"Текст и музыкальная трактовка богослужебных песнопений хором архимандрита Матфея (Мормыля)".

История Церкви XX века для многих наших современников неотделима от ставшего уже эталонным для многих церковных хоров такого явления, как «Хор Троице-Сергиевой Лавры». К этому иногда добавляют: «под управлением архимандрита Матфея (Мормыля)», или же называют его просто «хор отца Матфея».

Собранный в начале 70-х годов прошлого века по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Пимена (Извекова), этот уникальный певческий коллектив просуществовал в своей «последней редакции» практически до конца 2009 года, то есть почти сорок лет. Его история закончилась вместе с кончиной самого отца Матфея 15 сентября 2009 года.

Но, если быть точным, пожалуй, нет: этот хор еще один раз собрался вместе, чтобы совершить погребение своего прославленного Регента, собрался в большем, чем обычно, составе (на отпевание отца Матфея в Лавру прибыли многие его ученики и старые хористы) и исполнил свою «лебединую песнь» уже без отца Матфея, но как бы руководимый им самим. И это не только моя оценка: многие, кто побывал в Успенском соборе Лавры на этом заупокойном богослужении, говорили потом, что слышали именно «пение хора отца Матфея». Я бы добавил, «в лучшие его времена». Так глубока была скорбь собравшихся о постигшей всех утрате, так свежа память об Учителе и Наставнике, настолько хотелось всем передать ему последний дар любви и сыновнего почитания, что певцы превзошли сами себя! Это не было даже просто пением: создавалась грандиозная звуковая картина, включающая в себя ектении диаконов и возгласы священников, чтение молитв и возглашения канонархов, даже общее пение всеми молящимися в храме было другим, чем на обычных богослужениях. И, конечно же, все это объединяло, вело, сплачивало непередаваемое по красоте и выражаемой скорби хоровое пение.

Я начал разговор об отце Матфее (Мормыле) воспоминанием о его погребении. Вероятно, композиционно это неправильно, но тут ничего не поделаешь! Этот день прощания – с хором и Регентом – навсегда остался в памяти, и уже ничто не может этого изменить.

Вообще говоря, служба погребения, заупокойное богослужение – я сужу только по своим собственным, личным воспоминаниям – были чем-то предельно существенным и для самого отца Матфея. Вероятно, как выдающийся Мастер звука и композиции, он обладал лишь ему присущим талантом показать всю значимость такого рода богослужения, таких переживаний – на грани жизни и смерти, вечности и бессмертия.

Навсегда сохранилось в памяти отпевание архимандрита Иеронима (Зиновьева), Наместника Троице-Сергиевой Лавры, в 1982 году. Событием была каждая служба (всенощная, Литургия и погребение Богоматери) на Успение Пресвятой Богородицы. А сколько раз проигрывались у нас дома пластинки «Панихиды Древних распевов», выпущенной к 600-летнему юбилею Куликовской битвы!.. Невозможно было выйти из этого звукового поля, хотелось слушать еще и еще, открывая заново те или иные интонационные оттенки песнопений, переживая слова молитвы. И, конечно же, службы Великого поста… Первая седмица, пассии с чтением акафиста Страстям Христовым, Страстная… Будучи еще и Главным уставщиком монастыря, отец Матфей поистине вкладывал всего себя в подготовку (сколько сил бывало им затрачено на многочисленных спевках!) и проведение лаврских богослужений. Буквально сливаясь со своим хором, с каждым возгласом диакона или священника в храме (неточности или небрежность в богослужении отмечал мгновенно), он отдавал все силы Божественной службе: и не только душевные, но и физические. Очевидцы и свидетели, многочисленные участники его хора, могут подтвердить, что неоднократно ему приходилось по нескольку раз за день менять подрясник: он был весь мокрым от пота…

Конечно, это дар, это уникальный талант и редкий человеческий тип (как сейчас скажут), но ведь не только это… На мой взгляд, это - цельность человеческой натуры отца Матфея и его колоссальная воля, движимая огромной любовью к Богу и богослужению. Так он видел (вернее, слышал) сам для себя Лаврский хор, таким он и предлагал его слушать молящимся в храме.

Хор должен помогать молитве, настраивать на нее – об этом говорят многие духовные люди. Хор отца Матфея не просто настраивал и помогал – он исторгал молитвенное пение и буквально настраивал сердца на молитву, это была настоящая «молитва в звуке». И я уверен, что певчие отца Матфея – каждый из них – обязательно, во-первых, молился, а уже потом – пел свою партию по нотам. В своем сочетании эти два фактора и создавали непревзойденный эффект молитвенного пения лаврского хора архимандрита Матфея Мормыля!

Мне посчастливилось в течение почти сорока сознательных лет молиться за богослужениями, которые сопровождал этот хор. Все главные праздники, основные моменты церковного года, юбилейные церковные торжества, в общем, все-все, чем жила Церковь, воплощалось в пении хора отца Матфея и само по себе впитывалось всей душой и сознанием.

Казалось, что так будет всегда: к хорошему (а тут было просто абсолютно хорошее) легко привыкаешь, тем более, что это сопровождает тебя всю жизнь. Но время вносит свои коррективы. Видимо, определенная эпоха прошла, нужно надеяться на милость Божию и верить, что Лавра не будет оставлена как хорошими голосами, так и благочестивыми, ревностными регентами.

Практически сразу же, как только весть о кончине архимандрита Матфея достигла его многочисленных учеников, я стал собирать воспоминания о великом Регенте, приглашая к разговору многих и многих его воспитанников. Хотелось бы привести отрывок из беседы с Людмилой Георгиевной Стальской, преподававшей в регентской школе Московской духовной академии и хорошо знавшей отца Матфея.

