командировки...» А надо сказать, что Владыка послал в одну командировку, потом тут же в другую. И на следующую я уже не согласился... Спустя многие годы, когда я уже был на «Радонеже», мы с Владыкой встретились: наметили массу планов, но не все они сбылись...

Отец Никон, но ведь обстановка в Отделе не только была непринужденной и особой – я бы сказал, что она была вообще какой-то своеобразной. И когда ты встречался с сотрудниками внутри стен на Погодинской, - то попадал как на другую планету! Это даже была по ощущениям «другая страна»!

Иеромонах Никон (Белавенец): Совершенно верно, совершенно верно! И, собственно, вот эта атмосфера спасла меня от погружения в диссидентские круги! Уже потом я познакомился с христианскими диссидентами, но мне они уже ничего не могли дать. Потому что все, что я мог получить, я получал в Издательском Отделе. У нас там (я еще до армии с радостью их посещал) были так называемые «редакционные среды», когда вечером после работы Владыка приглашал каких-то интересных людей, которые делали лекции или сообщения. Например, я помню, приходил иподиакон, уже престарелый, Патриарха Алексия I, и показывал слайд-фильмы о Патриархе Алексие I. В этом фильме на некоторых кадрах появлялся молодой Костя Нечаев с такими знаменитыми впоследствии «питиримовскими усами». Приходили философы, художники, такая творческая интеллигенция.

Я помню, там я увидел архимандрита Клавдиана (Моденова) – он не выступал, он просто приезжал в Издательский Отдел. И вот пот ом я уже узнал про подвижническую судьбу этого человека.

Вообще, я с благодарностью вспоминаю про уже ушедших людей, например, про архимандрита Иннокентий (Просвирнина). Он был непростым человеком – немножко замкнутым, немножко суховатым, но глубоко церковным человеком, который очень переживал за порученные ему послушания. Мы потом с ним бок о бок где-то трудились: он В Иосифо-Волоцком монастыре, а я – на подворье монастыря, в селе Язвище. Вспоминаю Вячеслава Петровича Овсянникова, одного из старейших по сроку службы иподиаконов Владыки Питирима. Он так навсегда и остался чтецом, и вот, я передал в храм Воскресения Словущего Чиновник Владыки Питирима, который мы ему собирали на 65-летие. Просто мы, иподиаконы и воспитанники Владыки Питирима решили собрать деньги и заказать в Софринских мастерских оклад для Чиновника Архиерейского богослужения. И там Вячеслав Петрович подписался: «чтец Вячеслав Овсянников» .

Вспоминаю женщин отдельных из Отдела: его секретаршу Нину Николаевну, заведующую его канцелярией Надежду Никитичну...

Отец Леонид Емельянов уже где-то в 1982 году стал иеромонахом Тихоном, потом игуменом, потом архимандритом и наместником Данилова монастыря, но я его помню иподиаконом... Потом – протоиерей Иоанн Сирота, отец Виктор Казанцев, мои старшие наставники...

Всех не перечислишь, потому что это не просто перечисление, а благодарность. Молодой Сева Чаплин: он меня на четыре года моложе, поэтому эта разница в четыре года (когда тебе до 30 лет) очень была значительной. Он меня уже тогда поражал своей серьезностью и пунктуальностью. Это был иподиакон, на которого можно положиться было.

Дело в том, что в 1989 году мой друг Алексей Воложанин (а ныне архимандрит Алексий, благочинный Петропавловского округа Москвы) принял постриг. А он был заведующий ризницей, и неожиданно это послушание легло на меня. А кто такой ризничий? Это тот, кто готовит облачения на каждую службу. А постепенно на меня легло и послушание собирать иподиаконский коллектив. Поэтому я вкусил административной работы довольно рано.

Но вообще, конечно, приятно вспоминать, что в моем подчинении был Сева Чаплин, послушник Георгий (Шевкунов) (ныне митрополит Симферопольский Тихон). Отцу Всеволоду я иногда напоминал, а владыке Тихону иногда при встрече напоминаю, когда мы видимся – к сожалению, очень редко!

