Матрица - сон или реальность

И. Сергеев: - Здравствуйте дорогие радиослушатели, сегодня гость нашей студии доцент философского факультета МГУ, главный редактор сайта «Русская идея» Борис Вадимович Межуев. Тема нашей сегодняшней беседы довольно необычная. Мы будем говорить о фильме «Матрица». Дело в том, что у Бориса Вадимовича в начале 2000 годов вышла статья о первых трёх частях этого кинопроизведения, а совсем недавно вышла четвертая часть. Почему Вы вдруг решили написать об этом фильме, который в общем ничем, как мне кажется, не отличается от другой голливудской кинопродукции?

Б. Межуев: - Если говорить о первой части «Матрицы» 1999 года и двух сиквелах, которые вышли в 2003 году, то главным предметом моего интереса был не столько экшн, к которому я довольно равнодушен, не столько даже философские моменты этого фильма, сколько именно политический контекст. «Матрица» меня заинтересовала, как единственное по-существу художественное отражение антиглобалистского, антикапиталистического движения, переживавшего в те годы свой кратковременный подъем. Как раз в год выхода в свет первой «Матрицы» в Сиэтле состоялось многотысячное шествие антиглобалистов. «Перезагрузка» с «Революцией» вышли на экраны на следующий год после событий в Генуе 2002 года и в момент активных протестов в США и во всем мире против начала войны в Ираке. У многих наблюдателей тогда возникло ощущение, что возвращаются 1960-е годы, эпоха студенческих беспорядков и антивоенного движения.

Однако если 1960-е годы дали огромное число киносимволов, таких как «Бунтарь без причины», «Беспечный ездок», вплоть до «Желтой подводной лодки», то отмеченный возникновением «антиглобализма» рубеж тысячелетий запомнился в основном только «Матрицей». Если это обстоятельство, судя по всему, имело мало значения для режиссеров фильма, то оно явно учитывалось кинокомпанией Warner Brothers, которая понимала, что фильм стал политическим символом, и это надо использовать в первую очередь в коммерческих целях, но при этом держа в уме и социальный контекст. Вот этот контекст интересовал меня в первую очередь. По образам, идеологемам, странным сюжетным поворотам этого фильма я надеялся понять идеологические коды левого сознания, пробудившегося в начале 2000-х после спячки либеральных девяностых.

Вот этой политической, можно сказать, в хорошем смысле конъюнктурной стороне картины добавлялась и подоплека религиозно-философская. Фильм переполнен христианскими именами и аллюзиями, а также гностическими, масонскими и языческими символами. Мы помним, что город вышедших из «Матрицы» людей носит название города Зион, героиню зовут Тринити (Троица), создатель Матрицы именуется Архитектором, его противник внутри Матрицы - Оракул. Героя Киану Ривза зовут Избранным или Спасителем. Некоторые богословы, как отец Андрей Кураев. например, решили, что «Матрица» - это христианский фильм. Это, конечно, преувеличение - фильм не христианский совершенно, и впоследствии это стало очень ясно. Но религиозная составляющая в нем, конечно, есть, и это не только внешний декорум. В первой части фильма содержалась мысль, действительно не очень вписывающаяся в постмодернистский канон. Не случайно умные постмодернистские критики «Матрицы», такие как Славой Жижек, набросились именно на эту мысль. Как известно, он написал по-своему замечательную книгу «Добро пожаловать в пустыню реального», где подверг критике саму идею реальности, к которой можно прорваться, отвергнув соблазн иллюзий, в котором человек счастлив, но не свободен. Напомню, что метафизический пафос первой «Матрицы» состоит в том, что удобному и комфортному миру иллюзий настоящий человек должен предпочесть лишенную всех привычных удовольствий «пустыню реального». Иными словами, нужно выбрать красную таблетку, отвергнув синюю, что сулит пробуждение в «пустыне реального», а не сладкий сон в «Матрице».

И. Сергеев: - Напомните, пожалуйста, нашим слушателям, многие, наверное, не смотрели этот фильм, в чём основная идея, по крайней мере первой части.

