14.01.2013 18:30:15
В интервью корреспонденту сайта GZT.RU Евгению Насырову председатель Синодального информационного отдела В.Р. Легойда прокомментировал ряд последних событий в жизни Русской Православной Церкви.
— Мэр Москвы Сергей Собянин поддержал программу Святейшего Патриарха по строительству 200 храмов в Москве. В то же время есть немалые проблемы в передаче объектов недвижимости, каких-то построек и в том числе храмов. Удалось ли вам найти взаимопонимание с новыми московскими властями?
— Есть закон о возвращении религиозным организациям собственности религиозного назначения. Подчеркну, речь идет не только о Православной Церкви, но и об исламской умме, и буддистской сангхе, и иудейской общине. В нашей ситуации закон касается в подавляющем большинстве случаев тех храмов, которые уже много лет находятся в пользовании у Церкви. Причем пока они у нас находились в пользовании, мы их восстановили из руин, отреставрировали, восстановили иконостасы и так далее. А дальше ситуация очень простая. Закон имеет заявительный характер. Что это значит? Это значит, что религиозная организация не автоматически что-то получает, но должна вначале обратиться в соответствующие органы. Причем только централизованная религиозная организация (то есть не приход, но епархия). Дальше начинается процедура проверки, которая в законе подробно прописана.
Что касается Москвы, то главной проблемой является не возвращение, но строительство новых храмов. Если же говорить о возвращении, не могу не назвать храм Иоанна Богослова на Новой площади — он должен был быть передан Церкви уже 18 лет назад. Точнее, было принято решение о передаче. Но решение не выполнено. В здании храма находится Музей истории Москвы, которому никак не могут предоставить помещение, которое его устраивало бы. 18 лет они не могут эту проблему решить. Очень надеемся, что московские власти пойдут храму навстречу.
И все же, как я уже сказал, в Москве проблема другого плана. В столице катастрофически не хватает храмов. Поэтому в отношениях с Правительством Москвы мы крайне заинтересованы в продвижении программы, которая предполагает строительство храмов, в первую очередь в спальных районах, т.е. там, где их не предполагалось по программе застройки, потому что они (спальные районы) планировались в советское время. К великому сожалению, Москва находится на последнем месте в соотношении числа храмов на душу населения. На первом месте у нас Саранская и Мордовская епархия, кстати сказать.
Мэр Сергей Собянин подтвердил свою готовность эти вопросы обсуждать. И не просто обсуждать, но и решать. Поэтому мы очень надеемся, что эта программа, которая была запланирована некоторое время назад, будет последовательно реализовываться.
— Проясните позицию Церкви в вопросе выдвижения в депутаты священников. Откуда взялась эта информация? Как обстоит ситуация на самом деле?
— Здесь, мне кажется, есть опять некоторое недопонимание. Потому что текст документа, который, собственно, послужил поводом для этой дискуссии, изначально был довольно определенным. Есть Межсоборное присутствие Русской Православной Церкви, которое возглавляет Патриарх; туда входят все архиереи, а также священники и миряне — всего 144 человека. В Присутствии 13 комиссий. Одна из комиссий подготовила документ о практике заявлений священников в периоды предвыборных кампаний и участия в вышеобозначенных кампаниях. Собственно, этот документ был создан для того, чтобы еще и еще раз подтвердить то, что сегодня в Церкви считается нормой. Священники и, кстати сказать, что является новацией этого документа, — миряне, которые занимают позиции в общецерковных учреждениях или работают на епархиальном уровне (например, меня этот документ напрямую касается), не могут выдвигать свои кандидатуры в законодательные органы власти. У Церкви есть разный опыт в этой области, в том числе и опыт начала 90-х годов, когда иерархи и священники участвовали в политической жизни непосредственно. Опыт не самый положительный. Именно поэтому была выработана такая норма о неучастии, и она в очередной раз была подтверждена этим документом. Но в этом документе есть сноска, которая гласит, что в исключительных случаях в индивидуальном порядке Священный Синод может давать благословение конкретному священнику на участие в выборах в законодательные органы власти. (На работу в органах исполнительной власти исключение не распространяется). Вот такой был проект. Потом он был вынесен на общецерковное и даже всенародное обсуждение. Проекты не только разослали по епархиям, но и разместили на церковных сайтах — мы хотели получить обратную связь. К дискуссии были приглашены все заинтересованные лица.
