Колхоз имени Генриха VIII

Председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Волоколамский Антоний (Севрюк) прокомментировал намерение властей Латвии направить запрос с просьбой об автокефалии Латвийской Православной Церкви.

«Если он будет направлен, это поставит нас в очень сложное положение. Потому что автокефалия предоставляется заявителю, а я не думаю, что Министерству юстиции Латвии нужен какой-либо Томос, который доказывает независимость этого министерства от Московского Патриархата», – сказал владыка.

Действительно, с просьбой об автокефалии могла бы обратиться сама Церковь — а вот такая просьба со стороны светских властей выглядит загадочной. Это как если бы власти в Москве, огорчившись на политическую позицию Папы Римского, в то же время решили обратиться к нему с запросом о даровании автокефалии российским католикам — через голову самих верующих.

Мировоззренческие и правовые основания такой просьбы остаются неясными.

Конечно, в притязаниях светских властей определять внутреннее устройство Церкви нет ничего нового. Любимый персонаж костюмированных драм — король Генрих VIII английский — вошел в историю со своей «реформацией сверху».

Его супруга — испанская принцесса — не могла родить ему наследника. Король хотел развестись, но разрешение на развод нужно было получать лично у Папы Римского. Однако Понтифик, опасаясь поссориться с могущественным королем Испании, развода не давал — и Генрих, не отличавшийся ни смирением, ни терпением, просто объявил английскую Церковь независимой от Рима, а себя, без лишней скромности, объявил ее главой.

Это обернулось немалой смутой для Англии — тем более, что Король воспользовался ситуацией для того, чтобы ограбить богатые английские монастыри — а Генрих стал прообразом такого известного сказочного персонажа как «Рыцарь Синяя Борода», потому что, когда он развелся с испанкой, личная жизнь с последующими возлюбленными у него тоже не сложилась. Или, вернее, это у этих бедных женщин с ним.

Но, впрочем, Генрих, со свойственной ему грубостью, только довел до предела принцип, который сложился в пост-реформационной Европе и был, чуть позже, закреплен аугсбургским миром — Cujus regio, ejus religio, «чья власть — того и вера», тот, кто правил территорией, тот и определял вероисповедание ее жителей.

Нам это может показаться странным — почему бы не позволить людям молиться как они хотят — но в ту эпоху такой расклад был достаточно очевидным.

Религия была важной опорой легитимности правителя. Подданный, который считал государя врагом правой веры, губителем душ своих подданных, естественно, был склонен пренебрегать своими обязанностями по отношению к нему — а то и поддерживать его врагов. Грань между еретиком и мятежником была зыбкой — повстанческие движения охотно искали себе религиозного оправдания, а религиозные легко переходили в политические.

А князья, со своей стороны, могли поддерживать Реформацию — или выступать против нее — по причинам, не имеющим отношения, собственно, к вере в Бога.

При этом каждый правитель (даже если он был настолько сомнительных нравственных достоинств, как Генрих VIII) провозглашал себя в качестве защитника истинной веры — и горячего приверженца той версии христианства, которую он разделял со своими подданными.
Однако с тех пор многое изменилось.

Теперь князья народов вовсе не видят в религии источник своей легитимности; в странах, где достаточно много верующих избирателей, политики могут говорить о своей религиозности — но религиозные разногласия лежат довольно далеко от политических.

В Англии XVI века отказ папы признавать Елизавету законной Королевой был источником немалых политических проблем. В наши дни трудно представить себе церковных иерархов, которые могли бы (или хотя бы хотели) разрушать легитимность светских правителей.

В мире давно утвердился принцип разделения Церкви и государства — и, хотя в наши дни его любят поминать воинствующие секуляристы, наследники Ленина и Дзержинского, первоначально он защищал не государство от Церкви, а Церковь от государства. Больше никакой король — какие бы политические проблемы у него ни возникали — не должен был предписывать своим подданным, во что им надлежит верить.

Латвийские власти пытаются вести себя так, так, как будто они до сих пребывают в XVI веке, принцип cujus regio, ejus religio до сих пор актуален, и светские власти до сих пор могут предписывать своим поданным их веру.

Но светские власти XVI века, по крайней мере, позиционировали себя христианами; князья и короли пост-реформационной Европы могли быть людьми лично тяжело развращенными, но, по крайней мере, им в голову не приходило продвигать и рекламировать порок как что-то хорошее и устраивать гей-парады на улицах своих столиц.

В наши дни внутрицерковные дела рвутся устраивать люди, далекие не только от Православия, но и от какой-либо вообще формы христианства, адепты идеологии, которая имеет гораздо больше общего с культами Кибелы и Ваала, чем с поклонением библейскому Богу.

Текущий конфликт создает для них возможность надавить на Церковь — но причина такого давления лежит глубже, в той идеологии, которая стала государственной на современном Западе.

В Восточной Европе ситуация усугубляется тем, что ее политические элиты, несмотря на всю их яростно-антисоветскую риторику, во многом состоят из людей, политическая карьера которых начиналась в КПСС. Тут навыки старого тоталитаризма — советского — накладываются на новый — радужный.

Насколько Церковь может противостоять этому давлению? Это сложный вопрос. Но ей определенно не стоит ему подыгрывать. Светские власти не могут получить автокефалии — они могут только получить объяснение, почему не их дело ее запрашивать.