Людмила Георгиевна, в частности, отмечает, что любовь к церковному пению, к гласам будущему Регенту привила мама. Все это он полюбил еще мальчиком и был знаком со всем этим еще с раннего детства. Так что, считает Людмила Георгиевна, это наследственный, Богом данный талант.

А вот что она вспоминала о репетициях отца Матфея: «На репетициях он обращал особенное внимание на слово и смысл текста. Все это он связывал с музыкальной фразой, разъясняя доходчиво и просто: порой резко, но конкретно – чего он требует от своих студентов.

Характерной его манерой было цепное дыхание. В отличие от московских регентов, которые обрывали каждое колено, каждую попевку, - заключительное колено он выделял гласом, но вел все это на цепном дыхании. Это очень важно: последней фразе он как бы отдавал основной смысл стихиры. Поэтому он делал небольшую остановку перед заключительной фразой.

Когда он приехал в Москву, он очень много знакомился с традициями опытных регентов, которые на ту пору были еще живы. Интересовался и певцами, и регентами Синодальной школы, узнавал местные попевки и, конечно же, изучал Лаврский распев. Все это он обобщал, а потом исполнял в своей прекрасной манере звуковедения и фразировки.

Очень жаль, что сейчас потеряна преемственность старых мастеров, регентов. Многие из них, конечно, уже ушли из жизни, многие – на пороге ухода. Особенно это чувствуется в Москве. Но в Лавре пока поют в традициях. И отца Матфея это очень волновало.

Когда мы с ним беседовали, он говорил, что потеряны те навыки, которые были до революции. И даже не только до революции – забыты и многие недавние. Но произошло это, во многом, конечно, из-за нашего семидесятилетнего атеистического периода.

На многих клиросах сейчас уже почти не поют, а шепчут текст. Иногда даже порой не слышно, что они хотят воспроизвести, а ведь написано: «Пойте Богу нашему, пойте!» Дважды указано: «Пойте!», это очень важно.

Молодежь, выучив гласы, приобретя церковную литературу, смело берется за регентство, не понимая часто еще смысла богослужебного текста, особенно стихир. Вот на репетициях отец Матфей как раз проходил не только авторские произведения, но именно заострял наше внимание на стихирах, потому что в стихирах – суть праздника. Либо основного праздника, либо жития святого, либо Богоматери.

Конечно, такие регенты, как отец Матей (Мормыль), рождаются крайне редко! Но как человек, он был очень прост в общении – и со студентами, и с преподавателями, и с мирянами… Всегда с шуткой, с радостью общался с людьми. При жизни он, конечно, был недооценен. Всегда ведь говорится: «В своем Отечестве нет пророков». Преподавал богословские предметы, а не церковное пение, хотя в принципе ведь именно это было его основной стезей! Не могу объяснить, почему, но на репетиции и на службы отца Матфея регентов из регентской школы (и особенно студенток) не отпускали. Это было очень прискорбно.

Конечно, те певцы, кто состоял у него в хоре, имели счастье слышать и видеть его работу, именно его личную манеру проведения репетиций, это было очень важно.

Хор под управлением отца Матфея всегда звучал особенно: его никогда не спутаешь с другими коллективами. Только ему самому ведомо, как он мог достигать такого звуковедения, проникновенной молитвы и особенно фразировки!

Отец Матфей не отрицал знаменного пения, но считал, что исполнять его нужно в тех соборах, архитектура и все окружающее которых соответствует такому пению. Например, в Троицком соборе Лавры – только знаменный распев, потому что стиль храма с ним сочетается. А вот уже в Трапезном храме – знаменный не подходит. Там совершенно другая роспись и совершенно другая архитектура. Знаменное пение он применял в пении догматиков, антифонов и вообще там, где считал нужным.

Я, конечно, счастлива, что застала такого регента, Мы его называли «Патриарх регентов», потому что он действительно был образцом среди нас. Слава Богу, у нас остались и записи на дисках и, кроме того, его удивительный труд, который издала матушка Ксения в Коломне: это пособие для всех дальнейших поколений, все богослужебные сборники. Это большой вклад в наше церковное дело».

Около десяти лет тому назад мне довелось познакомиться ближе с одной из старейших певчих лаврского хора – Агнесой Яковлевной Ткаченко. Еще молодой девушкой, она приехала в Лавру с Украины и уже тогда, в 70-е годы прошлого века, пораженная пением хора отца Матфея, попала к нему в коллектив. Она удивительно тепло рассказывает об этом – самом определяющем - моменте своей жизни и о самом отце Матфее.

Говоря о регенте, всегда пытаешься понять, какие у него главные интересы. Агнеса Яковлевна, по ее словам, не разделяла в отце Матфее регента и просто человека. Как она вспоминает, на спевках отец Матфей вызывал человека из хора и тот пропевал у фисгармонии свою партию. Кем был отец Матфей? «Как утюг, подключенный к розетке, всегда горяч, так и он: он был все время «подключен» к службе Божией, вся его жизнь, все его мысли». Удивительно образное сравнение приводит Агнеса Яковлевна: «Мне он говорил: «Веди линию мелодии перед собой и представляй перед своим мысленным взором светлый путь Господень. Сама же пребывай в полном отрешение: представляй взор Спасителя, обращенный в Вечность. Тот, кто этот путь потерял, сам виноват». Эти записанные на бумаге слова отца Матфея она случайно обнаружила после кончины Регента, на записке стоит дата: «30 августа, спевка». Как считает певица, эти слова – ответ тем, кто говорит, что у отца Матфея нет высшего музыкального образования. «Он не говорил мне: «возьми кварту», «возьми квинту» и т.д. Я считаю, что весь его успех из-за того, что была связь музыки с духовным восприятием. Многие регенты уповают на технические детали, а о духовном забывают, поэтому музыка получается сухая, до сердца молящихся не доходит».

