Хроники Хатусили. Миссия именем Бога.

СОН О МАСОНАХ

Он падал сквозь плотную тьму, терпко настоянную на еще неродившихся кошмарах. Он падал сквозь звезды. Пустота вползала в уши и тихо шептала невозможное и ненужное, а крылья – его белые крылья – обуглились и заострились. Они испуганно бились, как мокрое белье, за спиной и не могли выдержать вес тяжелого, налившегося буграми уродливых мышц тела того, кто когда-то так гордо и независимо назывался Астарот.

            Удар о землю был страшен, а века безмолвия и страдания – темными. Он понял, что навсегда утратил то, что делало его высоким, но – волею Того, чье Имя он теперь упорно отказывался произносить! – сохранил некоторые свойства, как, например, возможность летать и перевоплощаться: жить той жизнью, которая позволяла впитывать запах волн в полосе прибоя и буйную радиацию тропосферы. Но был некий Смысл, некая Суть, остававшиеся всегда недоступными; был некий Барьер, который никак не удавалось пересечь. Это бесконечно мучило и терзало его, свидетельствуя о  его глубинной неполноценности.

            Шли века и тысячелетия. На планете появились существа - двуногие и прямоходящие. Они возводили жертвенники и напитывали энергией крови его, Астарота,  и его собратьев по несчастью. Он любил этих людей, любил их хрупкую ускользающую красоту. Они были непостоянны, как ртуть. Их можно было легко поломать, но все равно, по прошествии крошечного срока, они ломались, а их души по-голубиному легко упархивали через Стену, гребень которой дразнил своей недоступностью Астарота.

            Однажды, в первые утренние часы, он сидел у источника рядом с городом Ершалаим, куда женщины приходили за водой, и играл собственной тенью на поверхности воды. Так смешно было рисовать когтем крыла слова, которые вспыхивали на гладком зеркале фонтана, а потом исчезали с тихим шипением гаснущей спички. Он так увлекся своей игрой, что совершенно забыл стать невидимым и спохватился только тогда, когда услышал позади себя осторожные шаги.

- Чем занимается, добрый господин?- прозвенел от напряжения голос.

Он повернулся, увидел женщину и вдруг подумал: «А что, если…?»

В тот же момент его руки потянулись к той, что так бережно придерживала кувшин, как бы защищаясь им от непонятного пришельца, сидевшего в тени у источника. Кувшин покатился по земле, а потом упал и разбился, когда ее ноги стали судорожно колотить по выветрившемуся песчанику кладки под весом не по-человечески грузного тела.

            «Что же я делаю?»- подумал демон, холодно разглядывая исполосованную его же когтями женскую спину, вздрагивающую от рыданий. Но потом – с неожиданной ясностью – понял, что именно сейчас и здесь родилась новая раса существ – полу-людей-полу-демонов, способных на многое, но, как и он, обреченных томиться тоской недоступного неба.

            - Как тебя зовут, женщина?- поинтересовался лениво Астарот, насильно повернув к себе когтем правого предплечья заплаканное лицо.

            - Лилит, мой господин!- прошептала она, всеми силами вжимаясь в мокрый камень парапета фонтана, на который он бросил ее.

            - Лилит, запомни: ты понесешь, а твое имя останется навсегда в веках, также, как и имя первой женщины Хавы. Ты будешь знаменита. Тобой будут пугать непослушных детей, а твои дети – мои дети! – принесут в мир настоящие ненависть и войну!

            - Я не понимаю вас, господин!- робко возразила она, потихоньку приходя в себя, отодвигаясь и пытаясь прикрыть свою наготу. - Зачем вы смущаете бедную, глупую Лилит?

            - Потому что я решил сделать тебя прародительницей другого человечества, смешать мою кровь с твоей во имя нового народа – моего народа!!! И нареку его Ханаан. И будет проклят он Тем, кто проклял меня. Веришь ли ты мне, Лилит?

            - Господин, Вы сказали - у меня будет ребенок?

            - Да, Лилит, и не один.

            - Тогда я верю Вам, добрый Господин! Вы же не забудете своих детей и не оставите их своей милостью?

            - Нет, Лилит! Не только не забуду, но наделю возможностью видеть невидимое и читать будущее. Они научат многому других, но, как и я, никогда не будут счастливы. Они будут Геометрами. Они будут строить красивые дома и новые царства, чтобы люди навсегда забыли небо. И все дома, и храмы посвятят Астарте – собачьей звезде, которая горит на Востоке. Ты принесешь высший смысл в этот садок с послушными кроликами, моя робкая Лилит!