Обсуждение сыграло положительную роль, мы получили много комментариев, замечаний и пожеланий. Часть из них сводилась к тому, что хорошо бы эти критерии исключительных случаев прописать. И они были прописаны. В финальном виде документ, принятый Архиерейским Собором, говорит, что исключительный случай — это если какая-то политическая сила и/или политическая партия ставит борьбу с Церковью одной из своих целей, и если мы понимаем, что все другие способы противодействия этому испробованы и не дают результата, то тогда в индивидуальном порядке и в исключительном случае Церковь в лице Священного Синода или Синода самоуправляемой Церкви может дать благословение конкретному священнику на вхождение в законодательный орган власти — для того, чтобы защищать Церковь. При этом делается очень важная оговорка, что даже если выборы идут по партийным спискам, идущий по партийным спискам священник не может быть членом партии. Просто потому, что у партии много других целей. И священник далеко не всегда может все эти цели разделять. Поэтому это очень конкретный случай.
Самое главное, что я хотел бы здесь сказать: в сегодняшней России нет никаких оснований для того, чтобы говорить о такой вероятности, возможности или тем более необходимости. Я надеюсь, что в ближайшем будущем они тоже не появятся.
— Какова все-таки позиция Церкви по общероссийскому дресс-коду? И давайте сразу отвлечемся от всего того, что уже говорилось на эту тему после высказывания протоиерея Всеволода Чаплина на эту тему.
— Мне не очень нравится слово дресс-код... Просто хочется, чтобы люди прилично выглядели, что называется. Красиво, приятно, но прилично. Но когда из отца Всеволода Чаплина пытаются сделать какого-то Савонаролу начала ХХI века, как на это всерьез реагировать? Священник сказал о том, о чем он и должен говорить, как пастырь, как проповедник. Могу привести личный пример. Я преподаю в МГИМО. Когда я вижу, что современные студенты и студентки выглядят в институте так, как они органично смотрелись бы на пляже или около него, я понимаю, что это, поверьте мне, совершенно однозначно мешает учебе. И, в конце концов, зачастую просто не эстетично.
Поэтому, мне кажется, та дискуссия, которая была инициирована с участием представителей Церкви, говорит только об одном: есть вопросы, которые стоит обсудить. При этом я глубоко убежден в том, что, конечно, эта проблема в списке проблем нашего общества достаточно периферийная. Это не центральная проблема. Но связь между внешним и внутренним никто не отменял. И даже эпатажный внешний вид ведь тоже следствие определенных внутренних установок или их отсутствие. Недаром существует униформа. Я всегда студентам, когда рассказываю о символизме внешних форм, говорю, что если на улицу выйдет человек, который будет одет в майку, какие-нибудь порванные брюки, соломенную шляпу и будет батоном колбасы пытаться останавливать проезжающие автомобили, изображая из себя сотрудника дорожной полиции, то единственная машина, которая остановится, это машина с красным крестиком. И отвезет его в Кащенко. То есть — в униформе заложен большой смысл. Это некий символизм, который позволяет людям читать знаки. Символизм священнической одежды и так далее. Любая одежда в той или иной степени символична.
Людям, которые не видят здесь никакой проблемы можно посоветовать почитать труды выдающегося русского философа Алексея Федоровича Лосева, который много писал о символах. Повторюсь, что я согласен с теми, кто писал, что у нас есть много других проблем, более важных. Только я не очень понимаю, почему эти люди считали, что мы полагаем эту проблему самой главной? Нет, конечно. Иное дело, что любая внешняя форма — это выражение некоего внутреннего содержания. Когда я вижу, как в американских известных колледжах ребята ходят в одинаковых костюмах, мне кажется, это очень неплохо. И это не просто так делается. Это и социализация, и ощущение причастности к чему-то важному, и т.д.
— Скажите, а Вам не кажется, что это был бы невероятный жест доброй воли, если Патриарх взял бы и снял мигалку со своей машины, как того требует прогрессивная, так сказать, общественность?
— Вы знаете, я вам открою, видимо, страшную тайну: у Патриарха нет мигалки на машине. Патриарх является охраняемым лицом, это решение было принято руководством страны несколько лет назад, еще при Патриархе Алексие II. Поэтому мигалки есть только на машинах, которые его сопровождают. Такие машины всегда передвигаются с мигалками.
— В Москве существуют так называемые Синие ведерки, которые борются с мигалками, и граждане их в основном поддерживают. Может, и Русской Православной Церкви взять и отказаться от мигалки как некоего неприличного знака избранности?
