31.10.2017 12:04:08
В День памяти жертв политических репрессий в Москве, на проспекте Сахарова, был торжественно открыт памятник пострадавшим в те годы – «Стена Скорби». В церемонии принимали участие президент России Владимир Путин, патриарх московский и всея Руси Кирилл и мэр Москвы Сергей Собянин.
Выступая на открытии, президент безоговорочно осудил репрессии сталинской эпохи и подчеркнул, что «это страшное прошлое нельзя вычеркнуть из национальной памяти, тем более невозможно ничем оправдать, никакими высшими так называемыми благами народа».
Государство четко определилось с отношением к тому периоду истории.
Как сказал президент: «Но когда речь идет о репрессиях, о гибели и страданиях миллионов людей, то достаточно посетить бутовский полигон, другие братские могилы жертв репрессий, которых немало в России, чтобы понять: никаких оправданий этим преступлениям быть не может».
Ни о каком «возрождении сталинизма» в нашей стране речи быть не может – и слава Богу, хотя некоторые этим и недовольны.
Открытие памятника вызвало огорчение с двух сторон – как у сталинистов, что достаточно предсказуемо, так и у наиболее решительных либералов, что на первый взгляд может показаться странным.
Тем не менее группа известных либералов, среди которых Александр Подрабинек, Владимир Буковский, Арина Гинзбург, Игорь Губерман, Мустафа Джемилев и многие другие, подписали письмо, осуждающее установку памятника, как «лицемерие», поддерживать которое «аморально».
С чего бы людям, которые резко против Сталина и за его жертв, выступать против установки памятника, который как раз об этих жертвах напоминает и как раз обличает преступления Сталина? Если власть говорит ровно то, что они сами хотели сказать, то чему тут можно огорчаться?
В самом деле, огорчаться было бы нечему, если бы их интересовало осуждение Сталина и поминание его жертв как таковое; но для них то и другое является средством, инструментом – и они обнаружили, что этот инструмент у них забирают.
Исторические трагедии, увы, часто становятся предметом использования в текущей политической борьбе.
Россия тут никоим образом не уникальна – прямо сейчас можно видеть, как в США плантационное рабство двухсотлетней давности и геноцид индейцев (примерно той же поры) делается предметом текущих политических разборок, и обвинители исполняются такого негодования, будто это они лично страдали под бичами надсмотрщиков, а их соседи страшно обогатились на их поте и слезах.
В нашей стране сталинские репрессии тоже используются и будут использоваться по принятой во всем мире схеме – группа политических активистов объявляет себя душеприказчиками жертв и обвинителями от их имени, требуя от всех остальных покаяния в преступлениях ушедших поколений и внушая им вину, которую надлежит искупить через полное повиновение обвинителю.
У нас память о репрессиях часто вписывалась в либеральный контекст – когда подлинные и глубоко трагические факты подавались в обрамлении либеральных мифов «Гитлер и Сталин – одинаковое зло», «НКВД ничем не отличается от СС», «Гитлера трупами закидали», «Ленинград надо было сдать».
В общем, напрасно «эта страна» отбилась и выжила – а если уж выжила, надлежит стыдиться этого факта и ни в коем случае не ходить с портретами «Бессмертного полка», когда есть «бессмертный барак».
Нынешняя Россия в этом контексте отождествляется со сталинским СССР, разбирательство в отношении преуспевающего режиссера, подозреваемого в растрате, немедленно сравнивается с «делом Мейерхольда», а добробаты на Украине воюют не для того, чтобы загнать всех сограждан под националистический проект с головорезами и коллаборационистами в роли «героев народа», а чтобы не дать ужасным русским посадить всех в новый ГУЛАГ.
Реальные исторические факты обрастают, как это вообще бывает, домыслами и грандиозными преувеличениями, когда число жертв завышается на порядок, и в историю – и без того страшную – добавляют страшилок относительно недавнего сочинения.
Все это вызывает обратный ход маятника, рост симпатий к Сталину, попытки заявить, что либо репрессии придуманы, либо были оправданными, и расстрел сотен тысяч невинных граждан – учителей и врачей, рабочих и крестьян, священников и вполне лояльных советских служащих – каким-то загадочным образом должен был укрепить обороноспособность страны перед наступающей страшной войной.
И тут сталинисты и либералы совершенно устраивают друг друга в качестве спарринг-партнеров. Сталинисты с радостью восклицают – «посмотрите на этих критиков Сталина! Они все оголтелые русофобы!», а либералы – «Посмотрите, как в путинской России мощно возрождается сталинизм! Европа в опасности!»
И тут государство, которое возводит памятник жертвам репрессий, ломает им всю игру.
Оказывается, память жертв тирании и беззакония можно почтить, преступления эпохи – осудить и при этом оставить всю либеральную мифологию за бортом.
Оказывается, и государственничество, и патриотизм, и гордость за свою историю совершенно не требует одобрять или игнорировать явные злодейства.
Оказывается, трагический опыт прошлого может быть не только причиной уязвимости, но и источником мудрости и силы.
Человеческая история (в любой стране) темна и полна ужасов, и мы не можем сделать их небывшими. В этом у нас нет выбора, прошлое не изменить. Но у нас есть выбор в том, захотим ли мы принять опыт, купленный страшной ценой исторических трагедий, или продолжим ходить по кругу, подвергая себя ударам тех же граблей.
Мы можем – и должны – обращаться к славным страницам нашей истории, к ее взлетам и достижениям, за ободрением, воодушевлением, добрым примером.
Но и ее страшные страницы нужны нам – потому что мы можем извлечь из них нечто драгоценное. Мудрость. Мудрость не достается легко, и в ней всегда есть сильный оттенок скорби. Но она стоит того, чтобы ее обрести – и утвердиться в наших ценностях.
И среди них – ценность человеческой жизни, которую нельзя приносить в жертву политической утопии.
Каждый из тех, кто пострадал в те страшные годы, заслуживает того, чтобы его помнили. И мы будем помнить. А спекулянты на трагедиях, конечно, никуда не денутся – но мы не отдадим эту горькую память им; это наша память.
Добавить комментарий