03.08.2017 08:18:06
30 июля 1937 года Нарком внутренних дел СССР Николай Ежов подписал оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Именно с этого приказа, в котором указывались основные категории подлежащие репрессии, «квоты» на расстрелы и лагеря по республикам, краям и областям СССР и персональный состав ответственных за репрессии троек, ведется отсчет того кровавого потока, который мы сегодня называем «Большим террором», или, в просторечии «37-м годом».
«37-й год» подвергся двойной мифологизации в нашем общественном сознании. Сначала – в докладе Хрущева, а также в произведениях пострадавших партийцев и их родственников, особенно прочувствованно пописывавших свои страдания и представлявших дело как расправу Сталина над «ленинской гвардией кристально честных большевиков»
Несмотря на усилия Александра Солженицына, в «Архипелаге ГУЛАГ-е», в главе «История нашей канализации» давшего объемную картину большевистского террора с 1918 года, в которой 1937-й был только одной из составных частей, представление о 37-м как о расправе преимущественно с партийными и военными бонзами и как о самопоедании чекистов, въелось в массовое сознание чрезвычайно глубоко.
Поскольку перестроечные нападки сперва на Сталина и сталинизм, а потом на весь советский строй, включая народ, якобы написавший «три миллиона доносов», были своеобразным моральным обоснованием необходимости и справедливости территориального распада СССР, либеральных реформ, шоковой терапии и не менее шоковой, с криминальным душком, «демократии», то отношение к 37-му ко второй половине 90-х развернулось на 180 градусов. Нацболы скандировали на демонстрациях «Завершим реформы так: Сталин! Берия! ГУЛАГ!». Выходили многоумные исследования в которых доказывалось реальное существование «Заговора Тухачевского». Писались красноречивые статьи о том, что этот маршал расплатился за свои грехи – расправу над тамбовским восстанием с применением химических снарядов (помню в сериале НТВ, посвященном «заговору Тухачевского», дело дошло до прямого разговора маршала и бьющего его конвоира-тамбовца). Исследователи от довольно серьезных, до чрезвычайно писучих и маркетингово агрессивных, как перебежчик Резун-«Суворов» строчили книги об «Очищении», где подводили «базу» под то, что жертвы были расстреляны справедливо если не юридически, а прагматически.
В конечном счете апология «37-го» выковалась в цельную систему, которая отлилась в формулу Молотова из его бесед с Феликсом Чуевым: «Благодаря 37-му у нас не было «пятой колонны» во время войны»
А пересмотревший свои взгляды антисоветчик философ Александр Зиновьев и вовсе утверждал, что «если бы не 37-й, то в 41-м нас бы не стало». Короче мудрость и справедливость решений товарища Сталина была зафиксирована как нечто несомненное и заверена феноменом «Гайдарочубайса». Мол, Сталина на них нет. Призывания «нового 37-го года», как эры справедливого и беспощадного суда над элитами стали нормой патриотического дискурса. Даже автор этих строк, году в 2003-м выдал трель про «нам нужен новый 37-й год», в чем может сегодня только раскаиваться.
Основные составляющие мифа о «37-м годе» таковы: репрессии были расправой над разложившейся коммунистической элитой, которая сама повинна в преступлениях перед народом – чистка элиты вообще есть вещь необходимая; репрессии были необходимы для того, чтобы укрепить тыл СССР накануне большой войны и раз СССР одержал победу – достигли своей цели; масштабы репрессий преувеличены, а на деле были не столь уж значительны; ошибки в персональном составе репрессированных были результатом множества доносов, которые написали граждане, а также злокозненности Ежова, но никак не злой волей лично Сталина.
То, что перед нами ложь, хотя и довольно старательно внедрявшаяся в наше общественное сознание, явствует хотя бы из того самого приказа НКВД, с которого и начался Большой Террор. Этот приказ с его «квотированием» никак не ориентирован на репрессии против коммунистической элиты, против ненадежных военных и т.д. Большой Террор мыслился как продолжение Гражданской Войны 1918-1922 годов и раскрестьянивания 1929-1933 годов и массовое уничтожение должно было коснуться именно тех, кто рассматривался большевиками как противники в этой войне.
