КРЕСТООБРАЗНОСТЬ ВРЕМЕНИ( Наталья ЛАРИНА)

Как часто мы идём на поводу стереотипов! Нас интересуют, что называется, раскрученные люди, которые кочуют  из одной газеты в другую, с одного телеканала на другой. В тени же оказываются куда более яркие личности. Сами себя они не афишируют (система ценностей у них иная), а СМИ под домокловым мечом рейтинга не рискуют представлять не знакомую персону, будь она хоть семи пядей во лбу. А между тем, обществу было бы очень полезно знать о их существовании, взглядах на жизнь и держать на них равнение.

Сегодня я хочу познакомить читателя с таким, что называется «теневым» человеком. Доктор филологических наук, профессор, лауреат Государственной премии  Гелиан Михайлович Прохоров, любимый ученик Дмитрия Сергеевича Лихачёва, близкий друг одного из оригинальнейших людей ХХ столетия, парадоксального мыслителя Льва Николаевича Гумилёва.

- Последняя ваша книга, Гелиан Михайлович, называется «Крестообразность времени». Как-то уж очень эпатажно звучит.

- Ничего эпатажного. Я давно заметил, что время крестообразно. Настоящее – это то, что ещё не прошло, но не то, что ещё не пришло. Значит, оно между прошлым и будущим, они как бы по сторонам от него. Если же провести мысленный взор сверху вниз, то окажется, что настоящее - это то, что не вечно, ибо пройдёт, но и не моментально, ибо длится. Вот и получается, что настоящее – центр креста, верх которого вечность, низ – мгновение, слева – прошлое. Почему слева? Мы ведь читаем слева направо, а справа – будущее. Вот вам и крестообразность времени. В точке встречи времён и находится настоящее, а вместе с ним – я, мы, наделённые разумом, совестью, сознанием.

- А в чём прикладное-то значение этой  научной крестообразности?

- Отталкивать ни одно из времён никак нельзя. Бывает ведь, что времена разбегаются от настоящего, тогда их связь рвётся и настоящего не остаётся. Настоящее – это и есть то, что мы черпаем из прошлого, будущего, мига и вечности. Со всем этим ни в коем случае не следует порывать. Что бывает, когда общество нарушает эту закономерность, мы узнали, когда стали свидетелями и участниками кровавого ХХ века.

- А  вас, Гелиан  Михайлович, каким боком он коснулся?

- Мою-то жизнь он не раздавил, но грозное дыхание его опалило. В своё время я послал Солженицину по цепочке доверенных лиц воспоминания старого семёновца Макарова. Кэгэбэшники мгновенно засекли, а потом вызвали в Большой дом, потом произвели обыск. Я тогда уже работал в Пушкинском Доме. Потом пришла туда бумага с просьбой ходатайствовать о лишении меня ученого звания и советского гражданства. На профсоюзном собрании в институте Дмитрий Сергеевич Лихачёв произнёс защитительную речь. Так его вызвал к себе сам Романов (бывший тогда первым секретарем обкома, – ред.). К счастью, после этого визита Лихачёва слежка за мной прекратилась.

- Судьба каждого в значительной степени определяется окружающими нас  людьми. Вас она свела с интеллектуальной элитой России – Гумилевым, Лихачёвым, Панченко…