Б. Межуев: - Идея в следующем. Есть некий программист, его кодовое имя Нео, играет его актёр смешанного китайско-австралийского происхождения Киану Ривз, который чувствует, что в реальности происходит что-то не то. Мир конца 90-х. Он хакер, достаточно знаменитый. Он взломал достаточное количество разных систем. С ним выходит на связь непонятная сила. К нему обращаются в сети: «Проснись, Нео. Матрица владеет тобою». В конечном счёте, силы сопротивления его похищают, предлагая ему на выбор две таблетки: синюю и красную. Подчёркивается, что если он выберет красную, то ему откроется реальность, а если синюю, то он будет оставаться в мире иллюзий, то есть в том мире, в котором прибываем все мы. Он, естественно, выбирает красную и обнаруживает, что он, как и большинство людей, находится в таком странном коконе, и на самом деле он спит, потому что всё, что мы называем реальностью, всего лишь сон. К нему подведено огромное количество разных трубок, которые, с одной стороны, обеспечивают жизнедеятельность его организма, с другой стороны соединяют его с «Матрицей», а с третьей – передают энергию его тела Машинам. На самом деле власть в мире захватили машины, они питаются энергией человеческого тела. Чтобы люди терпели своё положение, их погружают в сон, общий для всех людей. И называется этот сон «Матрицей». Герои борются против Матрицы, веря в то, что Нео – носитель особой миссии, призванный покончить с властью машин над человечеством.

Ясно, что распространение интернета, виртуальных коммуникаций в девяностые годы полностью поменяли наше представление о действительности. Почему бы не предположить, что мы погружаемся в виртуальную реальность не только, когда входим в интернет? Почему заведомо ложен вывод, что наша настоящая реальность тоже представляет собой виртуальную действительность?

Так вот Нео присоединяется к силам сопротивления этим машинам, которые образуют город под названием Зион. Вместе с командой и передовым отрядом Зиона они могут возвращаться в Матрицу и ведут там борьбу за «пробужденных». Нео призван вывести из «Матрицы» всех людей, которые способны пробудиться, в эту подлинную действительность. Сразу возникает этический конфликт «пробужденного» Нео с предателем с демоническим именем Сайфер. Тот хочет навсегда вернуться в «Матрицу», забыть о реальности и жить в мире иллюзий, где более вкусная пища и где люди носят красивую одежду.  Между тем, внутри матрицы есть таинственная дама под названием Пифия, или Оракул, которая предсказывает появление Избранного, который призван спасти людей, дать им свободу. Первая «Матрица» об этом.

И. Сергеев: - Вполне такая ориентальная философия. Наша действительность - иллюзия, и все мы спим, в том числе и божество спит, и видит нас в этих снах нас. Что христианского нашёл в этом фильме Кураев?

Б. Межуев: - Начнём с того, что и в христианской философии, и в католической, в частности, имеется философская концепция, что наша реальность нереальна. Это продукт сна Бога, общего для нас всех. Соответствующую философию развивал епископ Беркли, основатель так называемого субъективного идеализма. Он считал, что у нас нет никаких оснований считать, что атомы, из которых состоит видимая действительность, и есть подлинная реальность. Невозможно теоретически опровергнуть мысль, что все что мы видим и чувствуем - некий сон, который посылает нам высшее существо.

Кураев посчитал, что сама идея выведения человека в подлинную реальность, является христианской, что таковой также является идея жертвы, а ведь «Матрица-3» кончается тем, что для спасения зеленой остатка людей герой должен пожертвовать своей жизнью. Кончается всё гибелью героя, хотя по ходу дела выясняется, что это не вполне гибель. Герой побеждает зло, пожертвовав собой. Однако при этом приносит он себя в жертву отнюдь не Богу Отцу, которого нет, но злому или во всяком случае равнодушному к людям богу машин. Если это христианство, то, вне всякого сомнения, гностическое, тем не менее здесь есть один консервативный момент, ценный в контексте сегодняшней постмодернистской культуры. Он состоит в том, что есть подлинная реальность. И жить в подлинной реальности выше, той есть достойнее, чем жить в реальности иллюзорной. Настоящий Бог - это свобода – и, главное, свобода в истине, которая только и может сделать нас свободными. Это идея общая для всех традиционных религий, вышедших из авраамистического корня, и это потенциальная основа того, что я называю консервативным Просвещением. Подлинность выше иллюзии. Иллюзию никогда нельзя ставить выше подлинности. Именно эта идея первой «Матрицы» была враждебно встречена постмодернистами, сторонниками психоанализа Лакана. В частности, Славоем Жижеком, подвергшим этот элемент мифологии «Матрицы» остроумной деконструкции. Он написал в своем эссе, что машинам не было никакой необходимости повергать людей в общий сон, где их сознания находились между собой в координации, каждый человек мог видеть собственный сон, и сознания людей не пересекались бы вовсе. Поэтому, делал он вывод, на самом деле иллюзорна не «Матрица», а как раз «пустыня реального» - фантом жителя Манхэттена, не верящего в реальность окружающего его мира и подозревающего, что рано или поздно удобство и комфорт жизни улетучатся. Все это было более чем актуально особенно после событий 11 сентября. 