Приказом устанавливались следующие категории репрессируемых в обязательном порядке:
Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания…
Бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпоселков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания…
Бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях, отбывшие наказание, скрывшиеся от репрессий…
Члены антисоветских партий… бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты…
Изобличенные следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций…
Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников…
Как видим, ни о каком суде над большевиками, ни о какой «народной мести» руками НКВД палачам тамбовского восстания и организаторам коллективизации, речи не шла. Напротив – содержанием Большого Террора было окончание систематического уничтожения старой России – духовенства, дворянства, чиновничества, офицерства, казачества, наиболее активных и трудоспособных крестьян (т.н. «кулаков»).
Речь шла не об изменении, а о продолжении и торжестве курса на социальный геноцид старой России. Миф, что 37-й год был своеобразной контрреволюцией по отношению к 17-му ни на чем не основан.
Приказ устанавливал лимит на расстрел 59 тысяч представителей этих категорий репрессируемых и 174 тысячи должны были отправиться в ГУЛАГ. Показатели эти многократно были превышены, управления НКВД устраивали соцсоревнования за перевыполнение планов по расстрелам и посадкам. 15 октября 1937, удовлетворенное результатами первой волны расправы, Политбюро во главе со Сталиным увеличило лимиты по приказу – 63 тысячи на расстрелы и 57 тысяч на посадки. Для шутников про «миллионы расстрелянных лично Сталиным» (миллионы не миллионы, но Сталин лично подписал 357 расстрельных списков) это может показаться сравнительно небольшим числом, но достаточно для сравнения указать на то, что репрессии в армии затронули 11 тысяч человек, однако их эффект сами военные считали катастрофическим и опустынивающим. Общее же число партийцев и комсомольцев пострадавших в результате репрессий не превышало 100 тысяч человек, то есть было меньше, чем лимиты по антисоветчикам только на расстрел, принятые в два приема.
37-й год был, таким, образом, продолжением социального геноцида (стратоцида), планомерно проводившегося большевистским режимом против русского народа и других народов России с момента его установления. И то, что в поток жертв впервые попали в значительном количестве деятели самого этого режима, включая репрессии против репрессирующих, никак не изменило природы этого процесса
Виновники массовых расправ с непокорными русскими, будь то палач Крыма Бела Кун или палач тамбовских мужиков Тухачевский осуждались и приговаривались к смерти не за свои действительные злодеяния, а за вымышленный шпионаж. А рядом, в десятикратно большем количестве, уничтожались за тот же мнимый «шпионаж» и «контрреволюционную деятельность» недобитые их жертвы – офицеры из Крыма и мужики из под Тамбова. Расстрел Ягоды как участника «троцкистски-бухаринского заговора» вряд ли может принести моральное удовлетворение, если знать, что одновременно были убиты жертвы Ягоды – великие экономисты Чаянов и Кондратьев, военный теоретик Свечин, все они были сперва посажены Ягодой в рамках волны расправ над интеллигенцией в 1930 году, а затем уничтожены в 1937-38 гг. в логике приказа 00447. Так что даже репрессированные убийцы из НКВД продолжали убивать своими прежними решениями.
Итак, повторимся: репрессии 1937 года не были «чисткой коррумпированной большевистской элиты», не были «воздаянием за грехи ленинской гвардии», не зависели от доносов, а определялись «лимитами» местным органам НКВД, утверждавшимися лично Сталиным.
Но как обстоит дело с «пятой колонной», которую следовало «зачистить» накануне войны? Понятие «пятой колонны» само по себе очень лживое, лукавое и подлое. И по этой причине я противник его использования в нашем современном патриотическом дискурсе.
Оно возникло в ходе гражданской войны в Испании, когда «директор» франкистского восстания генерал Эмилио Мола заявил, что у него четыре военных колонны против республиканцев в Мадриде на фронте, а пятая – в самом Мадриде. Мола имел в виду те буржуазные и мелкобуржуазные, националистические, монархические, прокатолические группы населения, которые симпатизировали скорее восстанию националистов во главе с Франко, нежели социалистически-коммунистической республике. Это не были национальные изменники, враги Испании, они вообще куда больше были похожи на современного среднестатистического гражданина любой европейской страны, включая Россию, нежели левацкая шпана со всего мира, собравшаяся в интербригады. Эти люди не хотели коммунистической Испании и, с учетом того зверского террора, который был развязан в тылу республики коммунистами с помощью НКВД (и который оттолкнул от республики даже многих интербригадовцев), были со своей точки зрения безусловно правы.
