Дмитрий Бабич: «Как православный муж Доктора Лизы предпочел Россию США, а их сын встал за Родину на СВО»

Мой собеседник по-русски интеллигентен и по-американски улыбчив. Глеб Глебович Глинка – потомок представителя второй волны русской эмиграции, выпускник двух американских престижнейших университетов. Проведя большую часть жизни  в США, он все еще говорит по-русски с легким английским акцентом. Российским телезрителям он знаком по своим выступлениям на православных каналах. В них он рассказывает чаще всего не о себе, а о своей великой покойной супруге – Докторе Лизе (Елизавете Петровне Глинка), памятник которой открывается в Москве.  

ПАМЯТНИК В ЦЕНТРЕ МОСКВЫ

8 сентября в центре столицы, по адресу улица Сретенка, 5, открылся памятник Елизавете Петровне Глинке – Доктору Лизе, всемирно известной благотворительнице, организатору хосписов и центров помощи бездомным. Напомним, что Елизавета Петровна погибла 25 декабря 2016 года – военно-транспортный ТУ-154 с российской гуманитарной помощью для жителей объятой гражданской войной Сирии вылетел из Сочи, но неожиданно потерял высоту и рухнул в море.

…В квартире на Сретенском бульваре, где живёт вдовец Глеб Глебович Глинка, с того дня время как будто остановилось. Все здесь остаётся, как в тот день, когда из квартиры ушла хозяйка. Но теперь у хозяина, седоватого адвоката с добрым лицом доктора Айболита, седыми волосами и чуть заметным английским акцентом, новая причина для волнений. Один из их трёх с Лизой сыновей вот уже много месяцев воюет за Россию на СВО. «Воевать он пошёл сам, просто поставил меня перед фактом. И теперь мне остаётся только ставить свечи в церкви, оставлять батюшке записки со словами «за здравие воина Ильи», заказывать сорокоусты  и молиться», - объясняет Глеб Глебович.  

Недавно в квартире все же произошла первая с 2016 года перемена, но особого рода: на столике разместился макет памятника, который теперь видят москвичи. Как и обещали в фонде имени Елизаветы Глинки, это памятник не столько конкретному человеку, сколько человеческой доброте и милосердию в целом. Памятник из бронзы: мы видим больного старика в постели (само страдание), которому оказывает помощь хрупкая молодая женщина, чья фигура и профиль лишь неуловимо напоминают «доктора Лизу».

БАБОЧКА – СИМВОЛ ДУШИ

Вдовцу Глебу Глебовичу явно по душе символическое решение и его воплощение, выполненное  скульптором Валерией Сычёвой: бездомный старик является центром композиции, но над его постелью мы видим распахнутое окно с приподнятой ветром занавеской и вылетающей через окно бабочкой.

«Бабочка  – это древний символ души, оставившей тело. С самого начала бабочка была частью логотипа нашего с Лизой фонда, - вспоминает Глеб Глинка. – Этот символ принят во многих культурах. Ведь бабочка – это такое легкокрылое, почти бестелесное существо, совсем как  душа человеческая, когда она оставляет бренное тело. Бабочку трудно поймать и потрогать, но она реально существует, и для человека с эстетическим чувством она – образец утончённой красоты».

Частью памятника является также икона на примыкающей к окну стене: она напоминает о православной вере, в своё время сведшей вместе Глеба и Лизу – людей с изначально разными судьбами и характерами.

РАЗНЫЕ СУДЬБЫ, НО ВЕРА ОДНА

Глеб Глебович Глинка родился в 1948 году в Бельгии, в семье советского военнопленного (в довоенной жизни его отец Глеб Александрович Глинка был известным писателем, участником знаменитой литературной группы «Перевал») и спасшей его от гибели польской женщины. С девяти лет Глеб Глебович жил в США, где  окончил Йельский университет, а потом и юридический факультет университета Темпл. Он стал практикующим адвокатом и преподавателем, хорошо зарабатывал, и в 1985 году решил проведать землю предков – узнать, какие изменения происходят в перестроечном Советском Союзе.

Там он и познакомился с молодым медиком – Елизаветой Петровной Поскрёбышевой. Уже через неделю, несмотря на 14-летнюю разницу в возрасте, оба знали, что проведут друг с другом всю жизнь. Через некоторое время после свадьбы Лиза переехала к мужу в США, где занялась помощью  умирающим и бездомным. Получив образование по редкой специальности «уличная медицина», Елизавета Глинка с мужем переехали в бывший СССР, где помощь умирающим и бездомным оказалась  не менее востребованной, чем за океаном. Такой помощью они и занялись – сначала на Украине, а потом и в родной России. Дальше было открытие в России и за рубежом нескольких хосписов, помощь бездомным у Павелецкого вокзала… В общем, столько подвигов, что, когда стало известно о гибели Доктора Лизы, митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий объявил погибшую праведницей, а в народе пошли разговоры о её канонизации. Её подвиги легли в основу снятого в 2019 году фильма «Доктор Лиза» режиссёра Оксаны Карас.

- Глеб Глебович, что осталось в вашей жизни от многих десятилетий, проведённых в США? Теперь, когда Елизавета Петровна оставила нас, нет ли желания вернуться?