Накануне

            Удушливый, невозможный сон. Александр сбросил одеяло и сел. Голос демона все еще отдавался в ушах, но явь уже брала свое над навью. Из конюшни раздавался всхрап рано взнузданной лошади, а верхушка растущего в саду ливанского кедра заалела сразу после того, как солнце коснулось белокаменного креста на горе Святой Победы, взмывшей гребнем над имением, гольфом и всей горной долиной.

«Пора вставать!»- отметил желудок, уловив целую волну запахов, идущих из кафедральной кухни первого этажа. Аромат свежего поджаренного хлеба бодро заглушался доминантой молотого кофе. Он быстро оделся, вспомнил, что сегодня суббота - день фиесты и корриды - и спустился вниз мимо померанцевых деревьев в кадках из зеленой майолики и старинных мутных зеркал – туда, где его ждали родные и новый день, залитый ярким до белизны солнцем, пропитанный запахом провансальских кипарисов и лаванды.

            Внизу, на кухне уже сидела за столом мама. У ее ног, на разбитых каменных плитах переругивались за кость Мабрук и Трубадур, две бесшабашно веселых немецких овчарки, которые вечно дрались за внимание хозяев и за место у монументального камина под статуей Черной Девы Марии в углу кухни. «Сегодня» - опять отдалось в голове.

- Здравствуй, милый!- сказала мама.

- Здравствуй, мамочка!

- Ты не забыл?

- Что?

- Но ведь сегодня же день Успения! Мы же давно решили съездить в Сент-Бом - пещеру Марии Магдалины. Ведь ты же сам мне рассказывал, что там она провела последние 30 лет своей жизни?

- Да, мама, помню! Собирайся! Я предупрежу Франсуаз.

            Александр бодро допил вторую чашку кофе, выбрался из-за дубового, изрезанного ножом, потемневшего от времени стола и быстро поднялся по лестнице на «женскую половину». Так он шутливо называл левое крыло старого замка, занятого мамой, сестрой и племянницей. Сам он обитал с любимой овчаркой в двух комнатах правового крыла – кабинете и спальне, выходивших на старый парк с прямой, как стрела, аллеей из кустов самшита, уходящих к древней – второго века по Р.Хр. – статуе Богородицы, окруженной семью кипарисами. Как-то раз Александр даже предположил, что семь кипарисов были посажены в девятнадцатом столетии, как символ семи небес Данте.

- Франсуазик, сегодня мы едем в Сент-Бом, в пешеру Марии-Магдалины!- сказал Александр, постучавшись в дальнюю комнату. – Собирайся!

- Сашуля, а ты знаешь – я сегодня раздавила тапочком скорпиона – опять заполз через окно,- сообщила Франсуаз, хрупкая девочка двенадцати лет, сочетавшая нежный цвет лица с густыми тяжелыми волосами, оттенявшими насыщенный синий оттенок слегка удлиненных глаз. Даже местные арабы, обслуживавшие гольф, заметили ребенка, заявив, что со временем любой из них хотел бы заплатить за нее «калым».

«Что-то в последнее время они сильно обнаглели – надо будет поговорить с Сержем»,- подумалось Александру. Серж- вечный хвастун, владелец нескольких иберийских лошадей и небольшой усадьбы на обезвоженных пустошах Камарга, любил наведываться в Рикетти – так прозывался старый замок, хотя Александр предпочитал называть его в своих мыслях просто «Дом» - для того, чтобы пропустить рюмку анисовой и в очередной раз напомнить о своих далеко идущих связях с Национальным Фронтом.

            «Сегодня» - как будто кто-то с тихим смешком вновь сказал за спиной Александра. Повеяло легким ветерком. Он резко обернулся, но увидел лишь старое восьмиугольное зеркало в позеленевшей от времени раме. «Что со мной?»- подумалось тоскливо ему.- «Может, переутомился за неделю?» Хотя где-то и кто-то, сидящий ну очень глубоко внутри, точно знал, что нет – не переутомился, что причина совсем другая и что причина эта взорвется событием еще до сегодняшнего вечера. И что мир «после» никогда не будет похож на мир «до».

- Сашуля, я оденусь и спущусь!- крикнула через дверь Франсуаз.

