Встретимся на улицах Хэй-он-Уэйя

Эта внушительная стопка томов перед кассой
Как будто говорит: измени свою жизнь;
У тебя ещё есть время.
Денис О'Дрискол
«Книжная распродажа»
(Пер. Г. Кружкова)

В тот непременно однажды наступивший день, когда внезапно закончится всё электричество, упадут с орбиты все спутники, остынет интернет, диспетчеры всех и всяческих станций отчаются разобраться во всеобщем хаосе информационных системных и внесистемных сбоев, когда погаснут мониторы навигаторов, – тогда придётся отыскивать старые карты и дорожные путеводители. Завершив эти поиски, на велосипедах, пешком, в запряжённых чудом уцелевшими лошадьми повозках мы все отправимся в один крошечный городок Уэльса.

Окружённые зелёными холмами Толкина, озёрами Льюиса, долинами Дилана Томаса, дубовыми рощами Гэндальфа, мы доберёмся к точке пересечения координат 52ºº с.ш. и 03ºº з.д. и окажемся в Хэй-он-Уэйе (Hey-on-Wey) – городе, где температура никогда не поднимается к отметке 451º по Фаренгейту из-за влажных кельтских сумерек его окрестностей и благоразумия жителей. Город книг станет столицей-убежищем всех переживших печальные события конца истории электричества в судьбе людей, чьи приспособления связи с миром остывают, а их экраны затягиваются свинцовой поволокой. Город книг заговорит шелестом страниц своих главных обитателей, зазвучит в голосах тех, кто начнёт вслух читать притчи, стихи и сказки из проверенных столетиями сборников, манускриптов, фолиантов, карманных книжечек и напрестольных Евангелий. Только так в Хэй-он-Уэйе по-новому, то есть по-«истинно-старому», зазвучат священные гимны, баллады, эклоги и, особенно, те самые отрывки, что начинаются оборотом: «Во время оно…».

Всех переживших, но не отчаявшихся город книг вместить не сможет. Беды в том нет. Рощи, поля и горы древней Логрии тихи, тенисты, гостеприимны и уютны.

На одной из городских площадей откроется русское литературное кафе в честь Бродячей собаки, Арзамаса, Зелёной лампы, Синей чашки, Парнаса, Пегаса, русалки или иного милого нашей «памяти сердца» поэтического приключения. Там будет шумно, многолюдно и вообще сумбурно-весело. Над входом разместится горьковское признание: «Всем лучшим в себе я обязан книгам»; в качестве аперитива посетителям будут подавать жжёнку, а совсем отчаявшиеся лирики получат «слезу комсомолки» или ананасы в шампанском, по выбору.

Среди бездны тем и вопросов, бурно обсуждаемых в кафе, будет один, связанный с мнением малолитераурного гения русской нации – академика Павлова. Тот считал, что коренной обитатель России – человек преимущественно левополушарный, и его представления об окружающем мире формируются не фактами реальной жизни, а художественными текстами, то есть слово сильней реальности, и «к штыку приравнять перо» – дело понятное, нехитрое.

Академик был прав; не предвидел он лишь одного обстоятельства: настанет время, когда тексты утратят свои литературные черты и превратятся в «информационные блоки», которые, по сути, куда более безжалостные и обманчивые вдохновители к поступкам, чем старые памфлеты или оды.

Но поскольку в городе соберутся самые разные обитатели со всех частей Европы и России, нужно будет как-то разыскивать среди большого числа своих, «самых своих», и сделать это не представится сложной задачей. Не на конференции обличителей «цивилизации смерти», не за «круглый стол» апологетов правильных мировоззрений, но на продолжительные «чаепития памяти» Свифта, Честертона или поэтов «Серебряного века» придут те «самые свои».

Кто-то, вслед за несчастным Джеймсом Мэрриллом, станет утверждать, что настоящее дано нам для памяти, а память – для литературы. Другие предпочтут рассуждать о том, как Бог являет себя в языке, творчестве и культуре. Третьи погрузятся «вглубь стихотворения», разложат шесть вариантов «Завещания» Киплинга, три версии «Окна закрой» Фроста, державинско-пушкинские «Памятники» и станут спорить о хлебе литературоведов: явленных и скрытых смыслах.

В городе не будет военных действий, кроме, быть может, тех, что были описаны Свифтом в «Полном и правдивом известии о… битве… книг»: «Армия древних была не в пример многочисленнее. Гомер вёл тяжёлую кавалерию, а Пиндар – лёгкую; Евклид был главным сапёром; Платон и Аристотель возглавляли лучников, Геродот и Ливий – пехоту, а Гиппократ – драгун…».

Собравшиеся на улицах города не будут стареть по законам внешнего мира, точнее, этот неумолимый закон утратит свою абсолютную власть. Стареет, прежде всего, как известно, тело. Душа, предрасположенная к вечности, имеет счастливую возможность избежать этой участи. У книжного человека она всегда в паломничестве, квесте, под парусом, на горных перевалах или даже в «пропастях земных». Ей некогда стариться, и беды тела не поспевают за ней.

И кроме тех получаемых от Бога даров, что известны как вера, надежда, любовь, он всегда имеет – и благодарен за него – дар, который именуется книгой.

Встретимся в Хэй-он-Уэйе!