— А от машины если отказаться — представляете, какой бы был жест! А вообще от транспорта если — вот было бы супер, да? Только потом мы мгновенно захлебнулись бы в потоке жалоб и обвинений, что Патриарх нигде не появляется (оно и понятно — не успевает), ничего не посещает и т.д. В конце концов, у нас один Патриарх. Один, понимаете? «Синие ведерки» — это о другом. Мне лично эта гражданская инициатива весьма симпатична. Она касается многих чиновников (а не охраняемых государством лиц), которые непонятно зачем ездят с мигалками на своих машинах, но не одного Патриарха. Наконец, эта тема еще более периферийная, чем дресс-код. Поговорим о чем-то действительно важном?
— Хорошо, есть вопрос, который интересует всех, а не только сообщество «Синие ведерки». Будет ли издан учебник «Закон Божий» для мирян в новой редакции? Будет ли он изучаться в школах?
— «Закон Божий» всегда издавался для мирян. Может быть, вы имеете в виду новый Катехизис, над которым сейчас идет работа? То есть текст, который содержит основные положения веры. Катехизис, который сегодня изучается в семинариях, — это Катехизис митрополита Филарета, созданный в XIX веке. Безусловно, авторитетнейшее и очень серьезное, знаковое, если можно так сказать, для интеллектуальной истории Церкви издание. Однако новые времена требуют и новых подходов для изложения тех вероучительных истин, которые Церковь проповедует вот уже 2 000 лет. Поэтому работает редакционная коллегия, которую возглавляет богослов с мировым именем митрополит Волоколамский Иларион, председатель Отдела внешних церковных связей. Я не исключаю, что будет, может быть, даже две версии: полный Катехизис — для богословских учебных заведений и сокращенный — для широкого употребления. Но это не учебник для школ.
В школах сегодня в порядке эксперимента преподают основы религиозных культур и светской этики. Это культурологические дисциплины. Школьники могут выбрать основы одной из четырех традиционных религий или историю мировых религий, или основы светской этики. Учебник по основам православной культуры написан редколлегией под руководством известного протодиакона Андрея Кураева. Не исключаю, что по результатам двухгодичного эксперимента этот учебник — как и другие — подвергнется некоторой редактуре авторов.
— Как Русская Православная Церковь относится к т.н. православным предпринимателям? Например, Василий Бойко-Великий в своей компании отменяет официальные государственные праздники, так как они чужды православной культуре в нашей стране. Есть и другие известные и скандальные его начинания. В то же время президент группы компаний «Сапсан» Сергей Шмаков строит храмы в элитных коттеджных поселках (например, «Княжье озеро»), привозит туда известные православные иконы, что, опять же, вызывает общественное негодование. Направления деятельности разные, но посыл, видимо, один?
— По поводу Сергея Шмакова я сразу сделаю примечание: храм, о котором вы говорите и куда была временно передана из Русского музея Торопецкая икона Божией Матери, находится не в коттеджном поселке «Княжье озеро», а возле поселка. И этот храм открыт для всех желающих.
Мне кажется, определение «православный предприниматель» — точно так же, как и православный журналист, и православный врач, и православный конькобежец — несколько условно. Человек является православным все-таки по своим мировоззренческим взглядам, а не по особому религиозному виду профессионализма. При этом, конечно, православное мировоззрение определяет многие вещи и в профессии. Если человек, именующий себя православным предпринимателем, в разгар кризиса не уволил ни одного сотрудника и сохранил им зарплаты, сократив свои личные расходы, — его мировоззрение действительно определяет его поступки и в профессии. То есть евангельские истины для него не являются пустым звуком и, выходя из храма, он не оставляет там свое Православие.
Другое дело, что у нас очень часто сейчас православные люди, стараясь применять свои взгляды и в профессии, нередко идут как бы на ощупь. Например, у меня есть знакомый православный предприниматель, который торгует вином. Перед ним очень часто вставал вопрос, он даже спрашивал об этом своего духовника: а не перестать ли ему этим заниматься? Насколько это дело сочетается с его верой? Для одних ответ очевиден — перестать. Для других такой вопрос наивен. Но это реальный вопрос человека, пытающегося жить по Евангелию. Так вот, в этом пути на ощупь неизбежны ошибки, какие-то, быть может, не совсем верные шаги. Но если поиск искренен, уверен, человек способен прийти к взвешенному решению.
— Прокомментируйте появившуюся информацию о строительстве под Геленджиком так называемой дачи Патриарха.