Но Жижек хотел сказать и нечто большее. Он воспроизводил известную мысль французского постмодерниста Мишеля Фуко о том, что «волю к истине» надо принести в жертву «воле к жизни», то есть, по сути, повторить деяние Сайфера, который предпочел «пустыне реального» сладкий сон иллюзий.

И. Сергеев: - Помните вопрос Понтия Пилата: "Что есть истина?" И это был даже не вопрос, а скорее констатация факта. Пилат был уверен, что никакой истины не существует. Что мы, христиане, можем противопоставить субъективному идеализму? У нас есть доказательства того, что стол за которым мы сидим действительно стол, а не наш с Вами общий сон?

Б. Межуев: -  В русской философии обычно используется слово «вера», начиная с Алексея Степановича Хомякова. Смысл славянофильской философии состоял в том, чтобы доказать, что вера нужна не только для того, чтобы признать существование бытия Божия, но и для того, чтобы признать вообще существование чего бы то ни было. Признание реальности чего бы то ни было также требует веры. Действительно, откуда мы знаем, что другой человек, другие люди – реальность. Мы не знаем, мы верим в это, и эта вера основана на вере в Бога, который не может нам лгать. Но здесь есть и еще одна педагогическая проблема.

Для меня, как для отца подростков, серьёзная проблема - как отучить ребёнка от видеоигр, от гаджетов, как дать ему понять, что есть подлинная реальность, и она важнее, чем приятное времяпрепровождение в виртуальном пространстве. Это почти невозможно доказать. И это, тем не менее, нужно доказывать. Первая «Матрица» при всех своих гностических подтекстах в общем работала на эту консервативную педагогическую идею, идею консервативного Просвещения.

Но теперь посмотрим на последнюю «Матрицу». Она представляет прежде всего смысловую деконструкцию первой «Матрицы». И именно в том аспекте, в каком первая выразила идею Консервативного просвещения. Сделано все это, надо признать, плохо, хотя тем не менее в последней части есть что-то, что ударяет в подсознание. Но это что-то, вероятно, можно было бы выразить одним трейлером или видеоклипом с песней группы Jefferson Airplane. Это ощущение нереальности нашей обыденной действительности и желание мистическим путем вернуть утраченную молодость. Это все неплохо и это все, видимо, всегда будет сопутствовать искусству, каждый раз попадая в цель.

Но если бы было только это, мы бы сегодня о «Матрице» не говорили. Понятно, что Warner Brothers решили возобновить франшизу, потому что образы и идеи фильма вновь обрели политическую актуальность. «Левое» снова входит в моду, леваки называют себя «бдительными» (woke), что можно прочитать и как «пробужденные» (awakened). Во всяком случае оба слова отталкиваются от строчки, с которой начинается первый фильм, от призыва к Нео проснуться (wake up). Также несложно заметить, что в фильме большая часть борцов с режимом обладают черным цветом кожи, а безупречно белыми являются в основном агенты Матрицы. Также в фильме очень заметен антисемейный подтекст: главная трансгрессия, которая есть в фильме, касается отречения героини Кэтрин Энн Мосс, то есть забывшей саму себя Тринити, не только от нелюбимого мужа, но и от любимых детей, которые оказываются тоже не более, чем конструкцией Матрицы. Создатели сами чувствуют некоторую неловкость от подобной трансгрессии, то есть нарушения чувства этического, и как бы извиняются за нее перед зрителями финальными ударами героев по физиономии персонажу по имени Аналитик. Типа он во всем виноват. Но зритель, конечно, понимает, что дело тут не в фантастических условностях, а именно в том, что делает фильм все-таки не совсем проходным, во всяком случае для людей моего возраста, когда нередко возникает соблазн ностальгически оглянуться назад, в эпоху, не отягощенную семьей и детьми. Увы, я знаю немало примеров разрушенных семей, именно под воздействием подобного соблазна.

