Русская национальная идея

Поиски национальной идеи, о необходимости обретения которой давно твердили наши общественные деятели, кажется, подошли к своему завершению. Сделавший первую подсказку на этот счет еще в 2007 году в своей знаменитой Мюнхенской речи, наш президент недавно сказал об этом открытым текстом: объединяющей нацию идеей должен стать патриотизм. Теперь остается только понять, что это такое.

Вы скажете: смысл в самом слове, в переводе с латинского это любовь к отечеству. Но это определение темного через еще более темное. Дело в том, что слово "любовь" в нашем языке понимается настолько широко, что делается расплывчатым. Ромео любит Джульетту и моя дочка любит макароны — одно и то же слово для совершенно разных понятий. Так какова же это любовь, которая живет в сердце патриота? Умиление при виде березок? Но во-первых, березки есть и в Канаде, а во-вторых, в нашем отечестве имеются не только березовые рощи, но и степи, и пустыни, и горы, — что же, патриот должен любить и всё это? Может быть, следует определить патриотизм как невозможность жить вне отечества? Но Гоголь считал наиболее сподручным любить Россию, живя в Риме, а несомненный патриот Герцен специально уехал из России, чтобы иметь возможность приносить ей пользу революционной пропагандой. И не один Герцен — сотни и тысячи революционеров эмигрировали из этих же соображений, заявляя себя при этом пламенными патриотами. Тут так и хочется спросить, был ли патриотом Ленин. Судя по его работе "О национальной гордости великороссов", несомненно, был, — но с другой стороны, он готов был сделать Россию растопкой мирового пожара, даже если она при этом сгорит. У него и его приверженцев патриотизм легко совмещался с интернационализмом. Вообще патриотизм революционеров озадачивает: что же это за любовь к отечеству, которая выражается в стремлении разрушить его до основания, а затем строить нечто новое? Единственное объяснение состоит в том, что революционеры любят не то отечество, которое есть, а то, которое, по их мнению, должно быть. В этом смысле революционеры могут быть такими же патриотами, как и консерваторы: и те и другие любят не само отечество, а образ отечества. У консерватора этот образ совпадает с эмпирическим отечеством, а у революционера противоположен ему. Поскольку в историческом процессе образ отечества меняется, меняется и тип патриотизма.

Наиболее ранний патриотизм Руси возник в IX–X веках с возникновением новгородско-киевского языческого государства. Это государство достигло своего расцвета при Ольге, Святославе и раннем Владимире. В этот период русичи любили свое отечество и гордились им за то, что оно было сильным и отважным. "Остры наши мечи, булатны стрелы, наносят смерть они без промаха врагу, отважны люди стран полночных". Как не гордиться Русью, которая шеломами может вычерпать Дон! Этот ранний тип русского патриотизма нашел отражение в "Слове о полку Игореве".

Однако после принятия христианства наш патриотизм изменился. Что стало теперь предметом гордости, мы узнаём из "Слова о законе и благодати" митрополита Илариона: приобщение Руси ко Христовой истине. Окрестившаяся Русь гордится уже не силой, а мудростью и благочестием. Патриотизм принимает явно выраженный религиозный характер — это твердое стояние в истинной вере. Доказательство тому — все наши битвы того времени. Русские дрались не за землю, не за благосостояние, а за веру. Эта мотивация двигала нами и в Ледовом побоище, и на Куликовом поле, и при взятии Казани, и при изгнании из Москвы поляков, и сохранялась частично даже до Бородинской битвы. В юношеском стихотворении Лермонтова  "Бородино" солдат называет французов "басурманами", то есть иноверцами, а значит, в сражении с ними он защищает свою религию.

