Памяти Ильи Глазунова: как его "открыли" в семидесятые и поняли только в двухтысячные

Кончина художника Глазунова 9 июля 2017 г. в возрасте 87 лет заставляет оглянуться на эпоху, из которой он вырос. Мне довелось наблюдать за его ростом с его первой выставки в Москве, потом издалека—даже из-за океана, но с пристальным вниманием, наконец, снова в Москве крупным планом. Скажу сразу: для меня он, прежде всего, феномен героического выживания русского художника во враждебной, жестокой, капризной среде тоталитарного однопартийного государства, шедшего на поводу всеобъемлющей и всезнающей глобальной идеологии. Эти условия вынуждали идти на нравственный компромисс даже очень сильных людей, оставляя самую малую толику для маневра и выживания индивида, который сохранял в себе врождённое национальное чувство. Илья Сергеевич сумел мастерски воспользоваться этой толикой, выразить своё провидение будущего страны в монументальных полотнах и «выйти из игры» триумфатором, когда многое предвиденное им уже сбылось. Он победил благодаря яркому таланту, огромному мужеству и способности чувствовать настроения в обществе, которые подтачивали государственную идеологию, пока она сама не рассыпалась в прах с приходом гласности.

Первое знакомство: «оттепельные» выставки

Будучи студентом истфака МГУ в 1955-60 годах, я и мои сокурсники жадно вдыхали дуновения оттепели: XX-й съезд КПСС, антисталинская речь Хрущёва, восстание в Венгрии (несколько студентов венгров с истфака были отозваны или сами вернулись домой). Зашевелился и наш факультет. Сначала - дело комсомольского секретаря Льва Краснопевецва, по которому он и ещё с десяток студентов и аспирантов схлопотали по десять лет лагерей за создание подпольного «Союза патриотов» - всего лишь за то, что проповедовали уравнительный социализм. Потом порицание однокурснику Владимиру Осипову за то, что написал в стенной газете статью «Евтушенко – горнист поколения». Ещё одного студента исключили из комсомола за курсовую работу «с троцкистских позиций».

Появились инакомыслящие. Пошёл самиздат. Разумеется, иные мысли и самиздат передавались шёпотом и доверительно. Мы зачитывались копиями сочинения югославского диссидента Милована Джиласа «Новый класс»,  в котором выдвигался тезис, что если и были некогда бескорыстные борцы за народное дело, то теперь нами уж точно правила партийная номенклатура, которой всячески прислуживала привилигенция.

О конспирации мы и понятия не имели. 7 ноября 1957 года собралась группа студенческой молодёжи, человек 20-25, праздновать годовщину Великой Октябрьской Революции. Пригласили и меня, разумеется, шёпотом: «Будет неординарный юбилей у одного переводчика с голландского языка». Юбилей оказался более чем неординарным. Собрались, стоя вокруг обставленного закуской стола. Первый же тост был: «Выпьем, товарищи, за то, чтобы 40-я годовщина оказалась последней!» Как ни странно, все выпили. Без протеста, без прений. И как ни в чём не бывало, стали закусывать. Выпил и я, признаюсь, с большим удовольствием.

Жили мы тогда уже в высотном здании МГУ. Разумеется, здесь было гораздо лучше, чем в общежитии на Стромынке, где ютились по восемь человек на комнату. Тут и столовые лучше, и даже был магазин. И вот однажды Володя Осипов приглашает меня «помочь опальному художнику Глазунову из Ленинграда» выставить свои картины на обозрение студентов. «Евтушенко тоже придёт», добавил Володя. Мы с Володей уже были наслышаны, что молодой Глазунов попал в опалу за реалистическое изображение блокады Ленинграда, «как это было на самом деле». Его иллюстрации к романам «Идиот» и «Бесы» могли только возвысить его в нашем мнении, ибо и Достоевский считался тогда если не опальным, то нежелательным. Мы сочли долгом чести помочь опальному ленинградцу устроить негласную выставку в высотном здании МГУ.