Нельзя не привести воспоминания Агнесы Яковлевны о спевках, которые отец Матфей проводил со своим хором (как правило, такие спевки проходили в нижнем ярусе Лаврской колокольни, в большом зале). «С каждой такой спевки мы выходили как с церковной службы – они были у него как проповедь. Она объясняла нам суть духовного содержания песнопений. Если любой регент возьмется за свое дело без этого, у него ничего не получится! Именно поэтому «просто так» подражать отцу Матфею – невозможно. Нужно подражать ему и в духовном смысле».

Многие певчие, которые имели профессиональное музыкальное образование, были подготовлены и искренне хотели петь в хоре, бывало впоследствии не находили общего языка с отцом Матфеем и были вынуждены оставить хор. Но, как вспоминает Агнеса Яковлевна, он всегда говорил: «Кто хочет со мной работать, тот работает!»

В своем рассказе об отце Матфее она вспоминает еще один любопытный факт – воспоминани регента хора кафедрального собора в Одессе Вирановского: «Хор отца Матфея поет тепло, а хор Матвеева (Николай Васильевич Матвеев – известнейший на ту пору регент, руководил хором в Скорбященском храме на Ордынке) – академично». И вот, по ее словам, «раньше было это непонятно, а теперь поняла: тепло – потому что от сердца, каждую нотку он ласкал, как ребенка, каждое песнопение исполнялось от сердца. Поэтому все песнопения были цельные, доходящие до сердца верующих».

И еще один штрих вспоминается из нашей беседы с Агнесой Яковлевной Ткаченко. Она рассказывала, что когда руководителю Академического камерного хора Владимиру Минину корреспондент задала вопрос: «Какой самый лучший церковный хор в Московской области?», тот сказал: «Это Объединенный хор Лавры и Академии под управлением отца Матфея. «Когда я его в первый раз услышал, я был потрясен!» Это высказывание выдающегося дирижера Владимира Минина, оценка такого профессионала в области церковной музыки, также очень существенно.

Наверное, интересно отметить, что отец Матфей пришел не на «пустое место». Певческим коллективом, который он возглавил по послушанию Лаврского начальства, до этого руководил протодиакон Сергий Боскин, человек во многих отношениях неординарный, музыкант и живописец, принимавший активное участие в открытии Троице-Сергиевой Лавры в 1946 году после четвертьвековой мерзости запустения на этом святом месте.

И вот, вспоминает Агнеса Яковлевна, когда отец Матфей пришел к хористам, хор не сразу его принял, некоторые певцы так и не смогли привыкнуть к новому регенту, а некоторые даже перешли в хор Ильинского храма (приходской храм в Сергиевом Посаде вблизи от Лавры, никогда не закрывался).

Каждый регент, по словам Агнесы Яковлевны, имеет свой почерк и свое восприятие, это естественно. Но у отца Матфея было особенное внимание – и к певчим, и к богослужению. «Только отвлечешься и куда-то направишь свое внимание, отец Матфей сразу скажет: «О чем думаешь?». Он мгновенно чувствовал, что человек куда-то мысленно ушел...»

Средствам выразительности отец Матфей придавал огромное значение. Все его певцы настолько отчетливо работали с дикцией, что порой текст песнопения воспринимался как бы пропетый одним человеком! И насколько в то время это воспринималось всеми как само собой разумеющееся явление, настолько сегодня слышно, что мы (к сожалению, безвозвратно) потеряли!

Вот совсем краткая зарисовка Агнесы Яковлевны. «Сейчас (когда отец Матфей уже ушел от нас) особенно стало видно, что при пении никто не обращает внимания на безударные слоги. Например, «Бог Господь, и явися нам!» - сейчас часто услышишь ударение на «…ся нам». Отец Матфей всегда это подчеркивал, высмеивал. Но ведь действительно: такая небрежность с неправильным ударением очень и очень коверкает песнопение! Или, например, «Господи, спаси благочестивыя!..» Окончание фразы надо как-то скрадывать, не выпячивать «…выя», но теперь мало кто обращает на это внимания – ни на правом, ни на левом клиросе.

Или, например, народ поет «Верую»: «Распятаго же за ны…». Подчас бывает, что вся фраза сливается, слышится только слитно: «…жезаны». Батюшка обыкновенно всегда скажет: «Что это за «жезаны»?» Или же: «Блажени миротворцы, яко тии помиловани будут…» Так он объяснял нам: «Яко тии, а не «якотии»! Что это за «якотии»?! И так все время он нас поправлял».

«Никто, - заключает Агнеса Яковлевна, - никто сейчас об этом не думает, все регенты и певчие обращают внимание лишь на «кварты», «квинты» и т.д., а это очень печально».

Еще один аспект воспоминаний о выразительных средствах хора отца Матфея касается собственно музыки. Агнеса Яковлевна считает, что особенно трепетно отец Матфей относился к полутонам. «Например, знаменитое песнопение «Блажени, яже избрал и приял еси, Господи…», которое исполняется на заупокойных службах. В конце альты поют: «И память их в род и род…» Эти полутона надо петь так (считал отец Матфей), как Козловский пел в опере «Борис Годунов» арию юродивого. Ведь плач юродивого – он тоже построен на полутонах, эти полутона очень маленькие, - они как стон, как вздох».

От себя добавлю, что практически все пение хора отца Матфея изобиловало полутонами. Часто во время богослужения ты поражался, как он к определенному моменту службы «настраивал» хор. Часто это касалось момента Евхаристического канона. В Трапезном храме, за поздней Божественной Литургией, хор с самой мирной ектении был невероятно «собран»: он пел нежно и «на полутонах», причем отец Матфей, перемещаясь по клиросу от одной партии певцов к другой, прямо во время исполнения тех или иных песнопений как бы устраивал для себя своеобразное «прослушивание» партий, выделяя одну и приглушая другую.

