Кот Шамот

В Доме Творчества Художников «Дзинтари» в Юрмале жил всеми любимый кот…
И звали его – Шамот. Ну, разумеется! «Шамот» - вот было главное, самое популярное, ежеминутно повторяемое слово на территории керамической вольницы, где все разговоры были – о датах ближайшей отправки в обжиг, о солях и пигментах, о секретах и утраченных технологиях художественной керамики. Сумасшедшие люди приезжали на взморье не ради морских купаний, не ради очарования маленьких кофеен на улице Йомаса, не ради глотка рижского бальзама, имевшего вкус недоступной Европы… Они приезжали для того, чтобы сутками до крови стёсывать ладони об особую, кусачую, шершавую местную глину.

Мои мать и бабушка были частью этого особого мира. На два месяца они выпадали из семьи, из советской реальности 70-ых, и погружались в пучину чистого, неподконтрольного творчества. Точнее, бабушка скорее исполняла обязанности почётной жрицы этого сообщества: она-то начала заниматься керамикой ещё в 20-ые, во ВХУТЕМАСе (большинства её дзинтарских коллег ещё не было на свете). Тогда керамика, мгновенно вознесённая стилем Ар Деко из посудной лавки к вершинам художественного творчества (керамикой увлеклись гении – Врубель, Гауди, Пикассо, Матисс), шла в авангарде поисков новых средств выразительности. Мир искусства вспомнил об итальянской майолике, о восточных и русских изразцах, о кафельных плитках Дельфта… Глина, сопровождающая человека на протяжении тысячелетий, училась говорить современным языком.

С мамой было иначе. Она закончила Суриковский, главную кузницу советского академизма, по классу скульптуры. Девочек на эту «тяжёлую» специальность брали неохотно: на мамином курсе было 20 мальчиков и только две девицы, включая мать. Ей пришлось доказывать, что она не уступает парням – ни в твёрдости руки, ни в выносливости, ни в способности дни напролёт мять в руках тяжёлую и вязкую плоть глины.

Она справилась. Поскольку её преподавателями были маститые Н.В.Томский и М.Г.Манизер (это который – статуи на станции м. «Площадь Революции»!), маму ждала перспектива поработать на поприще советского имперского монументализма… Памятники вождям «светили ей, как пять копеек».

И тогда она нашла лазейку, боковое ответвление от казённого мейн-стрима: анималистику и, чуть позже, керамику. Впрочем, и в этом жанре, который традиция относила к «декоративно-прикладному искусству», она всегда оставалась скульптором – по чувству формы, по неподъёмной монументальности её работ (знаю не по наслышке – всю жизнь, кряхтя и ругаясь, таскал их на животе).

Встреча с рижским шамотом открыла перед ними с бабушкой новые горизонты. Шамот – эта такая особая керамическая масса, в которой сырая глина смешивается с измельчённой обожжённой. Прошедшие обжиг частицы обеспечивают сырой глине новые качества: если обычный глиняный пласт сминается и оседает под собственным весом, пласт шамота можно ставить на торец, как книгу, и он сохранит жёсткость и устойчивость… В нём можно вырезать отверстия, гнуть его как хочешь, хоть в воронку закручивать; после обжига он приобретает уникальную поверхность, и керамические красители тоже воспринимает по-своему – иначе, чем гладкий черепок.

За два месяца в их мастерской, как в райском саду, появились на свет под руками матери самые необычные звери: юный страус (который, скажу по секрету, являлся моим портретом), пролётные гуси-лебеди, а ещё – павлины, верблюды, гулявшие среди шамотных пальм… Последним, как и подобает царю зверей, вышел из обжигального горна сказочный Лев с цветочками на боках! Мама наслаждалась новыми возможностями, которые открывал перед ней шамот: нарушая все приличия и каноны, она разместила львиную морду… внутри львиной головы! Я тут же обозвал зверя «Лев-интроверт».

Раз в неделю, а то и в две, подавался к подъезду Дома Творчества тряский горбатый автобус… Художники рассаживались в нём, прижимая к груди, как детей, свои хрупкие работы из необожжённого шамота. Мамины традиционно были самыми большими и самыми тяжёлыми – «суриковская» школа! Потом творцов и их творения везли куда-то на окраину Риги, где на дымном, неряшливом техническом производстве, не имевшем отношения к искусству, адским огнём пылали огромные высокотемпературные печи. К вечеру художники возвращались назад, осиротевшие и потерянные… Молча ужинали, рано ложились спать. А через пару дней ехали забирать своих детушек, переживших обжиг. Тут вполне проявлялась алхимическая магия керамики: ни один, даже самый сведущий в технологии, керамист не знал в точности, что он увидит! Бывало, печь дохнёт жаром на бочок работы – и её цвет изменится: пигмент либо выгорит дочерна, либо приобретёт загадочный, космический оттенок или блеск. Иногда случайное пятно копоти навеки вплавлялось в глазурь в виде загадочного облака, матовой запотелости… Встреча с собственным произведением была похожа на встречу родителей с ребёнком, выросшим на чужбине: какой-то он теперь? Все посмеивались, когда рижская керамистка Мария, справившись с первым изумлением от вида собственной работы, неизменно громко объявляла по-русски, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Ну-у… что хотела!

Соавторство художника и огненной стихии, средневековая магия солей металлов, умеющих окрашивать черепок в огне жаркой трансфигурации… и сами работы, которые после обжига приобретали свойства камня, карельского валуна, будто родились миллионы лет назад вместе с земной корой… Для меня, мальчишки, посещения этой кузницы Гефеста были тем же, чем для Фродо, сына Дрого, оказалось странствие к Огненной Горе. Каждая из маминых работ того периода до сих пор окружена в моём восприятии ореолом чуда.

…Глина бессмертна. Спустя тысячелетия от давно исчезнувших народов остались учёным и археологам лишь глиняные черепки. Ну, а шамот – настоящий чемпион по своим физическим свойствам. Мама поразила моё детское воображение, заметив (не в полном соответствии с научной истиной), что её работы, закалённые в адском пламени температурой почти 2000 градусов, способны пережить даже атомный взрыв… Я рисовал себе такую жутковатую картинку: на месте расплавившихся человеческих многоэтажек, на выжженной земле стоит невредимым наш лев и как ни в чём не бывало усмехается себе в усы…

По крайней мере, свою создательницу он, как мы видим, пережил. Мамы не стало два месяца назад. Она, по слову своего Творца, вернулась туда, откуда вышел некогда первый человек: не в прах, как принято ошибочно переводить это библейское слово, а в персть, то есть именно в сухую гончарную пыль, которая, соединившись с водой, текущей из моих глаз, превращается в податливую глину.

А «Лев-интроверт» - вот он, стоит себе среди зелёной травы, греет отливающую металлом шкуру на деликатном русском солнышке, и прячет свои звериные мысли о нас за усмешкой, которую прохожему человеку не так-то просто разглядеть.