- Да, ждем, - сказал Александр запоздало и, задумчиво пройдя на первый этаж, вышел в парк, завернул за угол под окнами библиотеки через розарий и, вступив в раскидистую освежающую тень каштанов, подошел к конюшне, где его уже ждал оседланный Аппалузо по кличке «Зебра»- лошадь неясных кровей и темной биографии, возившая раньше туристов смотреть на розовых фламинго, пока ее не заприметила сестра Александра и не выкупила для последней части корриды за ровный тяжелый аллюр, позволяющий без хлопот вонзить шпагу в загривок обескровленного быка.

Промучившись с полчаса на манеже – Аппалузо был столь же упрям, сколь неповоротлив и по-старомодному тяжеловесен – Александр завел лошадь в душ, снял седло, наскоро обтер соломой и тряпкой и повел в прохладный хрустящий свежим сеном и пахнущий эвкалиптовыми опилками сумрак старой половины конюшни. Пока он загонял лошадь в денник и запирал за ней кованый засов, пока проверял работает ли автоматическая поилка и поменял ли конюх солому – словом, пока он делал массу мелких, но необходимых по хозяйству дел - он чувствовал, как в затылке зарождается и начинает жить своей жизнью тупая тяжесть, мешающая ясно воспринимать мир. «Наверное, жара»,- подумалось отчетливо Александру.

Действительно, вот уж который день он предпочитал не выходить в поле, арендованное местным фермером с хитрыми запьянцеватыми глазами в щелках набрякших век. Пронизанных склеротическими прожилками. Фермер просил отсрочить окончание аренды, потому что «месье, опять засуха и неурожай, а закупочные цены у кооператива сами знаете, да и горючее, клянусь Богородицей, опять вздорожало!». Красный в рыжий отлив грунт растрескался аккуратными звездочками, как в пустыне Гоби, и только со стороны ближнего гольф-клуба изредка веяло прохладой десятков тонн воды, выливавшихся на сочный бархатный газон, уходивший к холмам. Головная боль, между тем, исподволь разрасталась.

- Сашуля, мы ждем!- послышался звонкий голос племянницы. Александр быстрым шагом направился к хозяйственному двору, где под окнами кухни стояла машина, нашел все семейство – то есть маму и Франсуаз в сборе – сел за руль, перекинул рукоять вперед, и машина, сочно хрустя гравием, двинулась по аллее кипарисов к старым воротам с коваными фигурками танцующих под всадниками лошадей.

СРЕТЕНИЕ

            Сент-Бом – гора с пещерой, где, по поверью, кающаяся Мария-Магдалина провела последние 30 лет своей жизни и откуда ангелы 2 раза в день возносили ее в небо – возвышалась угрюмой черной твердыней, поросшей густым лесом. Паркинг подходил вплотную к подножию на плато альпийского предгорья. Узкая каменная тропинка вилась между свалившихся с крутизны глыб, тщательно огибая вековые ели и дубы с воздушной системой корней. Если не считать гула ветра в древесных вершинах, было величественно- тихо. Жара здесь – на высоте – ощущалась мало, но если повернуться спиной к горе, то сразу становились видны фиолетовые поля лаванды, уходившие за горизонт и дрожащее зыбкое марево над ними. Говорят, по этой тропинке когда-то поднимался еще Боккаччо, сравнивший ее с тягостным путем души на небо.

            Франсуаз вприпрыжку мчалась впереди, а Александр вместе с мамой шли, неторопливо переговариваясь и изредка останавливаясь в тени больших деревьев.

- Опять охранник угрожает, что всех перестреляет,- рассказывал Александр. – Окончательно спятил: и днем, и ночью бродит по имению с ружьем наизготовку. Останавливаешь его, спрашиваешь, зачем оружие – отвечает: мол, охочусь на зайцев. Только какие зайцы ночью!

- Настоящий бандит! - возмущалась в ответ мама.

            Речь шла об охраннике имения, который невзлюбил новых владельцев и всячески старался их выжить. Как-то раз Александр решил прикрутить электрический провод на столбе. Поднялся наверх, а когда взял в руки провода – они стали искрить, потому что кто-то перекинул в аппаратной рубильник. Спасли только хладнокровие и резиновые перчатки. Похоже, что месье Алиссарди – так звали охранника – успокаиваться не собирался и был намерен и далее строить козни.

            Монастырь, вырубленный в скалах вокруг пещеры на приблизительно половине высоты горы, незаметно приближался.