- Но самой судьбоносной была всё-таки встреча с Львом Николаевичем Гумилёвым. Благодаря ему я нашёл дело своей жизни и обрёл православную веру. Тогда смысл моей жизни состоял в бесконечных разговорах с этим уникальным человеком и в чтении всего, что он писал. Историю он знал прекрасно, интересно ему было думать о ней, интересно, когда его мысли воспринимали, обсуждали. Очень живого ума был человек, очень! Познакомились мы с ним в поезде, я ехал лазить по горам, а он – лечить лагерную язву. Как вы знаете, он отсидел полтора десятка лет ни за что ни про что. «Ге-ля, - он немножко картавил, немножко манерно говорил, - знаете, какая польза была в  Гулаге? Зэки разговаривали, читали лекции на самые разные темы, и думали, думали, думали. А на свободе люди разговаривают мало. Разве что в учёных сообществах эта потребность ещё осталась». У меня же была просто ненасытная потребность говорить с Львом Николаевичем. Я просто наслаждался игрой его виртуозной мысли. Позже, когда мы с ним уже подружились, он даже приравнивал меня по тому, как я его слушал, как понимал к зэкам: «Ге-ля, - раскатывался его говорок, - когда вы родились? В 1936? Ну, в это время казни уже шли вовсю».

- Это у него свой отчёт времени был, да?

- Да, да, как бы лагерный… Дорожное знакомство наше укрепилось в Питере. Он пригласил меня к себе домой. Когда я пришёл по указанному адресу, ахнул. Дело в том, что когда я учился в Военно-воздушной инженерной академии имени А.Ф. Можайского (ещё до Университета), проходил строительную практику в том самом доме на Московском проспекте, где жил Гумилёв, в гости к которому я и пришёл. У меня даже сохранилась фотография, где я малярничаю в будущей комнате Льва Николаевича. Я её потом ему показал.

- Это же фантастика, Гелиан Михайлович!

- Да, да, маленькое чудо. «Ге-ля, - рокотал он, - пока меня реабилитировали, вы, оказывается, строили мне дом!» Не раз мы ездили вместе в археологические экспедиции. В дельте Волги раскапывали Хазарские погребения, учились плавать, а потом плавали с аквалангом в Каспийском море. Помню, приехали в Дербент провести подводные исследования древних портовых сооружений, описанных много веков назад арабскими географами. Во время одного из погружений обнаружили на дне древнюю башню. Гумилёв установил уровень Каспия в тот момент, когда Хазария погибла. Возможно, считал он, вода и помогла этому. Десять лет мы встречались с моим другом, если и не ежедневно, то еженедельно уж точно. А потом общение сократилось: поставили ему телефон, вроде всё в трубку и сказать можно и ехать лишний раз не обязательно. Ну, а кроме того, он мне последнее время  частенько говорил, что мне надо не только у него учиться, а хорошо бы ещё у кого-нибудь. Так вот и вышло, что Дмитрий Сергеевич Лихачёв стал моим вторым учителем-руководителем, что ли. И Лев Николаевич стал немного ревновать. Долг платежом красен. Я ему тоже советовал, мол, хорошо бы вам жениться, чтобы было кому ухаживать за вами. Правда, он сам успешно вёл своё хозяйство, зэковская жизнь научила всему. А он мне на моё предложение: «Ге-ля, вам же будет хуже!» Как в воду глядел. Московская дама, художница, которую он привёз из Москвы, сразу начала ревниво отстранять меня от дома. Так она «отфутболила» всех старых «бесполезных» друзей. Он всё это видел и всё прекрасно понимал, но говорил: «Мне, Геля, хорошо». Но под конец его жизни всё вернулось на круги своя. Когда он тяжко заболел и лёг в больницу, я ночевал рядышком с ним. Так что напоследок вернулось счастье прежнего общения с ним.

- Гелиан Михайлович, вы упомянули, что до Университета учились в Военно-воздушной инженерной академии. А как вас туда, простите, занесло?

- В 10 классе к нам в школу пришёл очень интеллигентный полковник и рассказал, что в их Академии образование лучше, чем в «штатских» вузах. А так как я тогда и сам не знал, чем мне заниматься, то и поступил на аэродромно-строительный факультет. Пути наши  с аэродромным строительством расходились всё дальше и дальше. Я проводил много времени в букинистических магазинах, покупал Гумилёва-отца, Ахматову, Мандельштама, Пастернака… К счастью, меня оттуда вышибли в солдаты и отправили на лесоповал. Как только демобилизовался, пошёл в Университет. А у меня даже документы не приняли.