Вот и появились именитые диссиденты: модно одетые Илья Сергеевич с супругой Ниной Александровной Бенуа, а с ними и «герой нашего времени» Евгений Евтушенко. Знакомство было односторонним: студентов, вызвавшихся помогать, было человек пятнадцать, а художник один. Разговора по существу тоже не было, но был радостный ажиотаж: не мы одни инакие, а с нами и Сибирь, и Ленинград.

Мне больше запомнился Евтушенко, который демонстративно пришёл с книгой под мышкой, явно букинистического ряда. Это была книга Ренана «Жизнь Иисуса». Евгений как бы сигнализировал нам, юнцам, что он не просто инакомыслящий, а религиозно настроен и даже в европейском смысле!

Сейчас это может показаться наигранным. Но время было такое, что даже нам, историкам, разрешалось почитать «Библию» только в аспирантском читальном зале библиотеки на Моховой, и только тем, кто проходил курс «История религии». Явление Глазунова помогло нам осознать, что мы – новое поколение, мечтающее возродить и восстановить корневую базу русской культуры.

Западная «советофилия»: как она совмещалась с русофобией

Волею судьбы, моя следующая встреча с Глазуновым состоялась в конце 1970-х в Монтерее в Калифорнии, где я был профессором русского языка и литературы и руководителем отдела по изучению СССР при Монтерейском Институте Международных Исследований.  Встреча была виртуальной, но гораздо более насыщенной, чем первая реальная. Главной темой моих исследований была эмансипация русской культуры от шор официальной советской идеологии. Вопрос о пробуждающемся национальном самосознании русских вставал сам собой.

Однако, среди моих коллег-советологов, в том числе и в институте, отношение к русскому национализму было крайне отрицательным. Какой там «национализм»? Даже самое простое оживление национального чувства в литературе, искусстве, не говоря уж о вероисповедании, воспринималось в штыки. Национализм вообще не был в почёте, но русский национализм вызывал просто истерику. Автоматически предполагалось, что он ведёт к восстановлению самодержавия, великодержавному шовинизму, антисемитизму и еврейским погромам.

Теперь слово «русофобия» как доминанта отношения Запада к России звучит повседневно. А в те годы о русофобских выпадах западной прессы почти и не говорили. Говорили об антикоммунизме и антисоветизме, которые якобы доминировали в США. На самом же деле, в американских университетах и СМИ доминировала советофилия как форма русофобии, ибо леволиберальный истеблишмент считал тогда советский эксперимент «прогрессивным явлением» и чуть ли не барьером против столь пугавшего Запад «русского национализма».

Попав в США в 1974, Солженицын удивлялся, что на американских СМИ весьма уважительно говорили о достижениях Soviet women, Soviet education, Soviet science, Soviet astronauts. Но когда СССР вторгся в Афганистан, то писали о “Russian aggression.” Якобы корни советской экспансии заложены в русском национальном характере. Истоки афганской авантюры Политбюро возводили чуть ли не к мечтам Петра Первого достичь Персидского залива.

Начиная с 1970-х, в США стали прибывать тысячи советских евреев, которые не хотели ехать к родственникам в Израиль (у многих их там и не было), а хотели поселиться в США и Канаде. Вскоре в эмигрантском скоплении на Брайтон Бич возникла местная преступность с советским колоритом, которую американские СМИ тотчас окрестили Russian mafia. Многие из правонарушителей с Брайтон Бич были заурядными советско-еврейскими аферистами и в своем поведении эти люди явно следовали советским стереотипам об американской жизни, пускаясь в криминальные авантюры в стиле «дикого Запада». Так вот, этих преступников американские СМИ избегали называть бывшими советскими евреями. Речь все время шла именно о «русской мафии». Конгресс русских американцев (был такой) неоднократно протестовал против такой подмены понятий, напоминая, что старые «белоэмигранты» отличались законопослушностью. Так почему же их вставляют в одну «матрицу» с аферистами, будто выползшими из произведений Ильфа и Петрова о совсем другой, отнюдь не досоветской и отнюдь не «русской национальной» жизни? Увы, протесты остались безуспешными.