Кстати, о владыке Тихоне (Шевкунове)... Когда я вернулся из армии, я еще в 1988 году приехал в отпуск и зашел, конечно, в Издательский Отдел, то в кабинет к Саше Макарову забежал человек в подряснике, очень такой быстрый и юркий. Я тогда спросил: «А это кто такой?» - «Это послушник Георгий...»

И вот, все сегодня знают книгу «Несвятые святые», а я очень хорошо помню, как Георгий рассказывал нам эти рассказы, еще не отредактированные: они казались тогда просто дверью в какой-то иной мир! Именно он к нам в Издательский Отдел принес кассету с записями песен иеромонаха Романа (Матюшина), теперь уже очень известного исполнителя православных песен. Но тогда все это было как глоток свежего воздуха.

Так что счастливая эпоха – 1988-1990 гг. Очень счастливая эпоха...

Николай Бульчук: Не просто очень счастливая, отец Никон, но я с удивлением обнаруживаю вот эти «метки» знакомые, о которых вы говорите. Когда поступил туда на работу, пришел к Владыке в Каминный зал. Он сидел в кресле, и говорит: «Ну, кем бы ты хотел работать?» Я отвечаю: «Владыка, я все умею!» - «Значит, самородок?» А проходя мимо кресла к столу, случайно легко наступил ему на ботинок. Когда же проходил обратно мимо креста, Владыка стремительно убрал ногу под кресло – на всякий случай... Определил работать в отдел видеозаписей, помню там двоих сотрудников. Такой был маленький кабинет, на лестнице, как поднимешься на третий этаж...

Мы тогда занимались копированием кассет с записями богослужений Тысячелетия Крещения Руси. Потом эти кассеты распространялись по епархиям. Помню, что часто работа проходила ночами. Пока шло это копирование, на мониторах транслировалась служба. Свет в кабинете выключен, ночь – ты ощущал себя в центре богослужения: повсюду идет Литургия, причем не простая, а торжественное богослужение. И все это в цвете, с прекрасным звуком – вся техника у Владыки была превосходная, а в те годы оснащение подобное считалось вообще высшим достижением. Раньше ты просто не видел подобной аппаратуры – Владыка лично закупал эту аппаратуру, заказывал через знакомых, сам все устраивал по высшей мерке... И вот, ночью ты сидишь в кабинете, смотришь за всем этим процессом – вдруг заходит в кабинет Владыка: «А вы еще не ужинали? Спуститесь, пожалуйста, надо обязательно поужинать!» И вел тебя в столовую на первом этаже... Заботливо все это было.

А про послушника Георгия (Шевкунова): да, он прибегал и к нам в кабинет. Причем, по-моему, он показывал видеокассеты. Помню – плывет лодка, какие-то съемки в Печорах, очень было красиво и необычно... То ли он сам это снимал, то ли ему кто-то передал эти записи... И все это было с таким воодушевлением! Не только все это было свежо и очень интересно – Боже мой, как же все это было прекрасно!

Иеромонах Никон (Белавенец): Кстати, когда я уже был старшим иподиаконом Владыки и куда-то мы ездили, он как-то меня спросил: «А ты водители покормил?» Да, его покормили тогда, но у меня было какое-то замешательство. И тогда он сказал: «Никогда не забывай кормить тех, кто с тобой!»

И бывало, что с Брюсова переулка когда мы ехали в обычный воскресный день, то Владыка предпочитал выпить чашку чаю или кофе, и потом уже «ехать в редакцию». А поскольку мне нужно было развесить облачение, я сопровождал его. И вот, он ко мне в ризницу стучался и говорил: «Пойдем, пообедаем!» И вот, там на втором этаже, напротив его кабинета, совмещенного с Каминным залом, была кухня. И было очень трогательно, когда Владыка сам лез в холодильник, в шкафы, что-то там ему оставляли, что-то разогревал сам, и мы с ним вдвоем перекусывали. И иногда в эти моменты случались какие-то задушевные разговоры. Не то что беседы, но он делился какими-то своими воспоминаниями. Но мне было как-то неловко скрытно записывать эти разговоры...

