Старец Филофей, возможно, впервые осмысляет не только «величину и обилие» русской земли, но ее характер пустого, поглощающего всякое движение и всякую силу пространства, которое способна пройти до конца только Церковь, со свойственным ей терпением неся веру самым отдаленным и диким народам: «иже… во всей поднебесней паче солнца светится». По дальности расстояний и крайности местоположения Русь и оказывается последним Римом, потому что дальше Церкви «бежать» уже некуда. Конечно, убежденность Филофея в том, что другие православные царства уже не воспрянут в былой мощи, связана не только с фактором пространства, но и с фактором времени: придерживаясь взгляда, согласно которому любые расчеты времени Второго Пришествия неуместны, он считает его довольно близким, и уж во всяком случае – приближающимся. «Вся христианскаа царства снидошася въ твое царство, посем чаем царства, емуж несть конца» (Посл. к Василию III). Можно сказать, что наложение фактора времени на фактор пространства и порождает его толкование бегства Жены от змия (т.е. диавола) как перемещения Рима (т.е. Соборной Церкви) на восток, заканчивающегося Русью. При этом Филофей далек от политического триумфализма. То, что с Русью теперь связаны судьбы мира, не гарантирует ее саму от падения. «Подобает царствующему дръжати сие с великым опасением», – делится он своим беспокойством с Мунехиным, а великому князю дает наставление: «Аще добро устроиши свое царство – будеши сын света и гражанин вышняго Иерусалима, якоже выше писах ти и ныне глаголю: блюди и внемли».