- Что за народ!- удивлялась мама. – Если бы у нас была такая святыня, то в дни престольных праздников очередь стояла бы от паркинга до вершины, чтобы подойти и помолиться, а здесь - никого...!

- Да, кризис веры,- как-то легко согласился Александр, которого все сильнее и сильнее мучила тупая затылочная боль. Изредка в сознании всплывала мысль о какой-то Собачьей звезде. «Странно,- подумалось ему.- «Как звезда может быть собачьей?» Но ответа не было, а боль только нарастала.

            И вот, миновав узкий проход и крутую  лестницу, в которую незаметно перешла каменистая тропинка, мать с сыном оказались на тесной мощеной ровным камнем площадке, в центре которой возвышалась бронзовая композиция «Снятие с Креста». По провансальскому поверью, после Распятия, жители Иерусалима посадили семейство Христа в лодку без руля и ветрил, которая была чудесным образом перенесена к берегам Прованса, где двоюродные сестры и родственники Христа по мужской линии и провели остаток дней, сотворив немало чудесного. За бронзовой статуей темнел кафедральный вход в пещеру, оттуда - из глубины - вырывался холод подземного пространства и голоса хора. Там располагалась катакомбная церковь первых веков.

            И тут у Александра вновь помутилось в глазах. Он вдруг увидел древнюю улицу, выложенную камнем, и толпу людей, которые жадно искали прикоснуться к Нему. А Он шел, и веяло от Него покоем и благодатью. Александр узрел одну из женщин, которая также жадно тянула к Нему руки. Только образ ее был темен. Он увидел, как Ребе резко отдернул край одежды.

- Не кормят собак тем, что дают детям! – как плетка хлестнула царственная фраза Дающего Жизнь.

- Но и маленькие собачки, Ребе, подбирают крошки, падающие со стола хозяев, - прошелестел в ответ кроткий голос той - умершей два тысячелетия назад.

- Эта женщина получит по своей вере!- услышал Александр лучащийся ответ, и вновь ощутил, что теряет сознание, а голова просто разваливается на части от нестерпимой боли.

- Саша, как ты? Что-то на тебе лица нет?- услышал он неожиданно голос мамы, увидев себя сидящим в тени бронзовой скульптуры на скамейке.

- Все в порядке, мамуля, просто голова сильно закружилась. Ты же знаешь – моя обычная мигрень.

- Зачем же мы поехали в горы? Сказал бы – и остались дома,- резонно заметила мама.

            «Дома!» - подумалось Александру. Подняться бы босыми ногами по чистой прохладной лестнице, натертой воском, на свою половину! Завалиться на кровать и бездумно смотреть, как через вершины сосен, заглядывающих в одно из окон со слюдяными пластинами вместо стекол, тянет с моря кучевые облака, а сосны шумят и шумят…

И вдруг он понял, что та женщина рядом со Спасителем – это потомок Лилит из ночного сна, полукровка демонической породы из проклятого ханаанского рода. Что именно поэтому Учитель решил испытать ее веру и принял, найдя веру сильной. Он понял, что здесь и его, далекого потомка той же огненной, получеловеческой крови, слышит Тот, кто однажды обязательно измерит и взвесит. «Господи, подумалось ему, дай же совершить то, ради чего пришел на землю! Измерь Сам, что осталось и не затворяй рта у вола молотящего!»

Вспомнился Александру и провал операции, в которой он участвовал в Париже, и путь на Юг до замка с подменой документов, и неотвязная мысль, что первый же полицейский на дороге способен отправить его в подземную тюрьму контрразведки рядом с Эйфелевой башней. И неожиданно пришло осознание всей неслучайности того, что никто не остановил его по дороге и не спросил документы. Что операция по возвращению его на Родину, которую он замышлял последние несколько месяцев, пройдет гладко. Он даже успел почувствовать, что там, в России, годы спустя, даже понимая, через что прошел и чего избежал, будет мучительно жалеть о высоте этого момента на пороге пещеры Сент-Бом в провансальских горах и себя, пришедшего к Марии-Магдалине под чужим французским именем, чтобы пережить то, что было дано пережить.

            Когда поздно вечером они спускались с горного перевала на машине, Александр был спокоен. Он видел звездное небо, расстилавшееся с высоты альпийских предгорий, и ощущал пристальный взгляд горы Святой Магдалины, оставшейся немым благословением за его спиной.