Никогда не забуду, что с самого начала Литургии он «поднимал» первые тенора как своеобразный камертон, иногда на невероятную высоту, не позволяя хору «опустить мелодическую планку». И все остальные голоса как бы «подтягивались», доводя это напряжение уже до «Милость мира…», когда хор, образно говоря, расцветал, как прекрасный цветок, наполняя звуком весь объем храма Преподобного Сергия (передняя часть Трапезного храма), и в этом звуке уже невозможно было различить отдельные голоса певчих – это был плотный, могучий, яркий и светлый звуковой поток, переливающийся волнами и пульсирующий. Непередаваемое ощущение и невозвратимые воспоминания!

На всю жизнь запомню, как впервые услышал степенну 7-го гласа «Плен Сионь» в исполнении хора отца Матфея. Необычность мелодии, яркость исполнения, некая «дерзость» в интерпретации и смелость, с какой отец Матфей давал звучать этому сложному произведению – никогда не изгладятся из памяти! Сколько раз я потом слышал это песнопение, но это трудно даже сравнить со свежим и необыкновенно ярким, мастерским исполнением тех далеких уже 80-х годов…

Агнеса Яковлевна Ткаченко вспоминает и о «полутонах» отца Матфея: «за эти полутона, о которых сейчас новые регенты говорят мне, что я завышаю, приходится много терпеть. Но я считаю, что если бы все певцы понемногу подтягивались, мне бы не приходилось завышать. Сейчас у нас состав новый, хористы уже не помнят отца Матфея и не знают, чему он учил, и это очень печально. Хотелось бы, чтобы хористы обращали на это внимание, а особенно – регенты».

О «завышении звука» хочется сказать вот еще что. Каждый неравнодушный к музыке человек подтвердит, что с уходом отца Матфея стало уходить из лаврских храмов народное пение. В частности, таких молитв, как «Верую», «Отче наш», «Тело Христово приимите…» и других, исполняемых обычно верующими прихожанами. И дело тут не только в том, что (как сказал мне недавно один лаврский насельник) приходят новые люди, не умеющие петь и просто закомплексованные, а в личном отношении служащего диакона к такой общей музыкальной молитве. Когда отец Матфей был на хоре, он как бы руководил и служащими диаконами, он внимательно слушал и наблюдал, как поет диакон с народом и всегда делал замечания. Выходящий к народу диакон не просто руководил народным пением: он, прежде всего, сам полностью вкладывал всю душу в это пение, умел слушать народ, давать правильный темп (не ускоряя и не замедляя), а, кроме всего этого, начинал с «завышения звука». Он как бы «приподнимался» сразу же, с первых слов молитвы над народом и «приподнимал» всех поющих не только в музыкальном, но и в эмоциональном плане! Это чувствовалось, народ нельзя обмануть: прихожане вовлекались в общую молитву и уже никому не было «как-то неудобно» петь от всего сердца, не оглядываясь на стоящих рядом людей, но обращая все помышление только к Богу.

Отец Матфей действительно, как говорят многие, знавшие его лично, «жил богослужением». Агнеса Яковлевна вспоминает. «Как-то он сказал: «После службы Погребения Иисуса Христа я уже не могу спать…» - «Почему, батюшка?» - «А как же? Праздник идет, Пасха!..» Такое состояние его сердца и душевное состояние – оно передавалось и всему хору, и всем служащим, всем батюшкам. И хотя некоторые ворчали, что он «затягивает службу», но в этом «затягивании» была особенность его регентского таланта.

Как-то я не смогла попасть на службу в Лавру на чтение Канона св. Андрея Критского. Зашла в Елоховский собор в Москве, сразу же резануло слух: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя…» быстро-быстро, без акцентов, без души… Эта разница, как говорят, «московской школы» и «матфеевской школы» очень чувствительна и очевидна!

А такой духовный подъем, какой был у отца Матфея перед праздниками, он, конечно, передавался окружающим!»

Агнеса Яковлевна вспоминает, что отец Матфей был требователен не только к пению. «От самых простых вещей до деталей нашей одежды – он был для нас не просто регентом, но и воспитателем, и духовником. Очень строго относился и к тому, как ты одет, и что ты говоришь, какие движения делаешь…»

«Когда он принимал к себе в хор, то первое, на что обращал внимание, это на слух человека, на то, как он интонирует. Когда я пришла к нему, переболев ангиной, он сразу же это почувствовал. У него был абсолютный слух, абсолютное вокальное чутье...»

«Он не просто «ревновал о службе», он «болел богослужением». Он сам говорил: «Когда я переписываю ноты, я с каждой ноткой поговорю», «пойте так, как будто ребенка качаете в колыбели, чтобы обласкать каждую нотку», «нужна очень культура пения, каким бы совершенным голосом ты ни обладал»…

Мы никогда не задавали ему вопроса: «Батюшка, а что будет с хором после вас?» Это казалось некорректным. Мы считали, что его место незаменимо. Конечно, иногда по болезни или в других случаях некоторые регенты (например, Екатерина Николаевна Садикова) его замещали, но его собственное место регента оставалось его местом до самой его кончины.

Он регентовал до конца жизни, последней для него была служба под Праздник Успения Пресвятой Богородицы. Когда отец Матфей поднялся на клирос, мы услышали такие слова: «Хор уже не мой!..» И это была правда: за два года, пока он болел, его подменяли другие и, конечно, уже такой дисциплины в коллективе не было. Я бы даже сказала, не было такой «подтяжки». Как у инструмента: когда отпускают колки рояля, он расстраивается.