— Тут нет никаких секретов или тайн. Неправильно называть центр «дворцом» или «дачей». В указанном месте строится церковно-административный духовный центр Русской Православной Церкви многофункционального назначения. Я подчеркиваю, что это церковно-административный центр. Такие же центры есть в Москве, Санкт-Петербурге. Строительство ведется уже около пяти лет. Первая функция — церковное управление. Проведение заседаний Священного Синода. Должны быть помещения для проведения заседаний, на территории центра должны быть помещения, в которых смогут размещаться члены Синода и смогут размещаться административно-управленческие службы Московской Патриархии. Также предполагается, что в этом центре будут оборудованы рабочие кабинеты, конференц-залы, помещения для пресс-службы. Одним словом, все то, что поможет полноценно функционировать церковно-административному центру. Вторая функция — представительская. Прием Предстоятелей других Поместных Церквей, например — Александрийского Патриарха. Ему проще прилететь на черноморское побережье, чем лететь в Москву. Третья функция — просветительская. В центре будет вестись работа с детьми, молодежью, проходить встречи с общественностью. Кроме того, там будет построен храм, то есть будет идти богослужебная жизнь. Заказчик строительства — Московская Патриархия. Исполнителем является ФГУП «Предприятие по поставкам продукции Управления делами Президента». Строительство ведется на средства Московской Патриархии без привлечения государственных денег на каком-либо уровне.
Никакой сенсации тут нет. Сегодня у Церкви есть возможность строить храмы и строить духовные центры. И это замечательно. Строится ведь центр на церковные деньги. Это же не какое-то увеселительное заведение. Строится церковно-административный духовный центр, который поможет Церкви выполнять свою основную задачу — попечение о душе человека. Но в современном мире нужны условия, чтобы с людьми общаться. Понимаете, если следовать логике тех, кто критикует Церковь за строительство этого центра, то можно критиковать и строительство храмов. Так могут говорить только люди, которые ни разу не видели в храмах очередь в сто-сто пятьдесят человек на исповедь. Вот когда стоит сто человек, с него нельзя спрашивать за плохую пастырскую работу.
— Как Русская Православная Церковь взаимодействует с молодежью, с новым поколением, как она открывает себя для нового поколения и как открывает молодое поколение для себя?
— В своей речи при интронизации Патриарх Кирилл отдельно остановился на работе с молодежью как одной из самых главных для Церкви. Многие молодые люди сегодня воспринимают Церковь как одно большое «нельзя». Поэтому и относятся к ней с опасением. Они думают: вот я сейчас пойду в церковь, меня будут заставлять делать что-то, скажут — вот от этого откажись и от этого. Один сплошной запрет. Все эти «нельзя», которые они имеют у себя в голове, на самом деле для церковной жизни, для верующего человека вторичны. Они всегда есть результат принятия чего-то главного. У блаженного Августина есть замечательная фраза: «люби Бога и делай, что хочешь». Конечно, подлец-человек в этой фразе всегда хочет акцентировать вторую часть, а про первую как-то забывает.
А фраза очень важная. Что она значит? Вот, скажем, «люби своих родителей и поступай с ними, как хочешь». Это же не означает возможности бросить их в беде или постоянно ругаться, не слушаться, оскорблять их... Если ты их любишь, ты будешь стараться не огорчать. Так же и в отношениях человека и Бога. Ограничения есть следствие любви, нежелание оскорбить, обидеть — вольно или невольно — того, кого любишь. Это самое сложное, без этого нет Церкви. И это непросто ощутить и увидеть человеку внешнему.
Поэтому, конечно, движение к молодежи заключается в том, чтобы помочь людям увидеть, что в Церкви главное. Не длина юбки (хотя это тоже важно), не серьезность выражения лица и даже не определенная, так сказать, внешняя принадлежность к церковной субкультуре.
Внешняя жизнь во многом есть продолжение наших внутренних, ценностных установок. Как это донести до молодежи? Есть разные способы. Создание каких-то журналов, газет, сайтов... Есть какие-то передачи, радиопередачи, телевизионные передачи. Потом, конечно, пастырский опыт. Я думаю, что у нас сегодня уже очень много пастырей, которые умеют, простите за канцеляризм, работать с молодежью. То уникальное, что есть в Церкви, то, что ничем нельзя заменить и, кстати сказать, и никакое СМИ это не может заменить: непосредственное общение со священником. В свое время я ездил со студентами МГИМО по разным монастырям, и самым большим откровением для людей нецерковных было непосредственное общение со священником. Их стереотипы нередко уничтожались прямо на глазах.
Почему мы говорим о необходимости строительства большего числа храмов? Потому что тогда просто люди будут иметь возможность поговорить со священником. В Москве далеко не всегда есть такая возможность, хотя это звучит парадоксально, но это так. Мало храмов.