Огорченный всеми этими наветами, я познакомился тогда с американской библиографией по «русскому национализму», а Глазунов уже тогда был записан в его образчики. В 1980 году русское эмигрантское издательство «Град Китеж» опубликовало книгу «Художник и Россия», в которой были воспроизведены отзывы посетителей двух выставок Глазунова в Москве и в Ленинграде, кем-то тайно скопированных и доставленных на Запад. Я сразу же заинтересовался «отзывами советских людей» как мерилом общественных настроений в стране, в которой тогда не было ничего, подобного Левада-Центру.

Выставки в Москве и Питере: глазуновский «прорыв в народ»

Хотелось статистически определить, насколько «инакомыслие» и «диссидентство» проникло из студенческой среды конца 1950-х в широкие массы в 1978-1979, то есть через двадцать лет после выставки Глазунова в МГУ. Результаты анализа я опубликовал в статье на английском языке в Японии в 1985. Тут не место излагать всю статью, но вот её выводы.

·       Выставку в Москве (в июне 1978) посетили 600 тысяч человек и миллион в Ленинграде (с 28 сентября по 27 октября 1979).  

·       Всего было 1 465 отзывов в Москве и 622 в Ленинграде. Из них анонимных около 57 % в Москве и почти две трети в Ленинграде. Некоторые отзывы содержат намёки, что авторы иногда чувствовали себя стеснёнными присутствием других лиц, особенно в Ленинграде.

·       В Москве 80% отзывов были позитивны, в Ленинграде около 65%. В обоих городах около 20% написали негативные отзывы.

·       Значительная часть отзывов касалась не искусства, а идейной направленности работ художника.

·       Отзывы отличались страстностью, непосредственностью, уверенностью, что роль художника связана с судьбой страны.

Некто Касаткин, военнослужащий, упрекает художника в игнорировании марксизма-ленинизма, в том, что Глазунов как будто не замечает, что Ленин-Маркс (sic!) уже 60 лет триумфально шествуют по всей стране, что достижения советского периода гораздо дороже нам, чем ушедшая в небытие старая царская Россия. Упрекая Глазунова в нейтральном отношении к всемирной битве двух мировых систем, он перефразирует Горького и вопрошает: «С кем вы, художник Глазунов?» И под конец угрожает, в стиле сталинской эпохи, что у Глазунова не только не будет никакого будущего в СССР, но и его старые работы не выдержат испытания новым временем.

Возвращение блудного сына, 1977

Некоторые работы Глазунова, например, «Возвращение блудного сына», я воспринимал как пророческие. Замечательное то, что эти пророчества оправдались. И оправдались не только и не столько в развале «великой державы и всего социалистического лагеря», сколько в том, что после 1991 года произошёл - и сейчас ещё происходит - тектонический сдвиг в сознании русского народа  в сторону культурной и религиозной традиции, так бездумно отвергнутой в октябре 1917 года.

Когда сегодня видишь толпы народа, стремящиеся посмотреть на прибывшие из Италии мощи Св. Николая в Москве и в Петербурге, когда зайдёшь в любую восстановленную или новую церковь сейчас, летом 2017, хотя бы в День Петра и Павла 12 июля, невольно задаёшься вопросом: разве это не возвращение русского народа, поддавшегося сто лет назад соблазнительному искушению построения рая на земле – не только без Бога, но и против Бога? Разве Глазунов не предсказал тогда, в 1970-е, наш возврат к христианству?

Разумеется, процесс возвращения далеко не завершён. Соблазн материализма, будь то в марксистском антикапиталистическом варианте или в нынешней олигархической экономике с упором на безудержное потребительство (свиньи перед корытом!), никуда не делся. Но тоску по духовности Глазунов угадал среди современников безошибочно и увидел начало её воплощения в наши дни.