Кстати говоря, у меня довольно сложное отношение в связи с этим к известной книге «Русь уходящая». Безусловно, там речь Владыки, я чувствую даже его интонацию... Но есть очень важный момент один: Владыка очень ответственно относился к слову, сказанному вовне, «в вечность». И совершенно иное – когда он говорил непринужденно, что совершенно не предназначалось для ушей человека, не сидящего с ним за столом. И какие-то там «характеристики», я понимаю, может быть, были вызваны какими-то там интонациями вопрошающих дам, которые записывали эти разговоры. Поэтому я уверен, что, например, характеристика Владыки Иоанна Санкт-Петербургского была вызвана как раз этим.

Он очень не любил экзальтации, придыхания, когда о ком-то говорили: «О, Владыка, а что вы скажете об этом?..» Он мог сказать очень резко.

Поэтому я никогда ничего не записывал, но что-то осталось в моей памяти и врезалось в нее.

Если говорить откровенно, наши отношения тоже переживали разные периоды: были моменты очень близкого общения, были моменты кризиса с моей стороны, были моменты кризиса, уж извините, и с его стороны. Вот, в момент какого-то кризиса, когда, помнится, мы приехали в Академию на богослужение, я попросился к нему на аудиенцию. И сказал: «Владыка, у меня к вами накопилось много претензий...» И начал ему высказывать. И меня поразила очень такая глубокая реакция этого выдающегося человека – вот, до сих пор помню - «Сереженька, если бы ты знал, как все сложно!» Это было сказано так, что до сих пор у меня слезы на глаза наворачиваются... И он сказал мне дальше такую фразу: «Ты знаешь, я в своей жизни пережил очень многое. В тридцатые годы, когда мы были «семьей лишенца» (отец же его был в заключении), каждый звонок в дверь моя сестра (он ее вал Лелей – младшая сестра, Ольга Владимировна, она была наиболее близка к нему) выбегала на черный ход, чтобы ее не застали в квартире. Потому что она не имела прописки как «дочь лишенца». А дальше он сказал: «Но первый раз я заплакал в семинарии. Я шел из Новодевичьего монастыря, и слезы текли у меня по щекам». Я задумался и даже не стал спрашивать его, что там случилось. Это были те годы, когда семинария была открыта в Новодевичьем монастыре и еще не переехала в Троице-Сергиеву Лавру. Это удивительно!..

Конечно, Владыка – человек выдающихся дарований, широты необыкновенной. И, конечно, он был деформирован системой. Потому что столько сил приходилось тратить, чтобы пробивать стену – а он ее пробивал! И когда кто-то так снисходительно теперь пишет: дескать, «ну а что там – Библия издавалась крошечным тиражом...»

Но чтобы напечатать десять тысяч Библий – лишних, дополнительных – приходилось идти на какие-то ухищрения. А сколько раз Библия переиздавалась при жизни Владыки Питирима! Им переиздавалась! А Богослужебные Минеи! После революции Минеи не издавались до Владыки! И это был не репринт, а новое издание, снабженное справками житийными - по святым основным, по праздникам и т.д. Это же огромный труд! Им, кстати, занимался отец Иннокентий (Просвирнин).

Ну, сейчас уже скажут: «Ну что там такое, подумаешь!»

А что значило – увеличить тираж «Журнала Московской Патриархии»! Я удивился, когда, открыв книгу «Русская Православная Церковь» 1980 года, на одной из страниц увидел фотографию: «Президиум Российского Собора 1917-1918 гг.» Ну, я уже изучал церковную историю XX века: смотрю, на первом плане, рядом с Патриархом Тихоном сидит митрополит Антоний (Храповицкий), Первоиерарх Зарубежной Церкви! В этой же книге помещались фотографии отца Иоанна Кронштадтского, который считался монархистом, мракобесом и вообще запрещенной фигурой. Это, к сожалению, не очень понятно людям. Более того, я скажу: Владыка не боялся давать покровительство гонимым священникам. Отец упоминавшегося мною Миши Дронова, протоиерей Александр Дронов, был лишен прихода в Воронежской епархии, потому что уполномоченный Совета по делам религий потребовал его отправить за штат, без права служения. А что такое – лишить священника возможности совершать Литургию? Так Владыка ему благословил негласно создать домовый храм и дал антиминс. И отец Михаил Дронов, уже позднее, в 1988 году, когда я у него был дома, показывал мне этот крошечный домовый храмик.