Хотя отец Матфей обладал способностью, будучи даже больным и немощным, вновь возвращаясь за дирижерский пульт, заново нас «настраивать». И все возвращалось…»

Феномен хора архимандрита Матфея (Мормыля) не может быть раскрыт, я думаю, никогда. Но многое из того, на что, по моему мнению, должен обратить внимание регент, искренне желающий следовать в своем служении примеру отца Матфея, все же известно. Об этом многом я беседовал с рядом неравнодушных и ярких людей, знавших отца Матфея в жизни и искренне ему преданных. А главное – преданных делу церковного пения, преданных церковной музыке и преданных Богу и Церкви.

Агнеса Яковлевна, кстати, по этому поводу имеет свое мнение: «Теперь хотя и говорят, что «надо продолжать дело отца Матфея», но как это делать? Ведь сейчас уже почти половина хора представляет собой новый состав певцов, которые не знали отца Матфея, а некоторые даже и не слышали о нем...

Как-то однажды наш новый регент (архимандрит Глеб (Кожевников), будучи вдохновленным примером отца Матфея, исполнил за Божественной Литургией «Святый Боже» в его интерпретации. Так вот, присутствовавший за этим богослужением глава города (мэр Сергиева Посада, на тот момент – Н. В. Маслов) тепло его за это поблагодарил. Я сама отчетливо почувствовала, что тут присутствовал дух отца Матфея. И это ведь передалось молящимся!..

Вот если бы это все понемножечку сохранялось, если бы этот огонек понемножечку тлел, он мог бы понемногу разгореться в будущем…

…Есть сегодня вроде бы хорошие регенты: все у них хорошо, и певцы прямо в рот смотрят, и интонация очень культурная – но на деле ничего не получается! Почему так? Выходит у них просто «музыка ни к чему», просто музыка сама по себе. То есть, происходит это, вероятно, потому, что внимание у них уделяется интервалам, аккордам, звучанию – но больше ничему!..»

Будучи главным Лаврским уставщиком, как я уже отметил в начале этого сообщения, отец Матфей не был равнодушен даже к мелочам, считая справедливо, что мелочей для богослужения не существует. Он следил не только за пением в храме, но и за служащим священством: как кто произносит возглас, соответствует ли голос диакона тональности хора, все ли идет по чину…

Агнеса Яковлевна рассказывает: «Иди, поправь свечку!» - говорил он студенту во время Литургии, чтобы тот, вроде бы поправляя свечу на подсвечнике, незаметно задал тон стоящему на солее диакону, у которого это не получилось. Поэтому молодые диаконы часто боялись пройти по амвону в сторону нашего хора, ожидая наставления или «научения» отца Матфея. Но, между прочим, многие из них впоследствии стали хорошими диаконами. А кто сейчас будет «подтягивать» диаконов?..

…Самое основное, я считаю, у него было сердечное горение. Он и сам горел, и нас всех зажигал! Ждешь праздника: колокол ударил, ты еще дома, а сердце уже трепещет: «Праздник наступил! Праздник преподобного Сергия!..

…Он очень переживал в последнее время, что не выдерживает громадной нагрузки: интронизация нового Патриарха проходила уже без него. Он чувствовал, что уже отходит от дел, но его эмоциональной натуре это было тяжело. Умер он «на посту», на службе, на своем посту.

…Пение отца Матфея – это как окошко в Горний мир. Отчасти это, наверное, пение «Небесных сфер». Записи его для нас – это как луч из Горнего мира. Вспоминаю, как студенты пели в Троицком соборе у раки Преподобного Сергия (это бывало обычно по воскресным дням). И вот, когда запоют они все хором: «Наста, Богородице, солнца светлейший Твой Праздник…», я подбегала скорее ближе, чтобы хоть в дверях послушать это дивное пение. Тут была хвала Богородице всех Ангелов, всех Архангелов и всех святых… И я всегда задавалась вопросом: если тут, на земле, такое прекрасное и дорогое пение, то что делается там, на Небе?!. Но это было тогда, когда отец Матфей был еще живой, рядом с нами. А теперь слушаешь эти записи, и будто луч солнца идет с неба и тебя обогревает... Он, живя здесь, был уже гражданином Неба.

…Те, кто пел у отца Матфея, сейчас рассеяны по всей Церкви. Они насаждают это пение и у себя в храма, на своих приходах. Мы все помним отца Матфея, стараемся, чтобы все, чему он нас научил, осталось с нами на всю жизнь!..»

Последняя фраза приведенных воспоминаний старейшей певчей хора отца Матфея Агнесы Яковлевны Ткаченко, вероятно, является определяющей для будущего. А именно – это завет всем ученикам Регента, всем тем, кто неравнодушен к церковному пению.

Как для всякого Учителя важно, чтобы его дело не умерло вместе с ним, певческое и регентское наследие архимандрита Матфея (Мормыля) должно развиваться его продолжателями. Но для того, чтобы его развивать, его нужно сначала понять и усвоить.

Событием в моей жизни было знакомство с выдающимся, на мой взгляд, ценителем церковной музыки и человеком во многих отношениях неординарным, кандидатом искусствоведения Николаем Григорьевичем Денисовым. Уже много позже я узнал о том, что Николай Григорьевич посвятил всю жизнь певческому искусству и лично был знаком со многими выдающимися людьми своего времени. В частности, с архимандритом Матфеем. И вот, созвучно вышеприведенным словам Агнесы Яковлевны, звучат его слова, характеризующие итог жизни великого Регента:

«…Какое место займет изучение наследия отца Матфея при подготовке новых священников и регентов нашей Церкви? Я думаю, это и будет как раз показателем того, помнит человек или не помнит. И если это место будет достойным, то для самого отца Матфея это явится самой большой наградой.

