Перейти к основному содержанию

14:46 28.03.2024

Лекция Папы Бенедикта XVI в Регенсбургском университете

14.01.2013 18:30:58

Вера, разум и университет.
Воспоминания и размышления.

Глубокоуважаемые дамы и господа!
Вновь стоять за кафедрой университета и читать лекцию – для меня волнующий момент. Я возвращаюсь мыслью в те времена, когда после счастливого периода, проведенного во Фрейзингском высшем институте, я начал свою преподавательскую деятельность в Боннском университете. Тогда, в 1959 году, были еще времена старых университетов ординарных профессоров. На отдельных кафедрах не было ни ассистентов, ни стенографов, но зато были очень тесные отношения со студентами и прежде всего между самими профессорами. До и после лекций мы встречались в профессорских кабинетах. Контакты с историками, философами, филологами и, конечно, между двумя богословскими факультетами были очень тесными. Раз в семестр проводился т.н. академический день, в который профессора со всех факультетов представлялись всем студентам университета, позволяя таким образом по-настоящему пережить опыт universitas: то, что мы, несмотря на разные специализации, иногда лишающие способности общаться друг с другом, составляем единое целое и трудимся в едином целом одного разума в его разнообразных измерениях – разделяя также общую ответственность за правильное использование разума, -- именно этот факт и был живым опытом. Университет, бесспорно, гордился и своими двумя богословскими факультетами. Не вызывало сомнений, что и они, вопрошая о разумности веры, выполняют работу, неотделимую от «единого целого» universitas scientiarum, хотя не все могли разделять веру, над соотношением которой с общим разумом и трудятся богословы. Эта внутренняя сплоченность в космосе разума не была нарушена даже тогда, когда стали говорить о странности, замеченной кем-то из коллег нашего университета: два факультета занимались тем, чего не существует: Богом. Но даже перед столь радикальным скептицизмом остается разумным и необходимым размышление о Боге при помощи разума, и это должно происходить в контексте христианской традиции: во всем университете это убеждение остается неоспоримым.

Все это мне пришло в голову, когда я недавно прочел изданный профессором Теодором Хоури из Мюнстера фрагмент диалога между высокоэрудированным византийским императором Мануилом II Палеологом, и неким персом, много знающим о христианстве, исламе и об истине обоих, -- возможно, он имел место в 1391 году в зимней резиденции возле Анкары. Скорее всего, сам император записал этот диалог во время осады Константинополя в перид между 1394 и 1402 годами; этим объясняется тот факт, что его собственные рассуждения намного более подробны, нежели ответы персидского эрудита. Диалог охватывает все богатство описанных в Библии и Коране аспектов веры и главным образом останавливается на образе Бога и человека, но вновь и вновь неизбежно затрагивает и взаимоотношения между «тремя Законами». : Ветхий Завет – Новый Завет – Коран. В своей лекции я хотел бы коснуться только одной темы – не очень заметной в структуре диалога, – которая меня привлекла в контексте темы «вера и разум» и которая послужит мне отправной точкой для размышлений.

В седьмой беседе (диалексисе), опубликованной проф. Хоури, император затрагивает тему джихада – священной войны. Наверняка император был в курсе суры 2,256, гласящей: «Нет принуждения в вере». Это – одна из сур начального периода, в который сам Мухаммед не обладал властью и был в опасности. Но император, конечно, знал и об указаниях о священной войне, данных позднее и зафиксированных в Коране. Не пускаясь в подробности, такие, как разница в отношении к «обладающим Книгой» и «неверным», он неожиданно резко задает своему собеседнику главный вопрос -- о взаимоотношениях между религией и насилием вообще, и говорит: «Покажи мне, что нового принес Мухаммед, и ты найдешь там только злые и бесчеловечные вещи, такие, как его повеление сеять мечом проповедуемую им веру». Затем император подробнейшим образом объясняет причины, по которым распространение веры при помощи насилия является безумием. Насилие противоречит естеству Бога и естеству души. «Бог не любуется кровью; действовать вопреки разуму (сюн лого) противоречит естеству Бога. Вера – это плод души, а не тела. Итак, тот, кто хочет привести другого к вере, должен уметь хорошо говорить и правильно мыслить и не нуждается в насилии и угрозах... Чтобы убедить разумную душу, нет необходимости ни в руках, ни в орудиях поражения, ни в каких-либо иных средствах, угрожающих человеку смертью...».