Эти вещи дорого стоят, за них можно было реально схлопотать.

Позволю себе тоже еще воспоминание: Владыка мне как-то рассказывал, как он однажды возвращался из-за границы. Обычно его знали там, кто он такой и что, а тут неожиданно попросили его открыть чемодан. А он говорит: «У меня там Солженицын сверху лежит!»

И его спасло только то, что советская элита не была монолитной. Доложили заместителю Председателя Совета по делам религий Фурову (церковные историки знают эту фамилию). Оказывается, у них была взаимная неприязнь с Владимиром Александровичем Куроедовым, который был Председателем Совета по делам религий. И тот – и из хорошего вообще отношения к Владыке Питириму, и из-за неприязненного отношения к своему заместителю – он закрыл на все это глаза, и как-то все утряслось.

Кстати, интересный момент: когда Куроедов умер, его отпевали именно в храме Владыки Питирима.

Николай Бульчук: Дорогой отец Никон, говорить и вспоминать можно очень много, все это страницы неповторимые, они очень и очень ложатся на сердце. Каждое слово в память Владыки вызывает целую громадную волну воспоминаний...

Вот, вы назвали Вячеслава Петровича Овсянникова: я много лет, уже работая на «Радонеже», пытался по телефону напроситься на личную встречу с ним, чтобы записать какие-то воспоминания, в том числе, и о Владыке. Он сначала вроде бы согласился, а потом у нас случился перерыв чуть ли не в десять лет, в течение которых он по какой-то причине не выходил на связь. После этого я позвонил ему, получил согласие и побывал у него дома. Меня поразило, помню[, что даже интонации Вячеслава Петровича и вся его речь полностью копировали покойного на ту пору Владыку Питирима. Он много рассказывал, эта запись существует: мы вместе с ним и его супругой сидели вместе, вспоминали, откровенничали...

Знаете, что мне сейчас пришло в голову? Говорят, что в ту пору Церковь была под давлением безбожной власти. У меня другое впечатление: даже та безбожная власть, те атеисты (как они себя называли в ту пору) перед Церковью невольно благоговели. Они понимали, какая сосредоточена сила – в Церкви, в святынях ее, в людях церковных, в таких личностях, каким был митрополит Питирим (и не только он) в те годы. И знаете, что еще пришло на ум: вот, вы сказали о переиздании Миней. Говоря военным языком, вот эти люди церковные – и Владыка, и монахи многие, и подвижники – это были как бы обученные воины, которые представляли собой реальную угрозу этой безбожной власти. А все эти молитвословы, Библии, Минеи – это было некое оружие, которое опасно дать им в руки! Какая-то часть этого оружия была уже в их распоряжении, но если бы это оружие умножилось – все, власти тогда пришел бы конец!

А что же сегодня? Сегодня у нас на руках прекрасное духовное оружие – великолепно изданные молитвословы, последования, Евангелия, Библии – все, что угодно! Но то ли мы солдаты негодные, то ли не обучены пользоваться этим оружием. У нас нет практики деятельной молитвы, мы не знаем с какого конца подойти к тому или иному богословскому вопросу. Не кажется вам, что произошел такой парадокс: то ли люди ушли, то ли дисциплина изменилась церковная, но что-то случилось?

Иеромонах Никон (Белавенец): Знаете, к сожалению, с 90-х годов мы очень погнались за количеством, Мы себя сами оправдывали: «Вот, я занимаюсь важнейшим церковным делом! Ну да, не домолился! Ну, да, не допостился...» А если это мирян касается: «Ну, да, опоздал на Литургию...» Я как иподиакон не мог опоздать на Литургию, потому что это было смерти подобно: я должен был приходить за час до службы.