Ведь как у нас обычно бывает: поговорили – и забыли. Но неужели то, что отец Матфей творил в суровые годы атеизма, просто канет в Лету?.. Я лично думаю наоборот: это станет тем фундаментом, на котором будут воспитывать наших священников и наших регентов.

Я обращаюсь к тем, кто стоит у руля педагогического русла Русской Православной Церкви, кто занимается разработкой учебного процесса, программ, которые существуют в семинариях и других духовных заведениях. Я бы хотел, чтобы лица, которые не знали отца Матфея при жизни, учились сейчас на его наследии. Думаю, это наш долг: долг христианский, долг гражданский, долг корпорации лиц, занимающихся богослужебным певческим искусством. Поэтому я просто призываю: слушайте, что поет отец Матфей и передайте это последующим поколениям!»

Свою публикацию я начал впечатлениями, связанными с отпеванием архимандрита Матфея (Мормыля). Оно состоялось 19 сентября 2009 года в Успенском соборе Троице-Сергиевой Лавре. Говоря о выразительных средствах хора отца Матфея, о том, какое место занимает текст и музыка в его интерпретациях, я снова хотел бы вернуться мысленно к этому дню: трагическому и светлому, горестному и полному надежды. Вот как описывает свои впечатления от этой заупокойной службы Николай Григорьевич Денисов:

«…Все ученики приехали почтить его своим пением, и это на спамом деле было «ангелогласное пение». Когда наступило время Херувимской, левый клирос сошел с амвона, окружил тело великого Регента и спел Херувимскую песнь. И было у меня такое мистическое ощущение (кстати, оно редко бывает) что отец Матфей при этом пении воспарял в Небеса.

Это было редкое пение, когда певцы поистине символизировали Ангелов Божиих…

…Хочется сказать и о самой службе отпевания: особенно меня поразили антифоны. Всю красоту и достоинство партесного пения показали все три хора, присутствовавшие в соборе.. Изумительные динамические темпы нюансировки… Это было пение не искусственное, а именно церковное! Всю душу вкладывали певцы в этот текст, когда провожали в последний путь своего Регента. И ведь это были аранжировки самого отца Матфея…»

Пение, звучание хора, молитвенное настроение… Для того и существует церковный хор, чтобы своими устами вознести Богу совокупную молитву собравшихся в храм на богослужение. Мне вспоминается небольшая, но удивительно точная и емкая статья приснопамятного Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия I (Симанского) о церковном пении. Как сейчас я помню слова Святейшего Владыки о том, что Ангельским Силам уподобляются певцы на клиросе. Отсюда и такая ответственность, такое внимание к церковному пению были в самом начале возрождения православной церковной жизни после гонений и репрессий XX века. Вспоминаю рассказ выдающегося регента, в течение многих лет руководившего хором Храма Христа Спасителя, Николая Сергеевича Георгиевского. Он говорил, что самой большой опасностью для уполномоченного было хорошее, слаженное, яркое церковное пение. Оно действовало без слов на саму душу человека, проповедовало Бога Божественными музыкальными звуками. Настоящее церковное пение – то лучшая проповедь Православия!

Так было в те годы, но разве сейчас мы не нуждаемся в подобной проповеди? Неужели можно заменить благоговейное, осмысленное, духовное пение богословскими обращениями, диспутами, беседами и ответами на различные вопросы и выступлениями по радио и в Интернете?

Вспомним, с каким благоговением все совершалось в храмах в советское время, когда даже жестам придавался особенный смысл. С каким вниманием люди, приходящие в Церковь, относились ко всему церковному. Пусть они не были так информированы в богословии, как многие сегодня, душа их была более расположена к Богу и духовной жизни. И одну из главных ролей здесь играла церковная музыка, пение церковных хоров.

Но вернемся к отцу Матфею и его отношению к хору и богослужению. Николай Григорьевич Денисов вспоминает еще несколько фактов о великом Регенте, которые характеризуют его с различных сторон. Это очень интересные и важные, на мой взгляд, факты.

«В 90-е годы в Россию приехал великий регент, священник Михаил Фортунато. Мы с ним познакомились, и он меня спросил тогда: «А чем я могу быть полезен для России, что я могу делать?» Я предложил ему проводить семинары для преподавателей регентского дела, для тех, кто подвизается на этом поприще в семинариях Русской Православной Церкви.

Дело в том, что в 90-е годы в Церковь пришло много светских людей. Они имели светское музыкальное образование, но знаний относительности церковности пения им крайне не хватало. Он эту идею подхватил, получил благословение владыки Евгения (Решетникова), ректора Московской духовной академии, и первый такой семинар состоялся в 1994 году.

И вот, туда пришел отец Матфей. Надо сказать, что на всех этих семинарах он был их душой. Я до сих пор поражаюсь, сколько же знаний он хранил в своей устной памяти! Он на все давал совершенно четкий и меткий комментарий. Я помню тогда: как раскрыл рот, так и не закрывал, пока он говорил!.. Это было удивительное сочетание церковности, богословия и музыкального профессионализма. Подобного я ни у кого не встречал. Говоря о серьезных вещах, он иногда вставлял шутку – и невозможно было рассеяться, отключить внимание. Это было не монотонно, не однообразно. Порой резко, но не скучно…

…Поражало его знание музыковедческой литературы. Когда я прочел свой доклад, он сразу стал называть имена музыковедов-медиевистов: Владышевскую, Бражникову, перечислял, кто из них что написал. Он внимательно следил за научной литературой. Тем более это поражало потому, что он не был музыкантом по образованию!