Но помимо идеологии BLM и помимо радикального антисемейного феминизма в фильме есть и еще кое что, что не так бросается в глаза, но тем не менее составляет скрытый смысл всего происходящего. Речь идет об идеологии трансгуманизма. Напомню, что одна из версий этой идеологии прогнозирует в ближайшем будущем радикальную трансформацию человека, которая будет состоять в отказе от нашей биологической оболочки, от земного тела. Мы видим, что герой по имени Морфеус претерпевает какое-то странное изменение в четвертой части: из живого реального человека он становится компьютерной программой, очевидно, потенциально бессмертной. Тем не менее он может действовать и в реальном мире в виде принимающих его облик наночастиц. Тринити и Нео не совершают подобной трансформации в ходе фильма, но тем не менее в финале картины они явно превращаются в программы, способные преобразовывать Матрицу. Реальный мир их вообще мало интересует: Зион погиб, а оставшиеся люди удалились в изолированный от мира Машин город Ио, где пытаются воспроизвести прежнюю земную жизнь, которая, собственно и знакома им только по Матрице. Иными словами, если первая Матрица говорила о необходимости избавления человека от иллюзий ради реальности, «пустыни реального», четвертая Матрица говорит об избавлении от реальности во имя иллюзий. Нужно избавиться от биологического субстрата, от заключенного в коконе физического тела и в виде программы свободно жить в Матрице, меняя ее по своей воле. Не бороться с Машинами, а стать в каком-то смысле Машиной, но только свободной от диктата управляющего модуля под названием Аналитик. Идея в корне отличная от того, что предлагала первая Матрица и гораздо более соответствующая рекомендациям лаканианцев вроде Славоя Жижека. Не реальность, а свобода в мире иллюзий.

В чем коренное противоречие с христианством? Христианство настаивает на божественности человеческого тела, потому что именно в это тело воплотился Бог, Слово Божие. Тело поражено грехом, но именно оно приближает нас к Богу, может быть даже больше, чем человеческий Разум. Впрочем, тут возможны толкования и трактовки, но тем не менее христианство ясно указывает человеку, что освобождаться от тела столь же преступно, как и отказываться от жизни. Между тем, трансгуманизм предполагает именно это, смыкаясь здесь с теософией и различными вариантами восточного спиритуализма. Фильм незаметно подменяет стратегию освобождения от иллюзии стратегией освобождения от реальности. Тем самым из фильма как бы выпаривается то ценное консервативное содержание, которое давало возможность принимать мифологию Матрицы, закрывая глаза на все содержащиеся в ней гностические тривиальности.

Нечто подобное предсказывал в своих «Трех разговорах» Владимир Соловьёв, когда говорил об опасности смешения буддизма и христианства в таком антропософско-оккультном синтезе, который лишит человека надежды на реальное телесное воскрешение. Которое, согласно мифологии Матрицы, как мы видим, вполне возможно, но которое не вызывает у героев особого интереса. Аналитик воскресил Нео и Тринити, но никакой благодарности за это они к нему не испытывают, и секрет воскрешения их не интересует. Четвертая «Матрица» обещает ложное воскрешение, так же как третья «Матрица» обещала ложную революцию, которая не только не привела людей к победе над машинами, но даже не предотвратила гибель Зиона.

И. Сергеев: - Но ведь дети не настоящие, а муж - чудовище, а тело наше тянет нас к нашему животному началу, ко греху, не лучше ли от него освободиться? Люди, которые уходили в монахи, часто отказывались от детей, супругов. Представим себе, что женщина живёт в пятом веке нашей эры, освобождается от иллюзий этой жизни, она больше не хочет зависеть от тела, она порывает со всем этим ненастоящим. Святые отцы часто говорят, что этот мир - великий обманщик, что мы просыпаемся только когда умираем и знаем, и понимаем, что вся жизнь наша была сном. Старые люди говорят, что жизнь кажется очень длинной и одновременно с этим очень короткой. Вот эта женщина, как настоящая монахиня, порывает со всем, с мужем с детьми и отказывается от тела, уходит в пустынную обитель, где заживо погребает себя в какой-нибудь пещере. Но тем не менее, она ушла от этой матрицы, от этого общества, от иллюзий и лжеценностей, и всецело посвятила себя реальности.

