О разнице между счастьем и удовольствием

Как сообщают из Петрозаводска, Патриарх Московский и всея Руси Кирилл считает неверным и опасным то, что в некоторых странах Запада "под влиянием новомодных либеральных идей" Церковь перестает называть аборты, гомосексуализм и разводы грехом. Как сказал Патриарх на встрече с общественностью этого города, "в некоторых западных странах сегодня под влиянием новомодных либеральных идей Церковь отказывается от того, чтобы квалифицировать как грех аборты, гомосексуальные связи, разводы". Церковь должна "сказать, что это неверно, что это опасно", поскольку людям необходимо "мерило истины".

Собственно, это не новость; Святейший просто напомнил всем известную позицию Церкви — позицию, остававшуюся неизменной о времени ее основания. Однако в наше время на Церковь оказывается давление, с тем чтобы заставить ее пересмотреть свои взгляды по этим вопросам.

Некоторые протестантские общины поддаются на это давление и пускаются в самые фантастические переистолкования Писания, лишь бы оправдать то, что Библия недвусмысленно запрещает; можно не сомневаться, что Мартин Лютер, увидев таких своих последователей, покаялся бы в слезах.

Но дело даже не в  тех или иных фрагментах Писания — дело в принципиальном расхождении во взглядах на человеческую жизнь, существующей между Церковью и миром. Дело даже не в том, что мир утратил веру; дело в том, что он утратил элементарное здравомыслие. Здравомыслие — еще до Библейского Откровения — говорило людям о том, что счастливая жизнь предполагает способность к терпению и самоограничению. Любая человеческая культура (до недавних пор)  признавала, что безоглядное следование своим желаниям — путь к жизненному краху. "Того, кто живет в удовольствиях, необузданного в своих чувствах, неумеренного в еде, ленивого, нерешительного, - именно его сокрушает Мара, как вихрь - бессильное дерево" говорится в древнеиндийских текстах, а древнекитайский философ Конфуций учил, что "Благородный муж выполняет три запрета: в молодости, когда горячи дыхание и кровь, он избегает наслаждений; и зрелости, когда сильны дыхание и кровь, он избегает ссор; к старости, когда слабы дыхание и кровь, он избегает жадности". Даже люди, не знавшие истинного Бога, но сохранявшие хотя бы некоторое благоразумие, понимали, что подлинное счастье предполагает способность иногда говорить своим желаниям "нет".

В наше время люди, которые ничего не хотят слышать о самоограничении, думают, что они восстают против  Церкви; на самом деле они восстают против элементарного благоразумия. Мы живем в культуре, которая провозглашает путь, во все времена почитавшийся кратчайшим путем к несчастью — путь погони за удовольствиями. В наше время считается, что человек должен последовать любому своему импульсу, который обещает еще немного наслаждения.

Врачи, которые работают с наркоманами, часто обращают внимание на то, что наркомания, как правило, бывает связана с определенными жизненными установками самого человека, из которых самая опасная — это стремление к немедленному удовольствию.  В самом деле, наркотик — воплощение гедонизма; это кратчайший путь к наслаждению.  Вместо того, чтобы учиться, работать, терпеливо преодолевать трудности, строить отношения со своими ближними, достаточно просто "уколоться и забыться". Правда, такое наслаждение очень быстро ведет к нарастающей боли, а потом и смерти; но для того, чтобы отказаться от него, нужен определенный аскетизм — способность отказаться от немедленного удовольствия ради будущих благ — или избежания будущих несчастий.

Мало кто в наше время открыто проповедует наркоманию; но культура, в которой мы живем, является принципиально антиаскетической; ее преобладающее отношение к жизни можно выразить словами эстрадной песенки "Нет, нет, нет, нет, мы хотим сегодня.. Нет, нет, нет, мы хотим сейчас". Этот подход неизбежно ведет к саморазрушению и разрушению отношений с другими людьми. Как и в случае с наркоманией, люди покупают немедленное удовольствие ценой предстоящего несчастья. Это отношение к жизни неизбежно ведет и к абортам, и к разводам, и к извращениям.

Все эти три проблемы связаны с сексуальным поведением; и это не случайно. Культура, абсолютизирующая немедленное удовольствие, неизбежно будет вырывать секс из контекста супружества. Супружество — это взаимные обязательства, верность, неизбежное самоограничение, все то, чего современный развитый мир хочет избежать; секс — это наслаждение, все, к чему современный мир стремится. Культ секса — не супружества, не любви, а именно сексуального удовольствия — возводит это удовольствие в ранг некоего идола, по отношению к которому уместны любые жертвоприношения — включая человеческие. В самом деле, все три явления, о которых мы говорим, оборачиваются людскими страданиями и смертями. Многие люди отрицают существование у них души — и необходимость ее спасения; но бедствия, приносимые культом немедленного удовольствия носят вполне наблюдаемый и посюсторонний характер.