Отзывы зрителей как голоса эпохи

Но вернёмся на выставки Глазунова 1978-79-х годов. Жительница Ленинграда Кислова пишет от имени рабочих Кировского завода, что возмущена отношением художника к советской системе, что, не видя ничего хорошего в ней, Глазунов призывает вернуться к старому. Другой зритель, наоборот, упрекает и Глазунова, и Евтушенко в том, что оба пошли на компромисс с советской властью.

И всё-таки огромное большинство отзывов, 1602 из 2087, то есть около 77%, не только хвалебны, но и полны энтузиазма. Хвалят Глазунова за то, что он возвращает людям великое историческое, культурное и религиозное наследие России. Читая их, чувствуешь себя частью огромной лавины, которая не остановится, пока не сметёт искусственную внутреннюю берлинскую стену, некогда возведённую, чтобы отделить не только русский народ, но и все другие народы СССР от их прошлого.

28 посетителей ударились в оратории и стихи. Пишут не просто «спасибо», а «Низко тебе кланяемся», и употребляют такие эпитеты, как «гений», «чародей», «богатырь Илья Муромец», «бард русской души» и «Илья Пророк». Один посетитель пишет, что он впервые почувствовал гордость за то, что он русский. Другой заключает: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».

Есть и прямые сопоставления с мастерами русской живописи, такими как Васнецов, Суриков, Репин. Но чаще всего Глазунова сравнивают с Андреем Рублёвым, намекая на то, что если Рублёв символизирует духовное освобождение Руси от монголо-татарского ига, то Глазунов освобождает от «иностранной» марксистской идеологии.

Неоднократно Глазунова сопоставляют с писателями: Достоевским, Василием Шукшиным, деревенщиками. Оставил свой отзыв и Лев Гумилёв, отметивший пассионарность искусства Глазунова.

Многие комментарии подтверждали мнение Солженицына, который не раз заявлял на Западе, что русские, несмотря на их статистическое преобладание в национальном составе страны, чувствовали себя не менее культурно обездоленными, чем самое маргинальное этническое меньшинство. Их мнение выразил анонимный автор, который символически обобщил искусство художника: «Глазу Нов, а русскому сердцу мил».

Пока речь шла об отзывах предполагаемых этнических русских. Гораздо труднее сделать статистический анализ отзывов этнических меньшинств, тем более, что в СССР было не принято обозначать этническое происхождение. Всё-таки нашлись красноречивые отзывы меньшинств.

Кабахан Штанчаева, аспирантка Института философии АН СССР, сравнила выставку с гимном духовности и красоте. «Духовное воздействие колоссально. Нравственный заряд его полотен так велик, что на выходе чувствуешь себя в состоянии катарсиса»,- пишет Штанчаева.

Среди московских отзывов я нашёл и пару открыто юдофобских – это тоже было чертой эпохи. Один анонимно пишет, что «после 60 лет жидовского засилья, наконец-то, запахло Русью». Некто Иван Рукавицын присоединил к отзыву стихотворение «Засекреченный поезд», в котором обвинил «еврейских безбожников» вообще, и особенно «Мойшу Свердлова» и «Льва Бронштейна» (Троцкого) в расстреле царской семьи. Нашлись у евреев, правда, и «антиглазуновские» защитники. Прямо они не высказывались, но намекали на то, что Глазунов, мол, «погромщик» и его «идеология пугает своей простотой».

Интересно, что явные или легко угадываемые евреи оставляли как раз преимущественно похвальные и даже восторженные отзывы. Начинающий пианист М.Л. Рабинович назвал Глазунова «великим художником, великим мыслителем, великим гражданином и великим гуманистом». Юлий Наумович Кантор просто сказал: «Спасибо, что Вы есть». Рафаил Абрамович Зак благодарил художника за то, что его искусство доставляет «радость бытия» и особенно отметил картину «Русская Венера». Инженер Тепельбаум советует власть имущим «построить Глазунову дворец для экспозиции его трудов» (что и было сделано двадцать лет спустя!)