- Нынешняя Америка вызывает у меня в основном сожаление и удивление. Когда-то вместе с американскими однокурсниками-студентами я в 1960-е годы протестовал против войны во Вьетнаме: мы озвучивали имена и фамилии погибших там американских военнослужащих на ступенях католического храма в США. Церковь нам не мешала, в стране было мощное антивоенное движение. Куда это все делось? Теперь эти же люди, постарев, ратуют за то, чтобы исключить нашу русскую церковь из Всемирного Совета церквей. Не так давно все западные «зелёные» были пацифистами. А теперь они требуют отправки оружия на Украину – чтобы воевать с моим сыном. Мне остаётся только удивляться и сожалеть.

- У вас с Елизаветой Петровной трое сыновей. Как сложились их судьбы? В 1986 году, когда Елизавета Петровна переезжала к вам в США, она думала, что уезжает навсегда. В таких случаях многие из наших «уезжающих» старались дать детям чисто американское образование. Ведь Интернета и электронной почты тогда ещё не было, связь с родиной можно было поддерживать только через редкие письма и ещё более редкие встречи. Ребёнок, живущий воспоминаниями о родных местах и о дедушке с бабушкой, часто чувствовал себя в американской школе изгоем. Елизавета Петровна и вы – какое решение для этой проблемы вы выбрали?

- Двое из наших трёх сыновей живут в России, только один пока остается в Америке, но у него здесь уже есть квартира. Воспитание всем сыновьям мы старались им дать русское, у меня в этом плане был опыт. Дело в том, что мой отец, Глеб Александрович Глинка, принадлежал ко второй волне русской эмиграции. Отъезд за границу не был его выбором. Он попал в плен и оказался в 1945 году за границей.  Тогда британцы передали сотни тысяч оказавшихся в их руках советских военнопленных Сталину. Многих из них ждала незавидная судьба. А отец о репрессиях знал не понаслышке: многие члены литературной группы «Перевал», к которой он принадлежал в 1920-е годы, подверглись репрессиям ещё до войны. Так что отец вынужден был остаться за границей.

Но в западное общество отец, хоть он и прожил долгую жизнь до 1989 года, так  толком и не захотел войти. Он десятилетиями общался и в Бельгии, и в США только с русскими, писал в русские издания, сочинял стихи только на родном языке. У него даже есть грустное стихотворение о том, как это смешно, – проживая в Америке, писать стихи только по-русски. Кому, мол, это нужно? Тиражи были ничтожные…

Я себя тоже чувствовал в Америке чужим. В 13 лет я сказал родителям, что хочу уйти в русский православный монастырь в Джорданвилле – это была такая обитель с очень строгим уставом посреди очень современного штата Нью-Йорк. Мама была против, но папа её убедил, и меня отпустили. Я прожил в этом монастыре год, и это было самое счастливое время моей жизни.

- Но после монастыря в Джорданвилле вы всё-таки вернулись в большой мир, стали адвокатом, защищали людей, подвергшихся обвинениям по уголовным статьям. Разве в этой холодной юридической сфере есть место для веры, для сочувствия? Там все должно быть по форме, по закону…

- Вы знаете, помощь людям, которым грозят большие сроки лишения свободы, - это тоже дело христианское, это дело любви, но только в строгих рамках закона. Я не хочу сказать, что всем мои клиенты ни в чем не были виноваты. Но у меня была задача – заставить государство доказать их вину. Уголовное обвинение – это ситуация, когда государство всем своим весом обрушивается на человека. И когда ты его защищаешь, ты действуешь так, как будто спасаешь от тюрьмы своего родственника, друга – словом, любимого человека. Вот и получается, что и в адвокатуре есть место любви. 

- И все же остаться в России вам наверняка было непросто. Вы ведь так и остались чужим среди своих: вам трудно писать по-русски без ошибок, вы не «считываете» наши шутки, часто основанные на цитатах из советского кино или школьной советской классики. Не трудно вам жить со всем этим? Всегда ли вас принимают как своего?

Так ведь и за границей русская эмиграция первой волны не принимала таких, как мой отец, - советских людей, проживших большую часть жизни в СССР. Те, кто уехали сразу после революции, считали поколение моего отца «нечистым», хотя он был из старого дворянского рода, имел прекрасное образование… И я тоже жил долгое время между двух лагерей – между Советским Союзом, откуда и приехала ко мне Лиза, и подозрительно относившейся ко всему советскому эмиграцией. Но в этом плане моя судьба не так уж уникальна. История постоянно рвала русскую нацию на куски, противопоставляла православных атеистам, космополитов славянофилам, советских людей – «бывшим».

Мне кажется, моя лёгкая отстранённость, «инаковость» помогает мне в России. Я оказался в стороне от прямого участия в русских конфликтах двадцатого века. И это сегодня помогает мне лучше понять пресловутую «таинственную русскую душу».  Я понимаю даже тех наших соотечественников, которые восхищаются Сталиным, – я общался с ними в Донецке, и эти люди были настоящие герои. Правда, я никогда не соглашусь с их представлением о российской истории двадцатого века: они ошибочно считают, что это Сталин Россию спас, а после его смерти все пошло как-то не так, не в том направлении. Это просто неправда, и с этим их представлением и большая часть эмиграции моего поколения и старше не согласилась бы. И для меня Сталин  – одиозная фигура. И все же я этих моих донецких собеседников  понимаю, я восхищаюсь их сегодняшним плодвигом. И знаете, почему мне понятны их чувства? Потому, что я и сам не был совсем «своим» для старой эмиграции, она подозревала меня в «советскости».

Дмитрий Бабич

Источник: «Комсомольская правда»