Б. Межуев: - Насколько я понимаю, не всякая женщина может уйти в монастырь. Примут ли её сёстры, когда на ней трое детей. Для этого нужно получить и согласие монастыря. А оно обусловлено в том числе и наличием определенных обязательств у послушника. Постхристианство всполохом которого является этот фильм, конечно будет пытаться представить себя радикальным христианством, радикализацией христианских идей.

И. Сергеев: - Вот и в монастырь уходили, оставляли детей, чтобы творить молитву и делать из своей плотяной души душу небесную, которая будет жителем рая.

Б. Межуев: - Не каждый человек должен идти в монастырь. И для этого нужно соблюсти определённые социальные условности. Нужно свести счёты с действительностью, с миром, как минимум финансово обеспечить детей. Весь смысл монастыря, насколько я понимаю, заключается в том, что передать некоторый свет, который сам мир в силу погруженности в себя создавать не может. Это некое стяжание Святого Духа. Здесь есть очень важная идея соборной связи, соборного начала, соединения религиозного элемента общества с остальными людьми. В фильме же проводится мысль, что есть избранные, призванные проснуться, и есть остальные, до которых не добудишься.

И. Сергеев: - А разве это не так? Посмотрите на нашу жизнь, недаром же Христос сказал: «Не бойся, малое стадо» и «имеющий уши слышать да слышит», значит не все имеют уши. Даже простая статистика говорит о том, что активно верующих людей, ходящих в храм хотя бы относительно регулярно процента два, а все остальные люди обходятся как-то без религии. Разве нельзя сказать, что они спят, а христиан разве нельзя назвать проснувшимися?

Б. Межуев: Логическим выводом трансгуманизма четвертой «Матрицы» является проводимое в ней разделение между готовыми пробудиться, к которым на самом деле и приходит Избранный, и всеми остальными душами, заключенными в Матрице, кого в фильме безжалостно называют «роем». «Рой» - это спящие в Матрице, в кого без проблем вселяются Агенты и кого без тени жалости мочат и крошат наши герои. Первая «Матрица» кончалась призывом ко всем людям проснуться, четвертая говорит, что до всех не достучишься, а готовых очнуться мало, да в общем всей компании главных героев и не нужно их пробуждение. Оно не нужно отдалившейся от Матрицы общине Ио, не нужно программам-изгнанникам, но не нужно и самому Нео, который пробуждает лишь свою возлюбленную. Кстати, возникает один вопрос – а есть ли в Матрице время, в том смысле, нет ли у человека-программы возможности перемещаться в прошлое, перематывая реальность, как мы перематываем фильм? Думаю, создатели фильма подумывают о таком развитии Мифологии, и именно поэтому они ввели в фильм эпизод с полусумасшедшим Меровингеном, который ностальгирует по прошлым временам. Герои уже понимают, что ностальгировать нечего, для людей, лишенных тела, то есть переставших быть людьми, времени нет, они с легкостью окажутся в той точке реальности, которая будет им доступна.

.И. Сергеев: -  А вы думаете это всё возможно? Мне кажется, это какой-то футуризм или попытки заработать на популистских лозунгах; то ли противостоять глобальному потеплению, то ли освободить человечество от тела и таким образом от смерти. Я думаю, что это всё не более, чем бумажный тигр, как говорил товарищ Мао Цзэдун. Этому не бывать никогда. Выше головы не прыгнешь. Как невозможно создать искусственный интеллект, потому что это дело рук Божиих, так и невозможно человека от тела отделить. Можно поставить человеку железное сердце и пластиковые почки, но не более чем. Мне так кажется.