Инженер Л. Вайсман набрался смелости и упрекнул организаторов за недопущение на выставку картины «Мистерия XX века», в которой, кстати, Глазунов символично изобразил себя и Солженицына, как двух главных свидетелей зловещей мистерии.

В результате анализа отзывов о двух выставках Глазунова, как он был представлен в той «японской» статье 1985 г., я делал вывод, что художник представляет широкий спектр общественного мнения, единственно способного дать реальную альтернативу однопартийной диктатуре. Я назвал это альтернативу умеренным русским христианским национализмом, который не угрожает другим народам страны и тем более не опасен соседям России за границей. Я назвал его Движением за Национальное Возрождение (National Rebirth Movement), в котором, помимо Глазунова, участвуют такие незаурядные люди, как Владимир Осипов, Анатолий Иванов, Игорь Огурцов, многие писатели-деревенщики и подвижники ВООПИКа.

Увы, насколько мне известно, никто в СССР не заинтересовался книгами отзывов на выставки Глазунова. Только в 2009 г. Валентин Новиков нашёл нужным сослаться на мой анализ в книге «Илья Глазунов. Русский гений». «Исследование учёного было опубликовано за рубежом», - пишет Новиков, а потому ненавистников Глазунова эта публикация в России не остановила, они ориентировались на западный медийный «мейнстрим». Увы, как отмечает Новиков, мнение народа, а тем более одинокие голоса из-за рубежа оппонентов Глазунова не интересовали. «Но что это для хулителей Глазунова! Они и народ-то не жалуют, называя его не иначе как быдлом», - писал Новиков.

Ни в нынешней России, ни в США, ни в ЕС «националистов» не любят. При этом запугивают такими крайностями, как национал-социализм в Германии. Думается, однако, что никакая идеология от экстремизма не застрахована: ни советский якобы социализм, ни нынешний американский «глобализм». За ним ведь стоят так называемые «неоконсерваторы», многие из которых на поверку оказываются бывшими троцкистами. Просто после развала СССР и дискредитации маоистского правления в Китае эти бывшие троцкисты-леваки легко переметнулись на сторону «однополярного» господства США и Евросоюза.

Возвращение на родину

После эпохальных выставок Глазунова в Москве и в Ленинграде 1978-1979 годов не прошло и тринадцати лет, как СССР развалился. Мне довелось быть свидетелем этих событий. Как член делегации русских эмигрантов из США – я был тогда членом правления Конгресса русских американцев - я прибыл в Москву на Первый конгресс соотечественников по приглашению правительства РСФСР. К этому времени я, бежавший из советского дипломатического представительства в шестидесятые, был реабилитирован за отсутствием состава преступления и по сути перестал быть невозвращенцем.

С Глазуновым я тогда не встречался. Встретились мы где-то в середине лихих 90-х, сначала в его особняке-музее близ метро Арбатская. Он не помнил меня по мимолётной встрече в конце 1950-х, но при встрече выяснилось, что он знаком с моей статьёй о двух выставках, которая в 1985 появилась на английском языке в научном журнале Хоккайдского университета. Там, в Саппоро, я провёл один год в качестве приглашённого исследователя, что давало мне право писать на любую тему, и я выбрал крамольный “русский национализм” Глазунова.

Ни Глазунова, ни меня не радовали происходившие перемены в сторону «прихватизации». Но и жалуясь на отсутствие государственного порядка, инфляцию и другие беды, он не унывал, верил в будущее России и делился планами продвижения академической школы живописи.