Вот решающее утверждение в аргументации против насильственного обращения: действовать вопреки разуму противоречит естеству Бога. Издатель, Теодор Хоури, комментирует: для императора, византийца, выросшего в окружении греческой философии, это утверждение очевидно. Однако, согласно мусульманскому учению, Бог абсолютно трансцендентен. Его воля не связана ни с одной из наших категорий, в том числе с категорией разумности. В этом контексте Хоури цитирует сочинение известного французского исламоведа Арнальдеса, который замечает, что Ибн Хазн дошел до утверждения о том, что Бог не связан даже Своим собственным словом, и ничто не обязует Его открывать нам истину. Если Он того захочет, то человек должен будет поклоняться идолам.
Здесь открывается бросающая нам прямой вызов дилемма в понимании Бога, а следовательно, и в конкретном воплощении религии. Убеждение о том, что действие вопреки разуму противоречит естеству Бога, -- это всего лишь идея греков или же имеет вес само по себе, во все времена? Я думаю, что здесь видно глубокое соответствие между греческой мыслью в лучшем ее проявлении и верой в Бога согласно Библии. Видоизменив первый стих Книги Бытия, Иоанн начинает Пролог своего Евангелия словами: «Вначале был Логос». Именно это слово использует император: Бог действует при помощи Логоса. Логос означает вместе разум и слово – творческий разум, способный сообщать себя именно как разум. Иоанн тем самым сказал последнее слово о библейской концепции Бога, слово, в котором все дороги библейской веры, зачастую трудные и извилистые, достигают своей цели, подходят к своему итогу. В начале был логос, и логос был Бог, говорит евангелист. Встреча библейского послания с греческой мыслью не была случайной. Видение Святого Апостола Павла, перед которым закрылись пути в Азию и который во сне увидел македонянина и услышал его мольбу «Приди в Македонию, помоги нам!» -- это видение можно истолковать как «уплотнение» подлинной необходимости сближения между библейской верой и греческой мыслью.

На самом деле такое сближение началось уже задолго до того. Уже таинственное имя Бога из неопалимой купины, выделяющее этого Бога в совокупности божеств, наделенных многочисленными именами, -- выражая Его сущность, является опровержением мифа, аналогичным попытке Сократа преодолеть и победить этот самый миф. Процесс, начатый у неопалимой купины, в Ветхом Завете достигает новой зрелости в период изгнания, когда Бог Израилев, лишенный тогда Земли и культа, объявляет Себя Богом неба и земли, представляясь при помощи простой формулы, продолжающей слово из купины: «Я Есмь». Бок о бок с этим новым познанием Бога идет и своего рода «просвещение», заключающееся в ярко выраженном осмеянии божеств, которые суть дело рук человеческих. Таким образом, несмотря на жесткость разногласий с эллинистическими правителями, желавшими силой достичь приспособления ее к греческому стилю и к идолопоклонничеству, библейская вера в эллинистическую эпоху приближалась внутренне к лучшим сторонам греческой мысли, вплоть до обоюдного контакта, проявившегося особенно в поздней «литературе премудрости». Сегодня нам известно, что греческий перевод Ветхого Завета, сделанный в Александрии – «Септуагинта», -- это более чем обычный (несколько в отрицательном смысле) перевод еврейского текста, но сам по себе является текстовым свидетельством и важным, специфическим шагом в истории Откровения, в котором эта встреча реализовалась в направлении, сыгравшем решающую роль в зарождении и распространении христианства. Речь идет, в высшей степени, о встрече веры с разумом, подлинного просвещения с религией. Отталкиваясь от самой сути христианской веры и в то же время от натуры греческой мысли, уже слившейся с верой, Мануил II мог сказать: Не действовать «с логосом» противоречит естеству Бога.