Поражала его работоспособность. В наших беседах он порой приводил факты, например, из истории Московской консерватории: как читал свой курс тот или иной профессор хороведения или дирижирования… Откуда он все это черпал, трудно сказать.

…Отец Матфей был мастером партесного пения, но, что меня удивило: наверное, всю музыковедческую литературу, выпущенную в советское время о древнем пении, он знал и хорошо проштудировал. Он любил знаменный распев и изумительно его исполнял! И когда сейчас порой идут споры, как исполнять знаменный распев, дискутируют об этом, многие рьяные любители знаменного пения говорят, что нужно его петь по крюкам, а не по нотам, - скажу, что отец Матфей исполнял его по нотам. Но он его не пел, а молился!

Я просто поражаюсь, как он пришел к осмыслению знаменного распева. Он его действительно не пропевал: он прочувствовал каждое слово, это была сама жизнь. Сейчас говорят, что некие ревнители-музыканты будут «умозрительно восстанавливать знаменный распев». Но ведь у нас есть живая традиция исполнения знаменного распева в Русской Православной Церкви, и этим классиком знаменной традиции был отец Матфей. Я еще раз повторяю: он не исполнял его, он молился. Более того, он говорил, что в советские годы, когда он преподавал церковное пение семинаристам, он заставлял каждого из них петь догматики наизусть, а это основа основ правильного понимания знаменного распева.

Несколько лет тому назад я смотрел по ТВ трансляцию Великой Вечерни на Рождество Христово из Храма Христа Спасителя, пел хор отца Матфея. И вот, на литии духовенство торжественно выходит из алтаря… И эту первую стихиру отец Матфей исполнял знаменным распевом: это был классический столповой знаменный распев. Распевались все «фиты», это было удивительно красиво!.. Это было органическое сочетание шествия духовенства к кафедре, сопровождаемое замечательным пением хора отца Матфея!

После этого я ему позвонил, мы обменялись впечатлениями. Он мне говорил тогда: «Вот как я певцам объясняю: видите, здесь «фиты» идут? Долгий распев… Это волхвы идут по горам, они поднимаются и опускаются, поднимаются и опускаются…»

Не знаю, кто бы еще мог находить такие образные сравнения при интерпретации молитвы, воплощенной в мелосе! Это мог делать только отец Матфей!..»

У Николая Григорьевича в воспоминаниях есть важнейшие мысли, которые, как кажется, раскрывают отчасти секрет удивительного, ни на что не похожего пения хора отца Матфея. Конечно же, все дело в нем, в Регенте. В его любви к Богу и богослужению. К церковному пению и к тем, кто создавали и вкладывали все свои силы в церковную музыку. Он был так воспитан с детства, он принял эту любовь с молоком матери. Но и темперамент, яркая натура личности играли не последнюю роль в личности великого Регента.

Николай Григорьевич размышляет: «С одной стороны, удивительно: как не музыкант достиг таких совершенств! Наверное, с таким талантом он родился?.. С другой стороны, ведь с самого детства он был клиросе! Он вырос на клиросе! Ко всему он был любопытен, любознателен…

…Да, ему повезло: его учили люди, которые являются сейчас цветом русского богословия, они только что вышли из тюрем, они многое пережили. Он тщательно осваивал церковное пение, он приучился писать ноты рукой. «Каждый день, хотя бы страницу, но обязательно переписываю ноты рукой». Дальше – Лавра, обучение, поступление в монастырь. Путь к регентству был очень простым: «Брат Лев, становись во главе хора!» Монах, послушание… По послушанию он становится на новое дело, и оно будет смыслом всей его жизни. Человек с кротостью воспринял послушание, а Бог даровал ему за это великие плоды…

…Он жил хором и мыслил себя в церковной музыке – я не знаю никого в России, кто бы еще в такой степени мыслил себя в музыке…

…Отец Матфей мыслил церковный год музыкально! «Если память святого дважды в году, то у меня он по-разному освещается!» Два разные набора песнопений, но не хаотично, не спонтанно: он все это осмысливал – по житию святого, по тому, какая это память и каким образом он должен музыкально ее осветить.

Всю службу он мыслил блоками: чтобы все было логично и в тональном плане, и по музыкальной композиции: например, средний это праздник или великий… Для него моление Богу и заключалось, наверное, собственно в звуках, а не в чем-то другом, он жил этим!

Вспоминаю выступление на одном из наших семинаров музыковеда Натальи Плотниковой: она рассказывала о гармонизации знаменного распева русскими композиторами в XIX веке. И отец Матфей беседовал с ней на равных!.. Например, она говорила: «Такой-то композитор это таким-то образом гармонизировал…» А он отвечает: «Да, этот голос проходит в такой-то партии, и аккорды там такие-то, в таком-то расположении…» Нас тогда это поражало: он и прорабатывал все, и при этом все помнил наизусть!..

Но что было еще важно: он не просто любил того или иного композитора, не просто его пел: он досконально изучал его жизнь. И почему-то ему это помогало, он даже находил объяснение в деятельности того или иного композитора. Например, был факт, когда кого-то из композиторов критиковали (а семинар на тот момент возглавлял владыка Иоанафан (Елецких), и отец Матфей возразил: «Но он был тогда под архиерейским гнетом!..» Вроде бы это шутка была, но, с другой стороны, и объяснение: почему тот или иной регент не мог полностью воплотить то или иное произведение.

Отец Матфей не подходил к пению, как к искусству. Для него церковная музыка была молитвой, воплощенной в звуках. Он всегда комплексно подходил к любому вопросу. Нельзя размениваться на мелочи, если ты посвящаешь себя музыке в Церкви. В этом случае ты служитель Бога. А если тебя больше интересуют диски, концерты – то это не твой путь. Половинчатости здесь быть не может, да и Церковь этого не прощает. И само искусство музыкальное этого не прощает».