Мне вспоминается 1990 год, храм Воскресения Словущего: приехал протопресвитер отец Александр Киселев из Зарубежной Церкви. И стоит скромно в сторонке: не было тогда евхаристических отношений между нами, он не мог служить. Стоял, молился тихонечко... Я до сих пор помню: Владыка меня подзывает и говорит: «Смотри, как молится настоящий русский священник!»

У Владыки все было до мелочей цельно. Причем я не говорю, что это был какой-то лубочный персонаж: у него тоже были какие-то свои слабости, ну «несть человека без греха», это был живой человек. Но в основе его души лежала глубокая вера. Вся его жизнь была подчинена этому, как он часто говорил: «Я все время пытался понять Промысл Божий обо мне и научиться следовать ему!»

Например, Богослужение... Ну, что, скажете особенного: у нас сейчас самые сакральные моменты показывают по телевизору в видеотрансляциях! А Владыка к каждому слову Богослужения относился с благоговением. Он очень жестко пресекал практику прерывания молитвы: когда после запричастного стиха в храме читаются молитвы ко Причащению. И вот, открываются царские врата, и чтец обрывает молитву на полуслове. Говорит «Аминь».

Владыка Питирим просто не переносил этого! Он говорил: «Молитва – это беседа с Богом, это обращение к Богу. Вы приходите к самому ничтожному начальнику – попробуйте посреди беседы отвернуться и сказать: «До свидания!» Вы же не посмеете так сделать? А почему к Богу относитесь так?!»

Это то, что очень сильно отличало старшее поколение духовенства. А мы, к сожалению, немножечко расслабились, и дай Бог нам взять себя в руки и привести себя – хотя бы попытаться прмвести себя – в минимальный хотя бы духовный порядок!

Николай Бульчук: Завершая нашу беседу, конечно, невольно вспоминаешь эту фразу: «Блажени есте, егда поносят вам и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще Мене ради...» Владыка много воспринял и славы, и чести, красоты и почета, а в конце жизни – к сожалению (по-человечески, к сожалению, но к счастью – в духовном плане) все-таки испил до дня чашу горя, унижений, страданий, непонимания и неблагодарности.

Иеромонах Никон (Белавенец): Я бы сказал, что Господь дал ему перед смертью как бы подняться на Патриарший уровень. Все мы с вами помним Пасху 2003 года. Когда Святейший Патриарх Алексий II заболел. И вдруг, неожиданно для всех, он назначил совершать ночное Пасхальное богослужение в Храме Христа Спасителя митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима, который буквально в Великую Субботу привез из Иерусалима Благодатный Огонь.

И, конечно, надо отметить, что покойный Патриарх Алексий II навестил Владыку Питирима в больнице за месяц до его кончины. И два умудренные сединами и жизненным опытом иерарха беседовали один на один.

Я думаю, что это было великое утешение для Владыки и признанием его выдающихся заслуг. И, конечно, отпевание в Богоявленском соборе при нескольких десятках архиереев – это было незабываемое событие... В общем, Церковь на самом высоком уровне воздала должное заслугам этого выдающегося иерарха и человека.

Николай Бульчук: Спасибо, дорогой отец Никон. Мы поминаем Владыку Питирима, верим, что он тоже молится за нас, уверен, что он не оставит своей молитвой и нашу Церковь, потому что он очень много потрудился при жизни именно для дела церковного. Вы сказали, что он «пробивал стену», а в те времена это было очень и очень непросто. Практически невозможно. Когда перед государством была поставлена задача покончить с Церковью, то совершать такие труды для ее развития, для ее жизни и возрождения – это подписывать себе смертный приговор каждый день.

Иеромонах Никон (Белавенец): Безусловно!

Николай Бульчук: Будем надеяться, что такие примеры – и примеры жизни и подвига митрополита Питирима (Нечаева) – вдохновят многих на служение Богу и Церкви!