Здесь справедливо отметить, что в позднее Средневековье в богословии развились тенденции, разрывавшие этот синтез греческого духа и христианского духа. В противовес т.н. интеллектуализму августинианскому и томистическому, начиная с Дунса Скота появилась волюнтаристская установка, которая в конечном счете привела к утверждению о том, что мы знаем лишь voluntas ordinata Бога. А по ту ее сторону стоит свобода Бога, в силу которой Он будто бы может творить и действовать даже противоположно тому, что в действительности сделал. Здесь вырисовываются позиции, которые, несомненно, могли бы приблизиться к позициям Ибн Хазна и привести к пониманию образа Бога-Судьи, даже не связанного с истиной и благом. Трансцендентность и инакость Бога подчеркиваются столь преувеличенно, что даже наш разум, наше сознание истины и блага перестают быть подлинным зеркалом Бога, безграничные возможности которого навсегда остаются для нас недостижимыми и сокрытыми за Его действительными решениями. В противовес этому, вера Церкви всегда придерживалась убеждения, что между Богом и нами, между Его вечным Духом Творцом и нашим сотворенным разумом существует подлинная аналогия; различий между ними, конечно, неисчислимо больше, чем сходства, однако, не до такой степени, чтобы уничтожить аналогию и ее язык. Бог не становится более божественным оттого, что мы отталкиваем Его далеко от себя в чистый и непроницаемый волюнтаризм; поистине божественный Бог – это Бог, явивший Себя как логос, действовавший и продолжающий действовать как логос, полный любви к нам. Безусловно, любовь «превосходит» знание и поэтому она способна воспринять более чем обычную мысль, оставаясь при этом любовью Бога-логоса, христианское поклонение которому – логике латреиа – это поклонение в гармонии с предвечным Словом и с нашим разумом.

Обоюдное внутренее сближение между библейской верой и греческой философской проблематикой, о котором шла речь, -- это факт решающей важности не только с точки зрения истории религий, но и с точки зрения всемирной истории – факт, обязующий нас и сегодя. В силу этой встречи неудивительно, что христианство, несмотря на свои истоки и расцвет на Востоке, в конце концов приобрело исторически решающие черты в Европе. Можно сказать об этом и в обратном порядке: эта встреча, к которой затем добавилось наследие Рима, создала Европу и остается фундаментом того, что справедливо можно называть Европой.

Идее о том, что критически очищенное греческое наследие является неотъемлемой частью христианской веры, противостоит требование деэллинизации христианства – требование, господствовавшее все больше и больше в богословской мысли с начала современной эпохи. При более тщательном рассмотрении можно заметить три волны программы деэллинизации: хотя они и связаны между собою, все же в своих причинах и целях они четко различаются.

Деэллинизация прежде всего связана с основными постулатами Реформации XVI века. Реформаторы рассматривали традицию богословских школ как систематизацию веры, тотальным образом обусловленную философией, иными словами, как определение веры извне при помощи мировоззрения, не проистекающего из нее самой. Таким образом, вера представлялась не как живое историческое слово, но как элемент, помещенный в философскую систему. Принцип sola Scriptura ищет первоначальной веры в незамутненном виде, какой она явлена изначально в Слове Библии. Метафизика представляется предпосылкой, происходящей от иного источника, от нее и следует освободить веру, возвратив ей ее собственный облик. Кант, утверждая, что он должен был отложить в сторону мысли, чтобы оставить место вере, действовал на основе этой программы с неожиданным для реформаторов радикализмом. Тем самым он прикрепил веру исключительно к основе практического разума, отказав ей в доступе ко всей полноте реальности.

