Владимир Можегов: «Пушкин – русский Адам»

Пушкин родился 6 июня 1799 года в Москве, в последний год уходящего XVIII века. Последнее весьма символично. Пушкин – человек явно не XIX и уж тем более не XX века, в гораздо большей степени он человек именно XVIII века, как бы замыкающий собой блестящий век Петровской империи.

В свое время большевики пытались лепить из Пушкина чуть ли не поэтическую «Аврору», указующую путь в светлое революционное будущее. На самом же деле всем своим существом Пушкин устремлен не в будущее, а в прошлое. Весь так называемый прогресс и демократию – этих священных коров Нового времени – Пушкин искренне ненавидел, доказательство чему – множество едких высказываний (см., например, его ядовитейшие замечания об американской демократии в статье «Джон Теннер»).

Будущее его скорее пугает, всюду он видит приметы конца. Что такое его «Маленькие трагедии», как не блестяще поставленный диагноз больного заката Европы? А его «Борис Годунов» – как не величественное полотно, описывающее конец мира традиции, на смену которому приходит мир-самозванец, мир, сорванный со всех оснований и летящий в бездну?

Кстати, еще один символ, любимый советскими пушкиноведами. История про то, как няня, гуляя с маленьким Александром по петербургскому Юсупову саду, встретилась с императором Павлом, сделавшим ей замечание за не снятый с ребенка картуз. Большевики любили эту байку – как нравоучительную историю о ранней пушкинской оппозиции царизму. Да и сам Пушкин рассказывал ее со смехом: «Видел я трех царей, первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку…» На самом деле этот анекдот, конечно – о встрече с Большой Историей. Это ее благословение на челе маленького гения, и то, что эта, первая, встреча именно с Павлом – царем-рыцарем, уходящей натурой XVIII века, – тоже, конечно, символ. «Сей остальной из стаи славной Екатерининских орлов», – это можно сказать и о нем самом, о Пушкине.

Если как человек Пушкин принадлежит прошлому, то как гений – он воспаряет над временем, обозревая мир от самого начала до самого конца истории. И чем старше становится, чем глубже его философия, тем сознательнее он погружается в пласты истории и к тем большим обобщениям приходит.

Его последний, философский, «каменноостровский цикл», написанный летом 1836 года, – это не только о судьбе человека, взятой в абсолютных онтологических категориях, это – о судьбах мира, который завершает свои земные пути.

«История древняя есть история Египта, Персии, Греции, Рима. История новейшая есть история христианства», – заметил Пушкин. Но если мир дошел до того, что сбрасывает с себя христианство, в «священной стихии» которого он когда-то «исчез и обновился», то… что теперь его может ждать? На этот вопрос Пушкина-историософа следует ответ Пушкина-пророка: катастрофа. Вот как в последнем его посвящении Лицею: «…Металися смущенные народы; / И высились и падали цари; / И кровь людей то Славы, то Свободы, / То Гордости багрила алтари…»

Правда, взгляд в эсхатологическое будущее почти всегда пресекается. Как пророк, Пушкин видит впереди апокалиптические всполохи, но как реалист – не позволяет себе об этом говорить. Это договорят Гоголь и Достоевский. Сам же Пушкин скроет свою метафизическую тревогу в чудесных сказках, полных эсхатологических намеков, особенно грозных – в «Сказке о золотом петушке». 

Пушкин – человек насквозь имперский, насквозь укорененный в той еще, старой, докапиталистической, додемократической России. Последний традиционалист, последний гений уходящей христианской Европы, запечатлевший этот уже, видимо, обрушающийся мир. Таково его место среди равных ему по мощи гениев: Гомера, Вергилия, Данте, да, пожалуй, еще Шекспира и Гете. Он и здесь последний, замыкающий ряд гениальных поэтов-философов и пророков.

Главные темы Пушкина – с младенчества и до смерти – личность и свобода, или – жизнь личности во всех возможных проявлениях ее свободы. Он как будто открывает все бытие заново, с чистой страницы, с самого начала. Вас. Розанов, кажется, первым сравнил Пушкина с Адамом, гуляющим по райскому саду и дающим имена всем вещам этого мира. Блестящая метафора! Это и было, наверное, главным делом Пушкина: дать всем вещам нового мира их новые, но в то же время их настоящие, главные, первозданные имена. Пушкин построил нам Дом, построил нам Космос. Такой, в котором русскому человеку было бы свободно и уютно существовать: в новом мире, но по вечным, неизменным, Божьим законам.

Кем только ни называли Пушкина: запоздалым русским ренессансом, гуманистом, революционером. Все это мимо-мимо. Пушкин был прежде всего русским Адамом, первооткрывателем нашего бытия в новом тревожном мире.

Владимир Можегов

публицист

Источник: Взгляд