Христианский тип русского патриотизма обрел свое системное выражение в православной монархии, в которой носитель единоличной власти воспринимался в качестве сакральной фигуры, Божьим помазанником. Теперь русский патриот был предан не только своей вере, но и своему государству, которое было оплотом этой веры. Это были лучшие годы истинного русского патриотизма. Начиная с XVII века в Россию стало проникать влияние европейского материализма. Это слияние особенно усилилось в XVIII веке. Кредо материалистов: в мире существует только материя и законы ее движения и развития. Оно будто бы подтверждалось данными науки. Это была сильнейшая аргументация, против которой не мог идти ни один образованный человек. Но как это совершенно очевидно, материалистическое мировоззрение несовместимо со Священными Писанием, где фигурируют невидимый Творец и Вседержитель и Спаситель человечества, Божий Сын, Своим воскресением открывший людям путь в Небесное Царство. Астрономы изучили небо и никакого Небесного Царства там не обнаружили (тут вспоминается, как Хрущев отреагировал на полет человека в космос: "Гагарин летал, а Бога не видал"). Так российская верхушка начала постепенно отпадать от христианства, и вместе с этим образ царя терял свою сакральность: царь воспринимался теперь просто как администратор, и патриотизм снова начал означать гордость успехами государства. Окончательно патриоты превратились в государственников при Петре, который объявил себя императором, что, по его мнению, было весомее Божия помазанничества. С этого момента в России зарождается антимонархическое движение: если монарх не является ставленником Бога, то он превращается в простого диктатора, который ничем не лучше любого из своих граждан. Это движение крепло и развивалось, и наконец настолько проникло в высшие слои нашего общества, что произошла попытка ликвидации монарха и его семьи на Сенатской площади. Декабристами были исключительно дворяне, но вскоре антимонархизм стал проникать в средние слои, в революцию пошли разночинцы. В конце XIX века наконец раскачали и простой народ, царь потерял для него всякий авторитет, а обезглавленная Петром обюрократившаяся Церковь не смогла это предотвратить. Свержение монархии стало абсолютно неизбежным. Дело в том, что у монархии есть две составляющие: институт единоличной власти с соответствующей системой администрирования и феномен подчинения этой власти. Монархия это не только монарх, но и послушные ему подданные. Вот эти-то подданные и исчезли в России к концу XIX века. Монарх был, а монархии уже не было. Поэтому самым честным поступком Николая II было его отречение. Не имея подданных, именоваться номинально царем было бы чистым лицемерием.

Уход с исторической сцены монархического жизнеустроения был неизбежен не только для России, но для всего бывшего христианского мира, и в начале XX века рухнули сразу четыре монархии: Австро-Венгерская (Габсбургов), Германская (Гогенцолернов), Российская (Романовых) и Османская (турецких султанов). Это было неотвратимо и закономерно, и причиной того было распространение материализма, выступающего от имени науки.

Всё, что происходило после этого в XX веке, есть не что иное, как реакция на падение монархии. В Западной Европе и в России она была различной. Запад, подготовленный к этому протестантизмом, вместе с откатом от сакрализации власти отказался от всякой сакральности вообще и стал обществом чистого потребления. Россия, в душе которой еще теплилось христианское чувство, попыталась его сохранить в новых условиях, которые предоставлял ей век науки. Лучше всего подходило для этого принятие того учения, которое предоставили ей марксисты. В нем русские люди почувствовали что-то до боли знакомое и дорогое. Избранный народ (пролетариат) томится в рабстве (капиталистической эксплуатации), с помощью высшей силы (науки) Моисей (Ленин) избавляет его от рабства и выводит в обетованную землю (социализм). Был еще один соблазнительный момент в марксизме-ленинизме: обещание царства вечного блаженства в коммунистическом будущем. Как мы видим, это учение представляло собой типичную христианскую ересь, которая и воцарилась в России на те же 70 лет, что и когда-то арианство в Византии. Здесь несомненно действовал Божий промысл, поскольку вера в эту ересь, в этот суррогат христианства позволила русскому народу сохранить в себе само религиозное чувство и основные евангельские жизненные установки. Сегодня наука отозвала свой тезис, что Бога нет, и мы, отказавшись от ереси, естественно возвращаемся к истине. Таким образом, Русь становится единственной на земле хранительницей этой спасительной истины, готовой поделиться ею со всеми желающими. Понятно, что сегодняшний русский патриотизм должен выражаться в содействии этому процессу.