Б. Межуев: -  Трансгуманисты настаивают, что в ближайшее время человек вырвется к бессмертию. Теоретически уже понятно, как это произойдет: человек сможет клонировать свое тело и сканировать свой мозг: постоянно воспроизводя тело и возвращая ему память, человек сможет неограниченное число раз воссоздавать самого себя. Время будет преодолено и человек избавится от физической смерти. Вопрос только в том, будет ли этот человек тем же, кем он был. Либо все-таки есть невоспроизводимая душа, уникальная для любой личности. Думаю, что сейчас главный спор между материализмом и идеализмом касается именно этого вопроса. Но направление поисков более-менее понятно – в этом мире «пустыня реального» и в самом деле кажется лишней деталью, как в немецкой философии после Канта такой лишней деталью оказалась «вещь в себе».

И. Сергеев: - Думаю, что, как христианам, нам понятно, что ничего у них не получится, потому что наша личность не сводится к нейронам мозга.

Б. Межуев: -   Я тоже думаю, что у человечества ничего не получится. Думаю что путь этот тупиковый. На этом пути человечество не обретет бессмертие. Но именно на этом пути будут разрушены определённые табу. В частности, табу эксперементирования над человеческой телесностью, табу на евгенику, на создание нового человека. В эпоху моего детства слово «евгеника» ассоциировалось с нацизмом, а выражение «новый человек» с нацизмом, с одной стороны, и троцкизмом, с другой. Но потом эти табу ушли, думаю, что, напротив, критика трансгуманизма оказывается теперь под запретом. А Ницше с его сверхчеловеком стал чуть ли не главным философом постсовременности. В этом смысле мы видим, как постепенно меняются ценностные детерминанты, что было не допустимо в поствоенный период сегодня составляет неотъемлемый атрибут любого прогрессистского дискурса.

И. Сергеев: - В Советском Союзе, который был абсолютно безрелигиозной страной и боролся с религией, как мог, люди были вполне себе нравственные, насколько я это помню. По крайней мере, так сейчас говорят неглупые люди, вспоминают то время, как время пусть и безрелигиозное, но отчасти христианское. Во многом это

объясняется тем, что кодекс строителя коммунизма был списан с Евангелия.

Б. Межуев: Большевики, может быть, тоже хотели хорошего, но, увы, их тоталитарный рывок обрек страну на катастрофу. Ожидаю от трансгуманизма на самом деле чего-то подобного. Хотя, полагаю, что какие-то неприятные атрибуты ницшеанства уйдут, не случайно сегодняшние адепты трансгуманизма в связи с постулатами «новой этики» опасаются ссылаться на Ницше с его имморализмом, культом белой бестии и осуждением жалости. Сегодня в ходу новая морализация, но, честно говоря, она мне кажется немного фальшивой.

И. Сергеев: - Эксперименты с клонированием уже много лет как завершились, дальше овечки Долли никто не пошёл. Я думаю, там много нюансов, о которых мы не знаем. Если бы всё было так просто, давно бы клонировали если не всего человека, то хотя бы внутренние органы.

Б. Межуев: - Я скажу кратко, я не верю в успех этого начинания, но я также не верю в то, что человек не рискнет все это попробовать. А эта попытка должна будет быть оплачена, кто знает, может быть это и есть та самая «тайна беззакония», о которой предупреждал апостол. Консервативное Просвещение – это осознание тех скрытых для нас самих предпосылок сопротивления трансгуманизму, понимание, что нас отвращает от него и почему следует прислушаться к этому голосу инстинктивного отвращения. И можно ли это отвращение положить в основу какого-то альтернативного цивилизационного проекта? И в чем он будет заключаться?

И. Сергеев: - Предлагаю не решать проблемы, пока они не возникли. Я не верю во все эти вещи, потому что человеческий разум и, как следствие, наука имеют свой предел. Есть вещи, которые человеку просто недоступны. Возможно, я ошибаюсь, но история нас рассудит.

Б. Межуев: - Мне кажется, эти вопросы стали сегодня в повестку дня. Вот и Виктор Пелевин написал роман о трансгуманизме, да и в целом сегодня философия вынуждена отвечать на проблему искусственного интеллекта, а, значит, размышлять о том, совершенен ли человек или его следует преодолеть во имя нового биологического вида, намного более могущественного. Весь XX век размышлял об этом, начиная от Бернарда Шоу кончая братьями Стругацкими и «Матрицей». Едва ли мы сможем уклониться от решения подобных вопросов, которые будут ставиться в каждой новой популярной франшизе.