Либеральное богословие XIX-XX веков внесло новую волну в программу деэллинизации. Выдающийся ее представитель – Адольф фон Гарнак. Во времена моей учебы, а также в первые годы преподавательской деятельности, эта программа заметно действовала и в католическом богословии. В качестве отправной точки было использовано различение Паскалем Бога философов и Бога Авраама, Исаака и Иакова. В своей вступительной лекции в Бонне в 1959 году я попытался затронуть эту тему. Не буду здесь повторять свои слова. Но я хочу хотя бы вкратце показать новизну, охарактеризовавшую эту вторую волну деэллинизации по отношению к первой волне. Центральная мысль Гарнака – это возвращение к Иисусу, обыкновенному человеку, и к Его обыкновенному посланию, которое предваряет всякие богословствования, а также эллинизацию: именно это простое послание и является кульминацией религиозного развития человечества. Иисус, согласно этой мысли, распрощался с культом в пользу нравственности. В конечном итоге, Он представлен отцом нравственного гуманитарного послания. Цель этого -- вновь установить гармонию между христианством и современным разумом, освобождая его, таким образом, от философских и богословских элементов – таких, как вера в божественность Христа или в троичность Бога. В этом смысле историко-критическая экзегетика Нового Завета вновь помещает богословие в университетскую вселенную: для Гарнака она имеет в основном исторический и, следовательно, узко научный характер. То, что она исследует Иисуса посредством критики, -- это, так сказать, проявление практического разума, а значит, может иметь место в университетской целостности. Все это происходит на фоне современного самоограничения разума, выраженного в его классическом виде в «критиках» Канта, и одновременно еще более радикализованного естественными науками. Эта современная концепция разума основана, в двух словах, на подтвержденном техническим успехом синтезе платонизма (картезианства) и эмпиризма. С одной стороны, подразумевается математическая структура материи, ее, так сказать, подлинная рациональность, позволяющая понять и использовать ее на практике: эта глубинная предпосылка является, можно сказать, платоническим элементом в современной концепции природы. С другой стороны, речь идет о функциональности природы для наших целей, где исключительно возможность контроля истины или ложности при помощи эксперимента дает нам полную уверенность. Из двух полюсов в зависимости от обстоятельств может перевешивать то один, то другой. Строго придерживающийся позитивизма Жак Моно объявил себя убежденным платонистом или картезианцем.

Это ведет к двум основным ориентациям, решающим для нашей проблематики. Только уверенность, происходящая от синергии математики и эмпирики, позволяет нам говорить о научности. И то, что претендует называться наукой, должно сообразовываться с этим критерием. Точно так же, науки, относящиеся к делам человеческим, такие, как история, психология, социология и философия, стремятся приблизиться к этому канону научности. Для наших рассуждений, однако, важен тот факт, что метод как таковой исключает проблематику Бога, представляя ее антинаучной или донаучной проблематикой. Однако, рассуждая так, мы имеем сужение радиуса науки и разума, что следовало бы поставить под вопрос.

Мы еще вернемся к этой теме. А сейчас достаточно иметь в виду, что при попытке сохранить за богословием характер «научной» дисциплины в этой перспективе от христианства осталась бы лишь жалкая частица. Более того: сам человек от этого сужается. Ведь в этом случае собственно человеческие вопросы, то есть, «откуда» и «куда», вопросы религии и этоса, не смогут найти свое место в пространстве общего разума, описанного «наукой», и были бы смещены в область субъективного. Субъект решает, на основе своего опыта, что для него наиболее подходяще в религиозном смысле, а субъективная «совесть» становится, в конечном счете, единственной этической инстанцией. Однако, тем самым этос и религия теряют свою способность создавать общность и падают в область личных дискреционных полномочий. А это опасно для человечества: мы видим это по угрожающим патологиям религии и разума – эти патологии непременно вспыхивают, когда разум урезан до такой степени, что религиозные и этические вопросы больше его не касаются. А того, что остается от попыток создать этику на основе законов эволюции или психологии и социологии, просто-напросто недостаточно.

Прежде чем сделать выводы изо всех этих рассуждений, я должен кратко упомянуть о третьей волне деэллинизации, распространяющейся в настоящее время. В контексте разнообразия культур сегодня модно говорить, что синтез с эллинизмом, произошедший в древней Церкви, был первой инкультурацией, которая не должна обязывать другие культуры. Последние якобы имеют право вернуться назад к тому самому моменту, который предшествовал инкультурации, чтобы открыть послание Нового Завета в чистом виде и снова инкультурировать его в свою среду. Этот тезис не только ошибочен, но неточен и груб. Да, Новый Завет был написан по-гречески и несет в себе контакт с греческим духом – контакт, созревший в предварившем его развитии Ветхого Завета. Безусловно, в процессе формирования древней Церкви есть элементы, которые не должны быть интегрированы во все культуры. Но основные решения, касающиеся как раз отношений между верой и поиском человеческого разума, -- являются частью самой веры и свойственному ей развитию.