Среди тех, кого уничтожили в 1937 году в России был, несомненно, известный процент тех, кто не любил советскую власть, желал ей падения, возможно даже был готов ему способствовать личными действиями. Процент этот был в числе убитых в 37-м явно невелик
Ну а логика «ненавидишь политический режим своей страны – непременно изменишь и пойдешь на сговор с её внешним врагом» она, конечно, очень ленинская – именно так и рассуждал Ильич в Цюрихе и потому так же оценивал ситуацию и его «верный ученик».
Между тем, тех, кто готов был бы в случае войны поддержать агрессию Германии против России даже среди убежденных противников красной власти было ничтожно мало, а среди жертв террора – еще меньше. Напротив, среди убитых, как и среди репрессированных, было множество тех, кто открыто призывал готовиться к нападению внешнего врага и считал своим патриотическим долгом бороться с ним. Приведем в пример того же Свечина, который систематически и упорно говорил и писал о подготовке СССР к войне с Германией.
Судьбы репрессированных, но выживших так же показывают справедливость их отнесения к «пятой колонне». Репрессированный в 1937 маршал Рокоссовский командовал советскими войсками в Германии. Репрессированный в 1938 году инженер Королев все военные годы в закорытых шарашках разрабатывал реактивные установки и реактивные двигатели для авиации. Репрессированный тогда же святитель-хирург Лука (Войно-Ясенецкий) без сна и отдыха оперировал советских раненых в госпиталях, числясь формально в заключении.
Рассмотрев поведение в годы войны позицию русской эмиграции, то есть той части старой России, которая была гораздо свободней в выражении своих политических симпатий, мы обнаружим, что даже обостренно антисоветская её часть в большинстве своем не приветствовала германское вторжение, да и среди приветствовавших германского «хирурга» в июне 1941 всякий энтузиазм очень быстро остыл
Обращает на себя внимание позиция такого кристалльного антисоветчика, как философ Иван Ильин, который, однако, с самого начала войны был убежден как в необходимости одержать победу над Германией под руководством любой власти, так и глубоко верил в силу русского народа, который отразит агрессора.
Коллаборационистские структуры, которые Германия формировала на территории СССР, заполнялись, как правило, коммунистами, а во главе самого известного коллаборационистского формирования, РОА, оказался генерал Власов – красноармеец гражданской войны, коммунист, человек с «безупречной» пролетарской биографией.
Нет абсолютно никаких оснований полагать, что «операция» 37-го года хоть как-то «укрепила тыл» Советского Союза на случай германского нападения. Перед нами очередной апологетический сталинистский вымысел. Напротив, атмосфера террора, жестокости, недоверия, очевидное обозначение государства как врага против простого человека, которого могут арестовать и расстрелять ни за что, заметно способствовала деморализации предвоенного советского общества, подавлению инициативы, убеждала, что при немцах не может быть хуже – просто некуда.
Зато совершенно несомненно влияние 37-го на события на фронте. Крупнейшие советские военачальники единодушно оценивали массовый террор в армии как один из факторов поражений в 1941 году. И это несмотря на то, что лично для их карьеры репрессии означали взлет. Наиболее характерно суждение маршала Василевского, начальника Генштаба в годы войны и ведущего стратега: «Без тридцать седьмого года, возможно, не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошёл».
Можно вести схоластические споры о том, был ли маршал Тухачевский красным Бонапартом, но несомненно то, что подавляющее большинство сложивших голову на сталиноежовской плахе комдивов (131 из 201) были скорее «рокоссовскими» и в 1941 их очень не хватало на своем месте
Такой «пятой колонной» которой оказались для страны товарищи Сталин, Ежов, Берия и их палачи, ни кулаки, ни бывшие тамбовские повстанцы, ни отставные офицеры и чиновники, ни, тем более, духовенство, быть не могли. Расточенное и парализованное террором внутреннего врага русское общество и перед лицом врага внешнего было ослаблено.
37-й год был расправой Сталин прежде всего над русским народом. Из 700 тысяч итоговых жертв приказа №00447, великороссов было 407 тысяч, малороссов 113 тысяч, белорусов – 28 тысяч. Это без преувеличения был антирусский приказ. Его цель была – добить традиционную Россию. О чем неопровержимо свидетельствуюет яростный накал расправ над духовенством. На 1937 год, по современным подсчетам, приходится 162 500 арестов и 89 600 расстрелов лиц духовного звания. Брали епископов и псаломщиков, протоиереев и монахов, убеленных старцев и парализованных неходячих подвижников. Желание «пальнуть пулей» в Святую Русь было, наконец, исполнено.
Добавить комментарий