Когда мы встречались с Николаем Григорьевичем на радио, практически сразу после кончины отца Матфея, мне почему-то запомнились такие его слова, характеризующие великого Регента: «Отец Матфей создал музыкальное лицо Русской Православной Церкви в сложную советскую эпоху. Это была та эпоха, когда Церковь в буквальном смысл выживала – и она молилась за то, чтобы выжить. И вот, отец Матфей воплотил эту молитву в музыкальных звуках…» Пожалуй, сложно сказать более точно и более чутко осознать подвиг нашего дорогого отца Матфея. Причем, замечу, это оценка не певца, не монаха, не священнослужителя, а человека светского, встречавшегося с Регентом лишь эпизодически. Но существует видимо сродство душ, настроенность на одну волну и, главное, искренняя и высокая любовь к духовному музыкальному искусству, в равной степени ощущаемая обоюдно.

Заканчивая краткий экскурс в недавнее прошлое, очень не хочется прощаться с этим дивным явлением, с которым Господь судил прожить рядом практически всю сознательную жизнь. Но жизнь идет вперед, изменяются люди, заданы другие ориентиры, приходится признать, что невозможно возвратить невозвратимое, хотя звуки его, весь его образ – еще так свежи в памяти!

Не хочется и завершать этот очерк на грустной и безнадежной ноте. Мои многочисленные собеседники, делившиеся воспоминаниями об отца Матфее и впечатлениями от общения с хором, высказывают, в принципе, общую мысль о перспективах развития хорового пения в Русской Церкви. И все, в общем, сходятся в одном: начинать нужно с богословского образования будущего пастыря, священника (а впоследствии, может быть, и архиерея). Если священнослужитель разбирается в церковном пении и чтении, если ему дороги наши церковные традиции, освященные веками, он обязательно, с помощью Божией, воспитает у себя в храме или в своей епархии достойного регента и соберет прекрасный хор. Отец Матфей, кстати, также поддерживал мысль о том, что священник обязан быть музыкально образованным человеком. Он искренне желал, чтобы возродился у нас статус церковного певца в храме, тем более, статус регента. И тогда можно говорить о возрождении в настоящем духовном смысле церковного пения в Русской Православной Церкви.

Сегодня во многом происходит профанация церковной музыки и церковного певческого искусства: мы постоянно слышим о том, как тот или иной церковный коллектив исполняет светские произведения, выступает с концертами или турне, записывает диски и участвует в конкурсах. Как отмечал Николай Григорьевич Денисов, все-таки «важно, чтобы средоточие церковного пения было в храме, на самом богослужении, а не разменивалось на диски и концерты».

И еще одна его мысль: «Без проникновения в суть музыкальной трактовки сочинения, как это делал отец Матфей, ни у регента, ни у хора ничего не получится! Его нужно слушать, слушать и слушать!..

Я привел в своем очерке лишь мизерную часть тех воспоминаний и свидетельств, которыми щедро делились со слушателями нашей радиостанции многочисленные ученики и воспитанники архимандрита Матфея (Мормыля). Может быть, со временем, удастся все это обобщить, представить на суд читателей и современников. Пока же у нас в душах и в сердцах звучат напевы Лаврского хора, которым руководил отец Матфей. Эти звуки незабвенны, они присущи именно этому хору, несмотря на то, что коллектив певцов постоянно обновлялся. Ведь, если вдуматься: кто были певцы хора отца Матфея? Семинаристы, продолжающие свое обучение в академии и семинарии, девушки из регентской школы, будущие матушки, священники и насельники Лавры, некоторые мирские (как мой отец, который пропел у отца Матфея почти четверть века). Все это, разумеется, не профессиональные музыканты, но великий Регент делал с ними настоящие чудеса. Отец рассказывал о первой записи Лаврского хора в Большом зале Московской консерватории. Хор записывали по ночам, и вот, когда они выстроились на сцене, послушать «этих монахов из Лавры» пришли даже уборщицы и рабочие!.. Он говорил, что и звукорежиссеры, и операторы были просто поражены (это были восьмидесятые годы!), что в Церкви возможно ТАКОЕ пение. Сейчас, когда слушаешь эти записи (70-80-е годы) отца Матфея, ты поражаешься, что в Церкви была ТАКАЯ молитва!

И вновь Николай Григорьевич Денисов: «В хоре отца Матфея пели люди, которые день и ночь молились, они выполняли это как долг, как миссию. Они во время записи хотели запечатлеть это не для того, чтобы получить впоследствии большие гонорары, не для того, чтобы съездить на гастроли, а чтобы в будущем их потомки услышали, как они молились и как они вспоминали своих предков…»

Завершая эту небольшую статью, хочу привести слова одного из тех, кто первым откликнулся на скорбную весть о кончине архимандрита Матфея (Мормыля): по телефону 15 сентября я связался с высокопреосвященнейшим митрополитом Минским и Слуцким Филаретом (Вахромеевым), в прошлом бывшим ректором Московской духовной академии, хорошо знавшим отца Матфея: «Отец Матфей был счастливым человеком, он отдал жизнь церковному пению, научал нас молитве. Сейчас, верим, он «воушию своею» узнал, что такое – Ангельское пение».

Добавлю только от себя: нам он дал возможность услышать это пение отчасти уже здесь, на земле. И не надо смущаться последователям великого Регента: все дело в решимости и в желании послужить Богу и Церкви. Отец Матфей – явление не светского, но церковного мира. Верим, что он не оставит нас, любящих и почитающих его память и его дело, своей молитвой и своим благословением!

Николай Бульчук, Главный редактор Всемирного русского православного вещания Радио «Радонеж». 24 января 2017 года.