Итак, приступаю к заключительным выводам. Моя попытка критики, в общих чертах, современного разума изнутри ни в коем случае не включает мысли о том, что теперь мы должны вернуться назад, в эпоху, предшествовавшую просвещению, отвергнув убеждения нашего времени. То, что актуально в современном развитии духа, признается безусловно: все мы благодарны за грандиозные возможности, которые оно открыло перед человеком, и за дарованный нам прогресс в гуманизации. В конце концов, этос научности – это воля послушания истине, а значит, и выражение образа действий, составляющего часть глубинного выбора христианского духа. Его цель – не отказ, не негативная критика; речь идет о расширении нашей концепции разума и его применения. Потому что, радуясь возможностям человека, мы видим также угрозы, вызванные этими возможностями, и должны решить, как их сдерживать. Нам это удастся лишь в том случае, если разум и вера объединятся по-новому; если мы преодолеем ограничения рамками того, что можно проверить экспериментальным путем, наложенные разумом на самого себя, и вновь раскроем перед ним всю его широту. В этом смысле богословие -- не только как историческая и научно-гуманитарная дисциплина, но как богословие в истинном значении этого слова, то есть, как исследование вопроса о разумности веры, -- должно обрести свое место в университете и в обширном диалоге наук.

Только таким образом мы будем способны к подлинному диалогу культур и религий – диалогу, в котором мы так остро нуждаемся. В западном мире повсюду господствует идея, что только позитивистский разум и происходящие от него философские формы имеют универсальный характер. Но глубоко религиозные мировые культуры как раз в этом исключении божественного из универсальности разума усматривают покушение на свои глубочайшие убеждения. Разум, глухой к божественному, вытесняющий религию в сферу субкультур, неспособен участвовать в диалоге культур. И все же, современный разум, типичный для естественных наук, с его подлинным платоническим элементом, несет в себе, как я попытался продемонстрировать, вопрос, выходящий за его пределы и за рамки его методических возможностей. Он должен просто признать разумную структуру материи и соответствие между нашим духом и разумными структурами, действующими в природе, как факт, на котором основана его методика. Но вопрос о причинности этого факта существует и должен быть передан естественными науками иным уровням и способам мышления – философии и богословию. Для философии и для богословия, хотя и по-разному, внимание к богатому опыту и убеждениям религиозных традиций человечества, в особенности христианства, является источником знания. Отказываться от него означает слушать и отвечать недопустимо ограниченным образом. Здесь мне вспоминается одна фраза Сократа, обращенная к Федону. Она звучит после высказанных последним в предыдущих беседах ошибочных философских идей, и вот Сократ говорит: «Было бы понятно, если бы кто-то из раздражения многими ошибками до конца своих дней возненавидел всякие речи о бытии и очернял их. Но тогда утратилась бы истина бытия, и был бы нанесен огромный ущерб». Запад уже давно живет под угрозой такой враждебности по отношению к основополагающим проблемам разума, и от этого наносит себе лишь вред. С мужеством открыться широте разума, а не отвергать его величие – вот программа, при помощи которой богословие, занятое размышлением о библейской вере, вступает в диалог с современной эпохой. «Не действовать согласно разуму (с логосом) противоречит естеству Бога», сказал своему персидскому собеседнику Мануил II, отталкиваясь от собственного христианского видения Бога. И к этому великому логосу, к этой необъятности разума мы приглашаем наших собеседников по диалогу с культурами. И нам самим находить ее снова и снова – вот великая задача университета.

http://www.oecumene.radiovaticana.org/rus/Articolo.asp?c=95813

Дорогие братья и сестры! Мы существуем исключительно на ваши пожертвования. Поддержите нас! Перевод картой:

Другие способы платежа:      

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и абзацы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Простите, это проверка, что вы человек, а не робот.
9 + 7 =
Solve this simple math problem and enter the result. E.g. for 1+3, enter 4.
Рейтинг@Mail.ru Яндекс тИЦКаталог Православное Христианство.Ру Электронное периодическое издание «Радонеж.ру» Свидетельство о регистрации от 12.02.2009 Эл № ФС 77-35297 выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Копирование материалов сайта возможно только с указанием адреса источника 2016 © «Радонеж.ру» Адрес: 115326, г. Москва, ул. Пятницкая, д. 25 Тел.: (495) 772 79 61, тел./факс: (495) 959 44 45 E-mail: [email protected]

Дорогие братья и сестры, радио и газета «Радонеж» существуют исключительно благодаря вашей поддержке! Помощь

-
+