- Почему?

- Да потому, что в армии дали чудовищную характеристику: политику партии и правительства не понимает. Проработал год на стройке. Говорю, дайте мне характеристику для Университета. От меня отмахнулись: сам напиши, а мы подмахнём. Ну я и написал: политику партии и правительства понимает правильно… На историческом факультете ЛГУ я специализировался по византийско-русским связям. Стал учить греческий. Для меня даже специально пригласили преподавательницу с кафедры классической филологии – Софью Викторовну Полякову, этакую строгую Диану-охотницу: собак всегда у неё в доме было полно, ходила она в высоких сапогах. Уже со второго курса ходил в Пушкинский Дом на заседания сектора древне-русской литературы к Дмитрию Сергеевичу Лихачёву. Когда дело шло к окончанию Университета, Дмитрий Сергеевич предложил мне поступить к нему в аспирантуру, что я, конечно же, с радостью и сделал. Он сказал: «Защититесь вовремя, будете зачислены на работу в «Пушкинский Дом». Защитился, - было это в 1968 году, и взяли меня старшим научно-техническим работником. Ну а потом защита докторской диссертации, многотомное издание памятников литературы Древней Руси, за что вместе с коллегами и удостоен Государственной премии.

- И какой же век ваш самый любимый?

- ХIV. Это и Андрей Рублёв и Дмитрий Прилуцкий, и Сергий Радонежский, и Кирилл Белозёрский. Все – вершина святости. Создаётся новый стиль в живописи, литературе, архитектуре, что случается на Руси чрезвычайно редко. Ну и хлынуло много замечательных произведений переводных. В частности, сочинения Дионисия Ареопагита с толкованиями Максима Исповедника. Весь христианский мир хорошо знал Дионисия. Он был учеником апостола Павла. Когда Павел произнёс свою замечательную речь в Ареопаге, она вошла в Деяния апостолов, афинские философы и слышать не хотели о Воскресении, сразу на этом месте прервали его, мол, об этом расскажете в другой раз. А вот Дионисий, единственный, заинтересовался и продолжил беседу с апостолом. Результат был такой: он уверовал, крестился, а затем написал знаменитый трактат о Божественных именах и другие. Так вот, для славян Дионисия перевёл впервые серб Исайя. Было это в 1371 году. Я тоже дерзнул перевести его. Причём, брался за это многотрудное дело без всякой уверенности, что когда-то закончу. С Божьей помощью осуществил своё намерение, уже вышло не одно издание моего перевода. В моём любимом ХIV веке христианская аскетическая литература, можно сказать, процветала. Я бы её определил как путеводитель из мига в Вечность. Сейчас поймёте почему. Писали о страстях, которые налетают на каждого человека в миг и погружают его в бездну. Писатели-аскеты сравнивают нас с корабликом в бурю, в конце концов гибнущим. И вот писатели-исихасты ХIV века учат нас, людей ХХI века, обуздывать свои хотения через любовь к Богу, через жизнь с любовью, а не с гибельной страстью.

- Да, видно, без толку. Современный человек, как муха на липучку, летит на всевозможные удовольствия. Нет, нашему веку ХIV век с его аскетической  литературой не нужен. Кстати, она была хоть когда-то востребована?

- Была. Я как-то составил график, вот ведь сказывается инженерное образование. Так вот, лидирует опять же мой любимый ХIV век, золотой век духовности. Во  множестве списков, сделанных монахами Троице_- Сергиевой Лавры, ходили «Лествица», Исаак Сирин, Авва Дорофей, Семён Новый Богослов. Нет сомнений, что   благословлял их издание сам Преподобный Сергий  Радонежский. Уже около середины ХV века тираж их уменьшается, а в XVII веке, как мы бы сказали сегодня, сходит на нет. Исключение составлял Север, точнее – Заволжье. Там высокий интерес к аскетической литературе  продержался до начала ХVII века. Я исследовал библиотеку Кириллово-Белозерского монастыря и могу сказать, что его монахи по числу списков превзошли саму Троице-Сергиеву Лавру. Север дольше других мест на Руси хранил древне-русские традиции. Не случайно, что именно там сохранились фрески Дионисия. Так и шли рука об руку теоретик Дионисий и аскетическая литература, которая была для людей прямо-таки практическим руководством в жизни.