— Какая именно структура отвечает за работу с молодежью?
— В системе церковного управления — профильный Синодальный отдел по работе с молодежью. И у них при Отделе работают различные молодежные объединения. И мне кажется, что удается сделать так, чтобы эта работа не была заформализованной, чтобы она не напоминала комсомол в самом плохом его исполнении. Святейший Патриарх, говоря с теми, кто является молодежными лидерами у нас, говорит, что ни в коем случае нельзя вести свою работу «от мероприятия к мероприятию». Составить график, и все. График, конечно, нужен, но работа, или, как говорят в Церкви, — служение, должно быть ежедневным, от сердца к сердцу. И тогда это будет получаться.
Например, есть Московское объединение православной молодежи «Воскресенье», которое запустило сейчас современный очень проект — sms-рассылка «Доброе слово». С ее помощью человек может, если он подписался на эту услугу, каждое утро получить бесплатное sms с какой-нибудь цитатой Священного Писания или святых отцов. Это вещь такая, что называется, на любителя, но, мне кажется, хорошо, что есть такая возможность.
Конечно, не обходится без проблем, без ошибок, без кадровых сложностей. Но и проблемы свидетельствуют о жизненности процесса, как мне кажется.
Журналисты часто задают вопрос, а вот как вы относитесь к моде на религию? Я всегда говорю, что мода на религию это лучше, чем мода на пиво. И потом, знаете, мы никогда не можем просчитать, к чему может привести даже случайный приход человека в храм. Вот я просто знаю реальную жизненную ситуацию, когда два человека пошли креститься. Один — потому что он читал книги, готовился, беседовал со священниками, а второй пошел за компанию. Он был его другом, просто он пошел за компанию с ним и крестился. Так вот, через полтора года первый, серьезный, из Церкви ушел, а второй стал священником. Пошел учиться и в итоге стал священником. То есть должна быть свобода действий, русская мудрость говорит: человек предполагает, а Бог располагает.
— Какова реакция Русской Православной Церкви на события 11 декабря на Манежной площади и последующие акции молодежи? Тема набила оскомину, но все же.
— Святейший Патриарх делал специальное заявление для СМИ. Он выделил три уровня проблем. Первая — это составляющая хулиганских действий. Она наименее проблематичная, понятно, как ее решать: качественно работать соответствующим органам. Что, собственно, и было сделано. Второй момент — политическая провокация. Под каким бы лозунгом люди ни выходили, есть силы, которые это используют для своих подчас совершенно других целей. И этим силам не важно ни будущее России, ни те лозунги, под которыми они выводят на улицы молодежь. Для них выборы уже начались. И третий, самый серьезный, самый важный вопрос, о котором говорил Патриарх — вопрос межнациональных отношений. Глава Русской Церкви предложил замечательный образ сообщающихся сосудов. Он сказал, что межнациональные отношения как сообщающиеся сосуды, вы не можете воздействовать на одну часть этого сосуда, не влияя на другую.
С одной стороны, представители диаспор должны знать и уважать обычаи коренного населения, его культуру, язык, религию. С другой стороны, понятно, что приехавшие люди находятся в ситуации сложной. Я не очень люблю это выражение, которые используют американцы: «в ситуации культурного шока». Но все равно, происходит столкновение с другой культурой. Поэтому представители коренного населения и, скажем, в том числе представители Церкви должны максимально быть открыты к этим людям и максимально им помогать. Это дорога с двухсторонним движением. В этом смысле я даже думаю, что собственно религиозный фактор в этой проблеме как бы включен в межнациональный. Для России, и в этом ее уникальность, характерно многовековое мирное сосуществование христиан и мусульман.
А вот межнациональный фактор, конечно, сегодня играет большую роль. И здесь есть над чем задуматься и тем, кто определяет межнациональную политику государства. Потому что совершенно очевидно: то, что мы увидели на Манежке, — это симптом болезни, которую, в общем, нельзя просто вылечить.
— В России появились новые очаги национальных конфликтов, связанных с исламом и его радикальными формами. Новые очаги появляются в Татарстане и Башкирии. Ощущает ли сейчас Русская Православная Церковь потребность дать отпор радикальным формам ислама, которые существуют в стране. Возникают новые экстремистско-террористические группы.
— Здесь есть один очень тонкий момент, который я попытаюсь прояснить. Все ощущают, не могут не ощущать опасность разного рода экстремизма. Этот экстремизм может иметь отношение к религии, может не иметь. Он может иметь отношение к политическим взглядам, может не иметь. Может, к каким-то национальным вопросам. Но опасен именно экстремизм, именно радикальная форма.
