28.04.2017 16:29:36
Интерес русской общественности к политическим событиям за рубежом – если, конечно, если это не интерес правильный, выражающийся в сочувственной поддержке кого надо – давно уже вызывает раздраженную реакцию прогрессивных цензоров. “А вам какое дело? В своем дерьме лучше разбирайтесь!”. Как известно, русский человек, если он не кланяется и не благоговеет, заслуживает только одного ответа – “Суди, дружок, не выше сапога”.
Французские выборы, сведшиеся к феерической макрониаде, это как раз такой случай. Можно, конечно, рассказывать про величие французской демократии и лично тов. Макрона, но это уже будет так глупо, что лучше просто цыкнуть.
Так все же, в чем поучительность этого урока? Прежде всего заметим, что интерес к Франции есть давнее и устойчивое культурное переживание, восходящее к тем временам, когда она была политическим и культурным гегемоном Европы, а, значит, и всего тогдашнего мира. Образование, культура, общественная мысль были галлоцентричными – “Откуда моды к нам, и авторы, и музы, губители карманов сердец”. Причем это было не только во времена Грибоедова, это оставалось даже в 20-30 гг. XX века. После войны гегемония перешла к американцам (потерю культурной гегемонии французы до сей поры не могут простить), нынешние образование и культура в России тоже американизированы донельзя, но родимые пятна еще остаются. Есть бессмертное “Опять весна, опять хочется в Париж”, но нету и, похоже, не будет “Опять весна, опять хочется в Нью-Йорк”. И даже в Лондон по весне не так хочется.
“Пережиток – он обломок древней правды”.
Ну, а кроме культурных тонкостей, есть, может быть, и порочный, но неодолимый интерес к роскошным зрелищам. Когда важные люди в столице, где рождается мода и духи, тузят друг друга, ровно пьяные мастеровые, не всякий одолеет естественное любопытство.
Это не говоря о том, что исход французских выборов имеет некоторое практическое значение и для русских. Как минимум, со времен де Голля у нашей страны были особые отношения с Францией
Не то, чтобы это было совсем уж сердечное согласие, но Смоленская площадь была заинтересована в том, чтобы Париж имел свою особую позицию по международным делам, а не был откровенным сателлитом США (а потом и ЕС). Кэ д’Орсе также имела интерес в особых отношениях с Москвой, потому что это помогало ей держаться немного на особе от атлантических структур.
Если для Макрона голос высшего обкома свят и непререкаем, а все величие Франции заключается в том, чтобы быть первым учеником в сладостной науке глобализма и мультикультурализма, прежние приемы ведения дел с Францией можно отправить на свалку. То есть, ЕС вновь обретает монолитность, тогда как интерес России был, есть будет в том, чтобы вести дела с национальными правительствами. Вненациональное правительство Макрона (если оно состоится) является в этом смысле неважным партнером. И знать это полезно.
Но есть еще одна, уже чисто внутренняя причина интереса к пламени Парижа. То, что политическая система России довольно далека от идеальной модели либеральной демократии с представительным образом правления и регулярной сменяемостью власти, можно, разумеется, всячески отрицать, но особо убедительным такое отрицание вряд ли будет. Против объективной реальности данной нам в ощущениях, не попрешь.
Можно, конечно, считать, что нет и не надо, тогда то, что творится на иностранных выборах, действительно не представляет интереса. Если же западную модель рассматривать, как альтернативу нынешней системе, такое рассмотрение предполагает одобрительный взгляд, например, на французские выборы. “Любо посмотреть, как свободно соревнуются таланты, а мы что же, обсевки в поле? – Надо и нам такое завести”.
Но такое суждение, необходимое для либерализации, вестернизации etc., вынести от наблюдения за тем, что сейчас происходит во Франции, можно лишь в порядке издевательства. Все большие СМИ, причесанные под гребенку, и дружно вещающие в жанре газеты “Не дай Бог!”, неистовое накачивание Милого Друга (совершенно по учению французского гражданина В. В. Познера о том, что если усердно показывать по ящику лошадиную задницу, она станет народным любимцем) в сочетании со столь же неистовым заушением прочих кандидатов, обращение уходящего президента Олланда членам правительства с твердым заданием: приложить все усилия к тому, чтобы Марин Ле Пен получила на выборах главы государства как можно меньшее число голосов. и “полностью мобилизовать свои силы в этой кампании” (беспристрастность, куда ни ткни, у нас даже в 1996 г. вслух себе такое не позволяли) – все это порождает естественный вопрос: “Если такая откровенная, уже без всякого лицемерия похабель происходит в стране свободы, равенства и братства, то какие у вас вообще претензии к России, которая страной свободы, равенства и братства не является и даже на такое звание не претендует?”.
Роскошные выборы (и послевыборы) мы уже наблюдали в США, во Франции еще роскошнее, не исключено, что и осенью в Германии будет на что посмотреть
Разумеется, на это скажут и уже говорят: “Так демократия в опасности, и что же нам, кровью блевать что ли?”. Идеальные или близкие к идеалу выборы возможны, когда соперники отличаются друг от друга не больше, чем чорт желтый от чорта синего. Тогда, конечно, фехтование будет самое изящное. Но сейчас сомнению подвергаются самые основы нынешней западной системы, и тут уже не до фехтования. Когда тушат пожар, о разбитых окнах не жалеют.
Положим, что так. Все это сводится к тому, что демократия работает при колебаниях малой амплитуды, если же амплитуда велика, чтобы не сказать, зашкаливает, тогда иной разговор. “Кляп тебе в глотку, получай соленую клизму”, т. е. боевая демократия, которая должна уметь защищаться.
Но тогда возникает вопрос: в России амплитуда потенциальных колебаний минимальна, так что можно хоть сейчас устраивать лазурную демократию? Или же в России с амплитудой тоже все довольно сложно?
Это не есть призыв воспроизводить в наших краях парижский шик – тем более, что он без всяких призывов воспроизводится. Это всего лишь охлажденная констатация того факта, что практика западных демократий, поучающих немытую Россию, сводится к известному “Чужую беду руками разведу, к своей ума не приложу”.
Что сильно снижает ценность таких поучений.
Добавить комментарий