- До сих пор, Гелиан Михайлович, вы говорили о переводной литературе. А кто был первым писателем аскетом-исихастом на Руси?

- Нил Сорский. Родом он из Москвы, ушёл на Север, постригся в Кирилло-Белозерском монастыре и прожил до девяноста лет. Первый-то он первый писатель-исихаст, но как бы замыкающий в ряду христианских писателей такого рода. Бесконечно цитирует Нил переводную литературу, указывая источники, и всё время  побуждает учеников читать Священное Писание. Он заверяет читателей: я сам не принимаю никакого решения, если не найду подтверждения своим мыслям в Священном Писании или святоотеческой литературе. Нил автор трёхтомного «Соборника» с житиями Святых. Можно сказать, что это христианская классика. На полях он отмечал разночтения по спискам, которыми пользовался. Могу с у веренностью сказать, что это первое филологическое издание житийных текстов, предшественник «Четьи-Минеям» митрополита Макария. Сейчас я подготовил новое собрание сочинений Нила Сорского, оно вот-вот выйдет. К его писательским трудам присоединил сочинения его ближайшего ученика Иннокентия Охлепинина. В рукописях последнего есть «Надсловие» и «Пристяжение», а в них завуалированная яростная полемика с учителем. Мне кажется, что эти пристяжения никто никогда не читал. Суть полемики в следующем. Иннокентий упёрся, что в скиту надо жить не по одному, а по двое-трое. Потому как у одного велик соблазн считать, что он близок к святости: не раздражается, не осуждает, не завидует, ну и т.д. Одиночество, считает он, самоприпекательный путь, надёжнее – путь вдвоём-втроём. Применительно к себе он прав. Святые отцы предостерегают: если видишь человека, который в одиночку лезет на небо, дерни его за ноги и поставь на землю. Нил ответил Иннокентию так: ты основывай свой монастырь, а у меня будут жить по одному. И Иннокентий, следуя своей концепции скитского общежития, ушёл в Комельские леса Вологодчины, отчего и прозван Иннокентием Комельским. Кстати говоря, Нил с Иннокентием уходили из Кирилло-Белозерского монастыря на Афон. Они там явно усвоили греческую культуру. Нил потом даже расписывался по-гречески, сохранились его автографы. Вернувшись в Кириллов монастырь, но уже не смог жить в богатом общежитии, напоминавшем колхоз, на который работали крестьяне. Он нашёл место, как он сам писал, «угодно моему разуму занеж маловходно мирской чади» и написал устав скита. И сегодня скит не затерялся на реке Соре. В ХVII веке была написана повесть истопником того скита. Он сообщает такую деталь: Нил принимал в скит только грамотных, постригшихся в общежитии.

- А в каком веке, Гелиан Михайлович, было больше всего святых на Руси?

- И на этот случай составлен у меня график. Начало подъёма относится к Х веку, трое святых – княгиня Ольга и два убитых варяга. В начале ХI века – четверо святых. Равноапостольный князь Владимир, его сыновья Борис и Глеб, а также слуга Бориса – венгр Угрин- Георгий. Потом идёт крутой подъём – это герои Печорского патерика, затем спад и до середины IXX века, откуда начинается резкий подъем. А уж в ХVII веке - крутой обрыв вниз: на Руси произошла Никоновская реформа и сразу половина христианского населения оказалась поставлена вне закона. Таким образом всего, в Древней Руси канонизованных святых, кому составлена служба, примерно четыре с половиной сотни.