Далее. Такой экстремизм может быть религиозно мотивирован. Но нужно понимать, что существует разница между религией и религиозной мотивацией. То есть человек может считать, что он как воин ислама, воин Христов, еще какой-то воин — должен пойти и бить тех, кто думает по-другому. Но в подавляющем большинстве случаев такие взгляды никакого реального отношения к тому, чему на самом деле учит религия, не имеют. Мне кажется принципиально важным это не мной первым подмеченное понимание разницы между религией и религиозной мотивацией.
А что касается реакции со стороны Церкви, поскольку мы все граждане нашей страны, конечно, нас это заботит. И мы, конечно, пытаемся каждый на своем уровне что-то об этом говорить. И Церковь как общественная организация тоже об этом говорит. Мы участвуем и проводим конференции, круглые столы, встречи с представителями общественных организаций. Скажем, протоиерей Всеволод Чаплин, председатель Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества, встречался после всех этих событий и с представителями тех, кого принято называть фанатским сообществом и так далее. Это все попытка построить диалог. Потому что сейчас, мне кажется, очень важно все-таки максимально попытаться со всеми силами, обозначенными внутри этой проблематики, выстроить какой-то нормальный диалог. Потому что если его не будет, то, конечно, сложнее решать эти вопросы.
— У Церкви со светскими институтами взаимодействие или экспансия?
— Взаимодействие, конечно. Экспансия — это вообще не из церковной лексики. Мы никого не собираемся захватывать. Может ли быть экспансией совесть — не знаю, не уверен.
— Есть ли у Русской Православной Церкви какая-то программа помощи детским домам, трудным подросткам, социальным сиротам? Удается ли найти к ним какой-то подход, как это все работает, сколько удается помогать? Призрения — вот чего любые здравомыслящие люди ждут от Церкви.
— Вы знаете, безусловно, я думаю, что это совершенно справедливое ожидание, но это ожидание, которое имеет в практической церковной жизни сегодня уже вполне определенной ответ. Церковь давно этим занимается. У нас существуют десятки детских домов, приютов при монастырях. И это очень большая работа. И, как правило, это дети, которым подарено детство настоящее. Сейчас, кстати, ведется целенаправленно Синодальным отделом по церковной благотворительности и социальному служению, который возглавляет епископ Пантелеимон, систематизация всего того, что делается Церковью в этом направлении. Я думаю, что в ближайшее время мы все станем свидетелями каких-то очень серьезных шагов, направленных на качественное изменение этой работы. Потому что есть определенный опыт, который накоплен за последние 20 лет, его нужно проанализировать, нужно понять, где, условно говоря, в каких местах мы могли бы на первый план вынести, собственно, образовательную составляющую этого процесса, в каких речь идет непосредственно о помощи детям, которые остались без родителей или которые брошены родителями, — что, к сожалению, является распространенным фактом сегодня.
И действительно, это проблема огромная. Вот я могу, например, привести пример: центр социальной адаптации святителя Василия Великого в Санкт-Петербурге, где есть специальная программа социальной реабилитации для трудных подростков. Постоянно работает психолог, постоянно работают социальные педагоги и другие специалисты. Это профессиональная серьезная программа, которая направлена именно на социальную адаптацию, реабилитацию трудных детей. Нам хотелось бы, чтобы таких центров было бы больше. Профильный отдел сейчас занимается тем, чтобы опыт этого центра перенести на другие центры, которые есть у нас. Тот опыт, который есть, скажем, в Санкт-Петербурге и в Москве, — вот сейчас мы пытаемся его распространить.
А вот, кстати сказать, если вернуться к центру Василия Великого в Санкт-Петербурге, у меня есть данные: из 72 подростков, которые прошли этот курс (стодневная программа стационарной социальной реабилитации), повторное преступление совершили только 12. Это очень высокий показатель для таких подростков.