Меня радовало, когда он настаивал, что, несмотря на униженное положение постсоветской России, нам не надо хаять Запад. Надо исходить из того, говорил Глазунов, что «за одного битого двух небитых дают» и что Россия не только выживет и станет хорошей страной, но ещё и сыграет свою роль по спасению западной цивилизации от наплыва коммерческой псевдо-культуры. Несколько раз он пытался устроить мне интервью для СМИ. Он соглашался с Солженицыным, что ельцинская власть убрала «железный занавес» так неумело, что из-под него потекла к нам с Запада навозная жижа. «К нам уже и сейчас едут иностранцы, даже из Италии, чтобы здесь учиться навыкам академического искусства», - говорил Глазунов. Наверняка его любовь к Достоевскому, проявившаяся на заре его карьеры, подсказала и укрепила в нём идею всемирной отзывчивости русской души.

Восьмидесятилетний юбилей

Как у писателя Солженицына, так и у художника Глазунова, всё творчество было героическим подвигом по извлечению Святой Руси «из-под глыб», под которыми коммунисты надеялись похоронить её навсегда. Об этом я говорил на торжественной встрече, организованной в Манеже в июне 2010 в связи с 80-летием художника. Художник сам пригласил меня на это чествование, правда, сделал он это через Володю Осипова, моего товарища по инакомыслию. В советский период Володя отсидел два срока, в общей сложности 15 лет, за русский православный патриотизм. Теперь же он преподавал историю в самой Академии. Чествование прошло на высокой ноте. Высокие гости выступали один за другим, вспоминали, соревнуясь друг с другом, кто раньше всех и больше всех полюбил юбиляра и его искусство.  Мы с Володей затесались где-то в толпе, но Илья Сергеевич заметил меня и распорядился, что «теперь будет выступать наш американский гость».

Прорываюсь к микрофону и вспоминаю вслух, как развешивал его картины в общежитии МГУ на Ленинских горах в 1957-ом, как несколько студентов истфака МГУ первыми бросились выразить свою солидарность художнику из Питера, старавшемуся сказать правду о блокаде города и о творчестве Достоевского. Художник был доволен и по окончании церемонии охотно сфотографировался со мной.

Снова в Академии: возвращение на круги своя

С тех пор наши контакты были не часты. Но однажды он пригласил меня на выпускное собрание Академии, чтобы я мог воочию убедиться в её развитии, педагогическом, нравственном и финансовом благополучии его детища. Подробно поговорить с ним не получилось, но по атмосфере в зале я понял, что Илья Сергеевич добился своего и как художник, и как администратор, и как сын отечества. О нём можно сказать словами Солженицына при получении Нобелевской премии по литературе в 1972 году:

«Так может быть, это старое триединство Истины, Добра и Красоты - не просто парадная обветшалая формула, как казалось нам в пору нашей самонадеянной материалистической юности? Если вершины этих трёх дерев сходятся, как утверждали исследователи, но слишком явные, слишком прямые поросли Истины и Добра задавлены, срублены, не пропускаются, - то, может быть, причудливые, непредсказуемые, неожидаемые поросли Красоты пробьются и взовьются в то же самое место, и так выполнят работу за всех трёх? И тогда не обмолвкой, но пророчеством написано у Достоевского: "Мир спасет красота"? Ведь ему дано было многое видеть, озаряло его удивительно.Это ключ к феномену художника Глазунова: в течение почти всего 70-летнего периода советской власти было практически невозможно для ученых гуманитарных наук сказать слово правды о состоянии общества: ни историкам, ни социологам, ни философам, ни экономистам, ни даже священникам, не говоря уж о политиках и общественных деятелях. Воистину «поросли Истины и Добра (были) задавлены, срублены, не пропускаются».

И вышло так, что слово правды первым удалось сказатьслужителям Красоты: художнику слова Солженицыну и художнику кисти Глазунову.

Вечная память моему другу и покровителю Илье Сергеевичу Глазунову!

Д-р Владислав Краснов, бывший профессор и глава Русского отделения Монтерейского Института Международных Исследований, возглавляет общество американцев за дружбу с Россией (www.raga.org). Живёт в Москве.