-Так мало! За один ХХ век новомучеников далеко за тысячу. Но мне кажется, когда так много святых, то явление-то как бы девальвируется, обесценивается, что ли. Ведь каждому из тысячи молиться не будешь, полторы тысячи акафистов не напишешь.

-Я понимаю, о чём вы говорите. Как на Руси признавали святых? Часто даже не знали, что умерший свят. Но Церковь-то завоевала мир практически на останках святых, живых в вечности, которая реальнее нашей жизни. Большое видится на расстоянии. Так что со временем увидим, помощь какого новомученика будет зримее.

- Гелиан Михайлович, всё о чём вы так интересно рассказываете, можно сказать, дела давно минувших дней. Какая польза от этого практичному современному человеку?

- Нил и Иннокентий так отвечали своим оппонентам, когда те говорили, что благодать не действует в их время: благодать действует всегда. Вот давайте им и поверим. И потом, современникам совсем не плохо знать, что думали-писали их выдающиеся предки. Вот сейчас копья ломаются вокруг вопроса вводить ли в школы «Основы православной культуры». Для культурного человека, простите за тавтологию, вопрос этот вообще не может ставиться. Русский народ создала православная культура. До крещения народа русского не было, были племена. Каждый уважал нравы и обычаи предков, но охоты сливаться с соседями, с чужим родом, не было. Более того, чужаки презирались. И могли бы племена не слиться, потому что чудо этого генеза, народопорождения, в истории явление редкое-редкое. После крещения, мы видим, что племенные названия исчезают, появляется Русская земля, то-есть, русский народ. Молитва от всей Русской земли произносится митрополитом Илларионом. Летописцы, видя это чудо, пишут, «Откуда есть пошла Русская земля», то-есть, как возник русский народ. Точно также из конгламерата враждующих племён возникла английская нация: сплавились норманы, кельты, англосаксы, юты, римляне. Если бы христианская культура их не сплавила, никакой охоты объединиться и у них не было бы. То же можно сказать о французах и болгарах. Всё это, повторяю, редкие чудеса в истории этногенеза. Так что, если говорить возвышенным стилем, русский народ родился благодаря Новому Завету, новому договору с Богом. Благодаря сплавившей его христианской культуре. Будь ты хоть марсианин, хоть китаец, но если в Христа Бога веруешь, всё, ты русский. Такой вот у нас открытый этногенез. И скажите пожалуйста, как же можно не знать культуру, сыгравшую такую великую этногенетическую роль. Аксаков писал Достоевскому, что такой-то немец, генерал Клюки фон Клюгенац, русский, потому что он - православный и служит русскому царю. Этого достаточно, чтобы стать русским. Думаю, открытый этногенез и сейчас работает, и скрывать православную культуру просто антинародно

- Следуя вашей логике, Гелиан Михайлович, советский народ тоже был  открытый народ, достаточно было только служить советской власти и быть верным компартии.

- Это так, но конструкция эта развалилась в историческом масштабе очень быстро. А русский народ существует тысячу лет.

- Как с вашей точки зрения этногенез послужит будущему?

- Вопрос сложный. Перестройка сняла все нравственные табу. Господствует Миг – насладись! Наступила нахальная эпоха Мига, денег. Народ, не думающий о небе, не достоен жить на земле. Это не я сказал, а мудрые старцы. Мы же должны неустанно напоминать людям, что за нами и перед нами стоит самая реальная Вечность, связь с ней терять нельзя ни в коем случае. Помните, мы с вами говорили о крестообразности времени. Спасение России только в возвращении к вере. Из Евангелия мы знаем, что Церковь доживёт до конца света, а вот доживёт ли государство – неизвестно. Умное государство должно держаться Церкви, чтобы подольше ехать на корабле веры. Хватит ли ума осознать это? Наш президент, по крайней мере, меня, этой надежды не лишает.

Беседу вела

Наталья ЛАРИНА