Например, может быть, вы знаете, в Москве есть такой автобус милосердия, который делает то, чего не делает больше вообще никто. Он ездит по улицам и замерзших людей, как их принято называть, — бомжей, да, собирает. Немногие знают, что этим людям очень сложно помочь, людям, которые замерзают на улице, потому что их ни одна больница не примет. Я знаю даже такую страшную вещь, мне рассказывали сотрудники скорой помощи: иногда, чтобы помочь этим людям, они «расширяют диагноз». Чтобы человека приняли, нужно его там как-нибудь стукнуть, чтобы у него что-то было разбито, тогда его примут в больницы. Сотрудник скорой помощи, у которого часто возникает нравственная дилемма: либо оставить человека замерзать, либо причинить ему какой-то вред, но незначительный, чтобы его приняли в больницу. А автобусу милосердия не нужно расширять диагноз. Он поднимает человека, везет, привозит его и делает так, чтобы человек не замерз. Это служба, в которой работают волонтеры Русской Православной Церкви. Сейчас этот опыт переняли в Екатеринбурге, там уже есть такой автобус. И мы надеемся, что такие и другие программы будут в других епархиях, городах появляться тоже.
— Это всегда частная инициатива прихода или некая как бы все-таки, будем выражаться, такая вертикаль церковная? То есть некая единая программа действий по этой проблеме?
— Сейчас Архиерейским Собором приняты основы социального служения, где расписано, каким образом должна строиться социальная работа на уровне прихода, на уровне благочиния, на уровне епархии и на общецерковном уровне. И там, среди конкретных рекомендаций, есть рекомендация по организации приютов. Это, конечно, делается не в приказном порядке, потому что во многом зависит от монастыря, ведь всегда в традициях русских монастырей была такая специфика. Какой-то монастырь был в большей степени интеллектуальным центром, а какой-то — как раз таким центром, где находили помощь и приют дети или взрослые, оказавшиеся в тяжелой жизненной ситуации.
Поэтому сегодня мы говорим о том, что эта работа ведется, мы пытаемся ее вести системно, чтобы она пронизывала все уровни церковной жизни. Недаром одно из первых таких изменений в этой области, которое было сделано за последние два года, — это обязательное появление человека, ответственного за социальную работу в приходе. Ведь приход — это основная, так сказать, единица церковная и церковной жизни. И на этом настаивал Святейший Патриарх, чтобы в приходе обязательно были люди, которые в штатном формате отвечают за социальную работу, отвечают за работу с молодежью, отвечают за миссионерскую работу. Мне кажется, это очень важно. То есть мы придаем всей этой работе некий системный характер. Но, понимаете, опять же, этот системный характер не связан с какими-то насильственными установками, потому как для верующего человека вот это служение милосердию — естественное служение. Если человек является прихожанином какого-то храма, то для него это некая норма. Например, на Пасху и Рождество нужно посетить тех, кому плохо. Не с друзьями попраздновать, а сходить в тюрьму, сходить в какой-нибудь дом призрения, посетить тех, кому сложнее дается эта радость — Пасхальная или Рождественская. Если вы обращали внимание, Святейший Патриарх в обязательном порядке и на Пасху, и на Рождество посещает вот такие, как их иногда сухо называют, социальные учреждения. И это очень важно. И тем самым он задает пример, как себя должны вести священники и все верующие люди.
— Русская Православная Церковь аккуратно вводит в школы Закон Божий, в то же время протоиерей Всеволод Чаплин выступает за единый православный дресс-код. Насколько Церковь готова взять на себя процесс восстановления нравственности в стране? Православие было основой государства до революции 1917 года. В советское время основополагающим идеологическим документом был «Кодекс строителя коммунизма». Есть ли у Церкви национальная идея для нового времени?
— Я бы поспорил с тем, что Православие было основой государства до революции 1917 года. Так называемый синодальный период, начавшийся в первой четверти XVIII века и продолжавшийся до Поместного собора 1917-1918 годов, восстановившего Патриаршество, не был самым светлым периодом в истории Церкви. Говорить о том, что Православие было основой государства, в ситуации, когда государство вмешивалось во внутреннюю церковную жизнь, не очень корректно.
Другое дело, что, поставленная в эти условия непростых отношений с государством, Церковь, наверное, не всегда могла осуществлять свои основные функции. Говоря о прессинге со стороны властей, мы обычно упоминаем советский период, но необходимо вспомнить и предреволюционную ситуацию. Я в свое время долго не мог понять: как в нашей стране, где люди, с молоком матери впитывавшие в себя азы церковной жизни, могли пойти и рушить храмы, которые всегда строились всем миром? Меня заставил переосмыслить это один любопытный факт. В 1916 году в российской армии была отменена обязательная исповедь, а до этого солдаты должны были с какой-то периодичностью исповедоваться. В скобках замечу, что в случае с Таинством покаяния ничего хорошего в такой обязаловке быть не может. Но в данном случае я о другом. Уже год спустя выяснилось, что добровольно, по собственной инициативе на исповедь ходит менее 10% от всех военнослужащих. О какой Церкви как основе жизни общества вы говорите? В это время ни общество, ни государство в России уже не имело глубинных православных оснований.
