О богоизбранности и богоизгнанности

Слушать: https://disk.yandex.ru/d/P8QQpMWPfMF_NQ
По сетевым лентам носят стихотворение Дмитрия Быкова*, главная идея которого — в России нет Бога. Русские — это «богоизгнанный» в противоположность «богоизбранному» народ. 
Кто-то Богом избран,
Хоть простолюдин;
Кто-то Богом изгнан –
И живет один.
Остальных-то много,
Но среди щедрот
Должен быть и Бого-
Изгнанный народ.
Долгий путь осиля,
Я нашел ответ:
Там, где есть Россия,
Бога точно нет.
В рамках христианского богословия существует богоизбранный народ — ветхозаветный Израиль — и избран он с совершенно определенной целью. Чтобы в его среде явилась благословенная Дева Мария, от которой воплотится Христос, Спаситель всех народов. Вся долгая и трагичная история библейского Израиля, от призвания Авраама, была направлена именно к тому моменту, когда Дева сказала Ангелу: «се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему» (Лук.1:38)
Стоит заметить, что даже ветхозаветный Израиль — не нация в современном смысле, а, скорее, религиозная община. Она определялась не территорией и языком, но заветом с Богом. К ней можно было присоединиться, из нее можно было выпасть. 
Поскольку Воплощение — событие принципиально однократное, других богоизбранных в этом смысле народов быть не может. 
В Новом Завете говорится о «народе Божием» (1Пет.2:10) применительно к Церкви Христовой, составленной как из иудеев, так и из язычников. Принадлежность к этому новому народу определяется не языком, не гражданством, не происхождением, не оттенком кожи или чертами лица — но верой и Крещением. 
Утверждение о существовании «богоизгнанного» народа, таким образом, просто бессмысленно — люди делаются близки Богу или чужды Ему не народами, а поодиночке, через свой личный выбор. Этот выбор никак не детерминирован языком, происхождением, или страной проживания. 
Но взгляды Быкова* (и тех, кто с ним согласны) интересны как проявление определенного отношения к миру веры вообще и к религиозной лексике в частности. Мысль, что на территории какой-то страны «нет Бога», или что отношения человека с Богом определяются его национальностью или местом проживания, была бы нелепой не только с точки зрения православного богословия — но и в рамках любой формы монотеизма. 
Но мы здесь имеем дело не с богословием; богословие всегда воспринимает свою традицию как живую, как предполагающую реальную приверженность, как свидетельствующую о предельно важных и реальных вещах. 
Мы имеем дело с восприятием христианства — да и любого библейского монотеизма, на самом деле — как традиции мертвой. Как поэты XIX века могли воспринимать античное язычество. 
Пушкин, говоря «Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон/В заботах суетного света Он малодушно погружен» отнюдь не исповедует веру в Аполлона, который время от времени призывает его к «священной жертве». Он, разумеется, ни в какого Аполлона не верит. Или когда он говорит о Евгении Онегине, что он «Всевышней волею Зевеса Наследник всех своих родных», он никоим образом не исповедует веру в Зевса. 
Так упоминание Бога — христианского, или, по меньшей мере, монотеистического, совершенно не обязательно предполагает веру в Него. Но тут возникает путаница и непонимание. Когда поэт упоминает Зевса или Марса (а также Перуна или Вотана) мы можем быть почти уверены, что это именно поэтический образ. Живой традиции с этими божествами не связано — если не считать малочисленных и маргинальных неоязыческих групп. 
Но когда человек упоминает Бога, Бога с большой буквы, возникает пространство неопределенности — полагает ли Он Бога реальным? Или это — как в случае с Зевсом и Апполоном — просто фигура речи? 
Причем парадокс ситуации в том, что человек в таких случаях обычно просто избегает прояснять для себя вопрос о реальности Бога. Как это ни иронично, он гораздо больше уверен в том, что Бог на его стороне, чем в том, что Бог вообще существует. 
Это, в каком-то отношении, удобно — на Бога можно ссылаться, Ему можно приписывать свои собственные предпочтения, свои личные приязни и неприязни, от Его имени хвалить одних и бранить других. Это было бы невозможно для атеиста — потому что он вообще отрицает Бога. Это было бы невозможно для верующего — потому что такое простодушное приписывание Богу своих хотений и предпочтений было бы, с одной стороны, нарушением заповеди «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно» (Исх.20:7), а с другой — просто поразительно нелепым притязанием на нравственную и богословскую безошибочность. А вот неопределенная позиция таких проблем не создает. 
События последних нескольких лет вызывали всплеск интереса к религии и использования религиозного языка; но довольно часто этот язык используется (увы, на обеих сторонах конфликта) именно в подобном, «поэтическом» смысле — люди с уверенностью говорят о том, чего Бог хочет, кто Ему свой, а кто Ему враждебен, так, как будто им совершенно не придется давать отчет в том, как они использовали Его имя. 
Другая сторона этого стихотворения, о котором стоит задуматься тем, кто его перепощивает — автор использует религиозный язык не для того, чтобы обругать правительство, или президента, или спецслужбы, или медиа. У него претензии не к властям, не к «режиму» а именно к народу и стране. 
Причем попробуй он так говорить о любом другом народе или стране, его объявят тупым расистом. Конечно, человек может писать что ему угодно — но вы не можете быть властителем дум в народе, к которому относитесь с такой враждебностью. Поэт оказывается в ситуации, когда в носителей русского языка он ненавидит, а носителям каких-либо других языков он неизвестен и неинтересен. Человек закопал себя просто ради красного словца. Пример того, как не надо делать. 

*Физическое лицо, выполняющее функции иноагента в России.