Развод является жесточайшей травмой и для оставленной стороны, и, особенно, для детей. Это акт бесчеловечной жестокости, который трудно с чем-то сравнить; акт измены обязательствам, гораздо более важным, чем любые другие. Жертвы сталкиваются с психологическими страданиями, разрушением самооценки, и последствиями, часто остающимися на всю оставшуюся жизнь. Если бы мучения, которые причиняет развод, причинялись бы любым другим способом, мы бы не минуты не сомневались в том, что это — тяжкое преступление, сопоставимое с пытками детей. Тоже самое можно сказать о супружеской измене.

Мы, однако, живем в обществе, где и другое считается приемлемым — потому что то и другое связано с сексом. Представьте себе человека, который причиняет другим людям тяжкие страдания ради своего удовольствия — все сочтут его гнусным садистом. Но когда тот же человек причиняет своей жене и детям тяжкие страдания ради поиска сексуальных удовольствий на стороне — это считается вполне извинительным.

Было бы правильно просто взять и запретить разводиться законодательно? К сожалению, это не решило бы проблемы, а в некоторых отношениях сделало бы ситуацию только хуже. Дело в том, что существует определенный парадокс — формально на развод чаще подают женщины, хотя виновны в них чаще мужчины. Мужчина просто как правило не стремится вступать в повторный брак, и ему не слишком нужна формальная свобода — он просто изменяет жене безо всяких формальных отношений со своими любовницами, пока доведенная до отчаяния жена не решается с ним порвать. Поведение мужчины в браке может быть настолько бессовестным, что оно уже фактически уничтожает брак, и формальные законные узы оказываются только источником мучения для женщины.

Поэтому не стоит пытаться запретить разводы на государственном уровне; другое дело, когда речь идет о Церкви. Человек, ставший христианином, принимает на себя обязательство следовать заповедям — то есть хранить верность супруге и обращаться с ней такой любовью, с которой Христос обращается с Церковью. Если он не собирается вести себя таким образом — Церковь должна засвидетельствовать ему, что он вне ее. Если собирается — он тем самым с самого начала отклоняет саму возможность развода.

Мы инстинктивно видим ребенка во чреве матери как человеческое существо; убийство беременной женщины воспринимается как особо гнусное преступление — более тяжкое, чем просто убийство. Но люди считают допустимым, даже  горячо защищаемым "правом", вырезать ребенка из чрева матери; почему? Потому, что это делается во имя сексуальной свободы, во имя удовольствия, полностью отделенного от обязательств. 

Если бы мы имели дело с любым образом жизни, связанным с в десятки раз более высоким уровнем заболеваемости СПИДом, мы бы приняли все меры к тому, чтобы удержать людей от такого поведения; но когда речь заходит о гомосексуализме (а по последним американским данным, мужчины-гомосексуалисты заражаются вирусом ВИЧ в 44 раза чаще, чем обычные мужчины), влиятельные европейские организации считают нужным всячески поощрять и продвигать такой образ жизни. Почему? Одна из причин — все та же абсолютизация немедленного удовольствия, особенно сексуального, которое, как и в случае с абортами, оказывается значительно важнее человеческих жизней.

Нынешнее раздражение против Церкви, и нынешние требования  к ней "быть современной" связаны именно с таким подходом к жизни; "современные" люди смотрят на Церковь с таким же неодобрением, с которым горькие пьяницы косятся на трезвенника. Даже если трезвенник никому не мешает пить, сам вид человека воздержанного, само напоминание о возможности трезвой и здоровой жизни портит людям все удовольствие, или, как выражаются в соответствующих кругах, "ломает кайф"

Так люди смотрят и на Церковь— не портите нам наши скоротечные удовольствия, скажите нам, что с нами все в порядке, что бросать жен, вырезать младенцев из чрева или совокупляться со случайными партнерами в общественных туалетах — это хорошо и правильно. Некоторые из протестантских общин прогибаются под этим давлением; но Церковь так не поступит. Быть трезвенником среди пьяниц, которого настойчиво уговаривают выпить, и на которого злятся за отказ, не очень легко; но кто-то же в нашем сумасшедшем мире должен сохранять здравомыслие.

Полноценная, счастливая, плодотворная жизнь требует отказа от сиюминутных удовольствий;  это известно даже без Церкви. Но Церковь проповедует нечто значительно более важное — жизнь вечную. И чтобы обрести эту жизнь, понадобится то, что требуется для обретения любого подлинного блага — самоограничение.