Определение национальной идеи, на мой взгляд, не является для Церкви задачей номер один. Церковь вообще-то работает с человеческой душой и совестью. Церковный вклад в гражданскую жизнь страны всегда был и, думаю, останется очень мощным, но всегда будет, если угодно, опосредованным.
Знаете, как замечательно сказал Ключевский: «Он видит источники этих интересов, пружины, коими движется механизм гражданского общежития. То обыкновенно мутные источники, жесткие железные рычаги: черствый эгоизм, слепой инстинкт, суровый закон, обуздывающий порывы того и другого. И среди стукотни этого механизма вдруг послышится наблюдателю звук совсем иного порядка, запавший в житейскую разноголосицу откуда-то сверху, точно звон колокола, раздавшийся среди рыночной суматохи. В ветхом и пыльном свитке самого сухого содержания, в купчей, закладной, заемной, меновой или духовной, под юридической формальностью иногда прозвучит нравственный мотив, из-под хозяйственной мелочи блеснет искра религиозного чувства, — и вы видите, как темная хозяйственная сделка озаряется изнутри теплым светом, мертвая норма права оживает и перерождается в доброе житейское отношение, не соответствующее ее первоначальной природе».
Церковь не обязательно формулирует национальную идею, но воспитывает человека так, что у него естественным образом рождаются высокие идеалы. Никогда не задумывались, почему у американцев — мечта, а у нас — идея? Можно, конечно, отшутиться, что русские не мечтают, а можно посмотреть на это всерьез. Все-таки сам факт национальной идеи — это уже характеристика национальной культуры. Думаю, в том, что мы ищем в первую очередь идею, а не мечту, есть и вклад Русской Православной Церкви.
Конечно, Церковь заботится о состоянии общественной нравственности, и тут не надо усматривать попыток какой-то церковной «экспансии». Святейший Патриарх недавно посоветовал тем, кто пытается обвинить Церковь в «клерикализации» общества, не забивать сознание людей мифами. Церковь сегодня настаивает на том, что нравственные ценности и вера необходимы человеку для ответов на те вызовы со стороны внешнего мира, с которыми он сталкивается.
— В Евангелии говорится, что не стоит собирать сокровищ на земле, их съест ржавчина и моль (цитирую по памяти). Все сокровища на небе. И человеку нужен только хлеб насущный. Как совместить эту мысль с современной жизнью? Насколько это противоречит рыночной экономике, двигатель которой — постоянный спрос, потребление как причина воспроизводства материальных благ?
— Евангелие не может противоречить рыночной экономике — слишком не сопоставимы величины. Экономики приходят и уходят, а вечная правда Евангелия остается, и она находится над всем. Проблема может возникнуть, когда человек, стремящийся жить по Евангелию, входит в соприкосновение с культурно-исторической реальностью и пытается понять, а как ему в этой реальности по Евангелию жить. Это и есть одна из основных задач христианина во все времена. Можно вспомнить Алешу Карамазова, который объясняет свой уход в монастырь тем, что не может он, когда Христос сказал «раздай все и иди за Мной», давать только три рубля и ходить в храм только по воскресеньям. Но вспомним и то, что ответил Алеше старец: тебе надлежит покинуть монастырь и пойти в мир.
Иными словами, евангельский максимализм надо еще уметь понести. Скажем, я знаю людей, которые продавали собственный бизнес, раздавали деньги и уходили в монастырь. Но знаю и тех, которым поступить так не благословили духовники — и потом и сами они решили остаться, приносить пользу в миру. Поэтому, если говорить, так сказать, в макроэкономических категориях, здесь нет такого противоречия.
Ведь Евангелие не говорит нам о том, что не нужно ничего иметь, — оно призывает ни к чему не привязываться. Собственно, история христианской Церкви знает и крайние примеры аскетизма, но они не считаются единственно правильными и возможными. Честь и хвала тому, кто может обходиться совсем немногим. Но нет греха и в том, что человек зарабатывает. Вопрос в том, что он с этим заработанным капиталом делает.
Конечно, человек может обходиться хлебом насущным, но как определить личную мерку? Скажем, я преподаю в высшем учебном заведении. Значит ли это, что я совершенно не должен беспокоиться о том, как я выгляжу, когда прихожу к студентам? Является ли христианским поступком то, что я буду ходить в грязных застиранных рубашках? Наверное, нет.
Патриархия.ru
http://www.patriarchia.ru/db/text/1426402.html
Добавить комментарий